Вот в чем дело, девочка Люси: как и ты, я никогда не рос среди людей, которые были бы похожи на меня. Но это не оправдание, и ты им не пользуйся. Если у меня и был ба, то он был солнцем, которое согревало меня большую часть дней, и лупило меня до седьмого пота в другие дни; если у меня и была ма, то она была травой, на которой я мягко спал. Я вырос на этих холмах, и они воспитали меня: ручьи, каменные уступы, долины, где дубы росли так густо, что казались единым целым, но позволяли мне, тощему и ловкому, проскальзывать между стволов и проникать в пустую середину, где ветки сплетали зеленый потолок. Если я принадлежал к какому-то народу, то я видел их лица в зеркалах луж, вода которых была так прозрачна, что показывала точную копию этого мира: еще один ряд холмов и небо, другого мальчика, смотревшего на меня такими же, как у меня, глазами. Я вырос, зная, что принадлежу этой земле, девочка Люси. Ты и Сэм тоже, и не важно, как вы выглядите. И не позволяй никому с исторической книгой говорить тебе что-то другое.
Но я отошел от главного. Ни к чему останавливаться на мелких историях, которыми я тебя всегда кормил, потому что ты была ребенком.
Да, теперь все изменилось. Ты считала меня жестоким? Теперь ты знаешь правду, стоящую за этим: мир куда как жестче. Это несправедливо, но у тебя и Сэм время для взросления измеряется не годами. Может быть, только эти ночи и есть у вас. Может быть, только то, что я могу тебе рассказать.
Шли годы, и я почти забыл про тот желтый камень. До одного дня в сорок девятом году, когда мы проснулись под громкий шум, потом возникли облака пыли, потом вода в реке рядом с нашей стоянкой побурела, потом почернела. Мы проснулись, когда вокруг появились фургоны с людьми, когда стали падать деревья под ударами топоров и расти здания. Старики с моей стоянки не желали обращать на это внимание, пока уже не стало слишком поздно. Не осталось ни рыбы в реках, ни дичи в лесах для охоты, для еды. Они не стали сопротивляться – они ушли. Кто-то отправился на юг, кто-то перевалил через горы, некоторые направились в прохладные травяные болота ждать смерти. Понимаешь, разрушение было слишком велико.
Один Билли остался со мной. И, как и в 42-м, мы отправились на поиски золота.
Но слишком поздно. Легкое золото уже все выбрали. А для добычи того, что осталось, требовались целые команды людей и телеги с динамитом. Нам пришлось мыть посуду, подметать в салунах. Помогло то, что Билли научил меня писать.
Казалось, я проснулся в 49-м и все мои мечты были о золоте: о том, как оно подмигнуло мне, проскользнув мимо моих пальцев, семь лет назад. Я стал планировать, когда научился это делать. Нашел несколько крупинок, которые ничего не стоили.
Я видел, как жестоко владельцы шахт – «золотые тузы» – обходятся со своими работниками. Люди теряли ноги во время взрывов, их заваливало породой. Люди стреляли друг в друга, воровали, устраивали поножовщину, голодали, когда не было ни денег, ни еды. Десятки людей каждый месяц разворачивались и уходили на восток. Но вместо них приходили сотни других. И лишь немногих ждала удача, немногие становились золотыми тузами.
Однажды вечером в пятидесятом году один из таких золотых тузов, владевший самыми крупными шахтами – самый жирный и богатый из всех, – зашел в салун.
– Эй, ты. Иди сюда. Нет, не ты. Ты, парнишка с забавными глазами.
Билли остался стоять, где стоял. Я подошел.
– Это у тебя настоящие глаза, парень? Или ты какой-то недоумок?
Вблизи я видел, что этот богатей, несмотря на весь свой жир, ненамного старше меня. Я ему сказал, что я никакой не недоумок, руки, сжатые в кулаки, я держал за спиной. В тот год я узнал о том, что можно говорить кулаками вместо слов, когда люди недоброжелательно смотрят на меня. Это позволяло мне не повторяться. Но человек передо мной был не один. За его спиной стоял вооруженный провожатый в черном.
– И ты умеешь писать? Читать? Только не ври мне.
Я сказал ему, что меня научил Билли. Я подозвал Билли, но богатей даже не посмотрел на него. Он сказал, что у него есть работа для меня. Молодой и мягкотелый, каким я был, я не спросил у него, почему он выбрал меня. Пусть это будет тебе уроком, девочка Люси. Всегда спрашивай «почему». Всегда узнавай, что именно им нужно от тебя.
Золотой туз сказал, что настанут времена, когда холмы будут выхолощены. Когда люди будут приезжать с семьями и обосновываться здесь. Им понадобятся припасы. Дома. Еда. Он хотел проложить на Запад железную дорогу, соединявшую долины и океан. Для этого ему требовались дешевые рабочие руки. И он получил целый корабль рабочих рук.
Конечно, сказал я ему. Я могу отправиться на побережье и привезти его рабочих. Конечно, я могу поговорить с ними от его имени.
По правде говоря, я едва понимал половину из того, что говорил тот богатей. Я никогда не видел поезда, не знал пути к океану, о котором он говорил, не знал, откуда взялись эти рабочие руки. Но я понимал, что у него есть власть. Я не задавал вопросов. У него были золотые часы размером с мою ладонь – он ими поигрывал, разговаривая со мной. Он был достаточно жирен, чтобы я мог прилипнуть к его богатству, как клещ. Через него я смог понять, чтó выскользнуло из моих мальчишеских пальцев, чтó всегда принадлежало мне – разве не мы с Билли первыми прикоснулись к золоту?
Я попросил его разрешить и Билли отправиться со мной. Я сказал ему о том, что Билли верный, предусмотрительный, у него сильные руки и он отличный следопыт. Я видел – я почти его убедил, но сам Билли и погубил свой шанс. Билли сказал, что он предпочтет остаться.
Я так никогда толком и не получил от него ответа, почему он отказался. Билли был молчуном. Он только сказал, что никуда не поедет. Что мне лучше отправляться одному. Когда я спросил почему, он прикоснулся к моим глазам. После того вечера я его больше ни разу не видел.
Девочка Люси, я тебе говорил. Я давно понял: прежде всего семья. Больше никто не имеет значения.
Встречать со мной корабль отправились два провожатых, нанятых богатеем. Я тогда в первый раз сел на лошадь, девочка Люси, а делал вид, будто знаю, что такое верховая езда. Вся задница была у меня в крови, пока там не образовались мозоли.
Следом за нами в путь по тропе отправились груженые фургоны, ехали они медленно. Они несколько недель спустя присоединились к нам на берегу океана. Золотой туз сказал, что я должен обучить две сотни людей, пока мы будем ждать. Я не спросил, чему я должен их обучить.
Наемные провожатые в черном разговаривали в основном между собой. Они разбивали стоянку по ночам на некотором расстоянии от того места, где устраивался я, и ни разу не пригласили меня присоединиться к ним – не то чтобы меня это как-то волновало, я предпочитал мою постель и одиночество. Я почти ничего не помню из тех двух недель, что мы добирались до океана, я видел только одно – мое будущее богатство. Мои глаза были настолько ослеплены, что я не сразу понял, кто сходит с того корабля.
Две сотни людей, похожих на меня.
Глаза такой же формы, как у меня, носы, как у меня, волосы, как у меня. Мужчины и женщины, некоторые почти дети, они тащили за собой свои сундуки и сумки, на них были забавные одеяния. Я начал их пересчитывать.
И вдруг я увидел твою ма.
Ты знаешь твою ма. Так что я не буду говорить, как она выглядела. Я тебе расскажу о том чувстве, которое вскипело во мне, когда она прошла мимо, чувство сродни тому, что возникает, когда ты после жаркого дня пути и жажды, ножом вонзающейся в твое горло, находишь родник. Когда ты предчувствуешь скорое утоление жажды. То самое чувство, которое, как я думаю, ты испытывала девочкой, когда приходила домой после целого дня игр в траве и видела приготовленную для тебя тарелку с теплой едой. Чувство уверенности, что кто-то назовет твое имя, – именно это я и испытал, когда наши взгляды встретились. Я знал: я почти добрался до дому.
Но моя голова крепко сидела на плечах, и я продолжал считать. Когда сошел последний, я насчитал сто девяносто три человека. Двое охранников смотрели на меня, я смотрел на моряка. Моряк вошел на корабль и вытолкал на палубу еще шестерых. Сказал, что один умер в пути.
Шесть последних были древними стариками и старухами, согнутыми, как деревья. Один господь знает, какой работы ждал от них золотой туз. Одна из старух упала на трапе. И догадайся, кто подбежал к ней и помог ей подняться.
Верно. Твоя ма.
Твоя ма смотрела прямо мне в глаза. Под ее взглядом я попросил моряка погрузить этих шестерых в фургон вместе с сундуками и сумками, привезенными двумя сотнями людей. Я подкупил моряка монеткой из тех денег, которые мне дал золотой туз на покупку продовольствия. Они попытались и твою ма погрузить в фургон, но она пошла пешком с остальными. Двое провожатых сели на лошадей, а я спешился и тоже пошел пешком.
Девочка Люси, ты всегда считала, что это твой старый ба выжимает все соки из семьи, хочет большего. Но выжимать соки начала твоя ма. Потому что в день прибытия корабля она приняла меня не за того, кем я был. Она приняла меня за золотого туза, который повелевает другими людьми. Она приняла меня за человека, который заплатил за корабль и работу. Она приняла меня за кого-то гораздо большего, чем я был. К тому времени, когда я понял, во что уверовала твоя ма, переубеждать ее было поздно.
В тот первый вечер я узнал, что мы говорим на разных языках.
Наш хозяин нашел сарай, в котором могли остановиться две сотни приехавших людей. В первую ночь я стоял на вахте снаружи и слушал их недоуменный галдеж. Кто-то из них сердито стучал в дверь, кричал на меня сквозь щели в стене. Может быть, они не ожидали, что будут под замком, что им придется спать на соломе.
Двое провожатых уже расположились чуть поодаль на берегу, но, услышав шум, пришли.
– Что с ними такое? – спросил тот из них, что был повыше. – Скажи им, чтобы успокоились.