И вдруг Анна.
«Говорят, завтра будет дождь».
«Мне нравятся твои волосы».
«Мне нравятся твои веснушки».
«Ты научишь меня плавать, как ты?»
«Сколько тебе лет?»
«Шестнадцать».
«И мне шестнадцать».
Люси стала подозревать, что ее новой подруге тоже есть что скрывать. Они никогда не говорили о прошлом. Анну интересовало только будущее. Поезд, на котором она собиралась путешествовать, платье, которое хотела сшить, фрукт, который хотела съесть осенью. Жизнь как расцвет возможностей, которые ждут созревания.
В одно из воскресений берег был белым от изморози, и Анна принесла три осенних яблока, о которых говорила уже несколько недель, яблоки были такие красные, что глаза Люси пронзила боль. Анна покрутила свою волшебную лозу в редкой для них тишине, потом сказала:
– Мой отец был золотоискателем.
Рот Люси был наполнен соком. Сладость развязала ей язык.
– И мой тоже.
К ее удивлению, Анна не позволила этим словам лечь между ними, как это случалось обычно.
– Я знала это, – сказала она, хватая Люси за руку. Люси попыталась вырваться. Попыталась понять, что узнала Анна и каким образом. Пистолет, банк, люди-шакалы? – Я знала, что ты такая же, как я. Папа сказал, чтобы я никому об этом не говорила, он сказал, я слишком наивная, он не любит, когда я прихожу сюда без моего провожатого, но я знала, что могу тебе доверять. Я это поняла, как только тебя увидела. Мы с тобой будем самые лучшие друзья.
Анна – дочь золотоискателя, но этим сходство исчерпывается. Потому что, когда отец Анны извлек золото из этих холмов, он сумел его сохранить. Его купчие подтверждают его право владения, у него есть люди, которые работают под его началом. У него есть шахты, отели, магазины, поезда, дом в Суитуотере вдали от холмов, из которых он выпотрошил богатства, дочь.
«Золотая обманка» – пирит, руда, похожая на золото, о пирите Люси узнаёт в Суитуотере. Дешевый камень, который обманывает неподготовленный глаз. Выражение «золотая обманка» стало применяться к вещам, которые имитируют правду. И хотя Анна – дочь золотоискателя, но она посмотрела на Люси и обманулась.
Люси подправила свою ложь. «Сирота. Не знаю. Родственников никого. Но я подозреваю, что мой отец был золотоискателем». Анна простила ее. Анна легко прощает, легко смеется, плачет с такой легкостью, что Люси, которой ничто из этого не дается легко, которая утрамбовала могилу своего детства так плотно, что на поверхность не прорывается никаких чувств, – Люси дивится. И все же Анна настаивает: «Мы там, в глубине, одинаковые».
В доме Анны двадцать одна комната и пятнадцать лошадей, две кухни и три фонтана. Бархат и камчатная ткань, серебро и мрамор. А в самой большой комнате, где такой высокий сводчатый потолок, что голубая плитка напоминает небо, находится купчая в рамочке. Рамочка из чистого золота. Купчая – всего лишь лист бумаги. Подпись отца Анны – змейка поперек листа. Это самая драгоценная вещь в доме, она дает ему право на владение его первым участком. «Ты расстроена? – спросила Анна, когда в первый раз показала Люси купчую. – Твое лицо… на нем такое…» Вероятно, Анне в жизни редко приходилось сталкиваться со словом «отчаяние». Как бы то ни было, Анна носилась с Люси как с писаной торбой, кормила ее конфетами, водила по мраморным полам и всучивала ей серебряные солонки, бархатные платья. Анна, не устававшая все время повторять: «Одинаковые». Это слово эхом разносится по особняку, где прячется пустота, несмотря на горничных, конюхов и садовников, – мать Анны умерла, ее отец всегда в разъездах, и Люси казалось, она слышит, что говорится у них за спиной.
Анна словно взмахнула волшебной палочкой над подругой – только та палочка была волшебной лозой, а лозу держал в руках ее отец, а единственным волшебством было золото. Люси преобразилась в саму себя.
Какое-то время это действовало. Они даже как-то раз обманули полуслепого садовника. То же платье, те же кудряшки. Люси повторяла слова Анны, повторяла с беззаботным смехом. Анна заполнила поле зрения Люси настолько, что Люси, проходя мимо зеркала, пугалась при виде того лица, которое смотрело на нее, – не зеленоглазое, не круглое. Странное мрачное лицо с кривым носом и настороженными глазами.
«Да, маленькая мадам», – сказал садовник. Он срéзал цветы, о которых просила Люси.
Очарование прошло в полночь два месяца назад, когда Люси задержалась в комнате Анны дольше обычного. Они зажгли свечу, украли с кухни остывшее печенье, хотя кухарка и могла бы испортить их пиршество. От свежесрезанных роз в вазе кружилась голова. Анна прижала Люси к своей кровати, остальная часть огромного дома лежала в темноте и не имела значения. Анна рассмеялась, но оборвала смешок. Ее раскрасневшееся лицо было совсем рядом. Она спросила, не хочет ли Люси жить в какой-нибудь из двадцати с лишком комнат. Сказала: «Ты мне как сестра».
Впервые после возвращения на пустой берег реки Люси вообразила себе это: предопределенность пробуждения рядом с другим человеком. Животный запах чужого тела. Эта истина вызвала у нее отвращение. Она уже была готова заговорить.
И тут вспыхнула газовая лампа. В дверях стоял человек.
– Кто вы? – спросил он.
Отец Анны вернулся из деловой поездки. Люси стряхнула крошки со своего платья, опустила голову, чтобы спрятать нос.
Анна родилась в этом мягком зеленом месте, но ее отец сошел с этих холмов. Он знал, что такое настоящее золото, и обмануть его было трудно. Анна обняла его, а он спросил, откуда Люси родом. Сказал, что слышал о людях, похожих на нее, от знакомых предпринимателей. Он выслушал ее ложь – «Сирота… Не знаю… Родственников никого…», после чего попросил Анну выйти на пару слов. Люси собрала свои вещи и ушла. Никто не окликнул ее.
После того случая Анна перестала говорить об их общем будущем. О поезде, на котором они доедут до последней остановки на востоке, о пикниках, которые они будут устраивать в саду ее отца, о речках, в которых они будут плавать, о платьях, которые они будут покупать на деньги ее отца. Больше никаких разговоров о том, чтобы Люси переселилась в какую-нибудь из двадцати с лишком комнат.
После той ночи в особняк повадились ходить перспективные женихи. Анна посмеивалась над ними, сетовала на них, сравнивала с животными и мебелью. Но она все же выбрала человека, у которого тоже был семейный особняк и собственное золотое состояние.
Теперь Анна говорит о доме с Чарльзом, о саде с Чарльзом, о путешествии с Чарльзом. Конечно, Люси тоже приглашается. Анна так довольна своей Люси и тем, что жених вертится вокруг ее лучшей подруги, – она даже не замечает, как палец Чарльза задерживается на талии Люси, как Чарльз называет Люси «наша самая близкая подруга», как Чарльз отправляет подарки в отель, где Люси стирает одежду, и появляется у окна Люси в облаке алкогольных паров.
Люси принимает приглашения на обед и сидит за столом, накрытым на троих. Она хвалит деликатесы. Цветы. Доброту. Никогда не упоминает о шепоте Чарльза в те минуты, когда Анна выходит из комнаты. Чарльз предлагает ей прогулку вдвоем. Место рядом с Анной, прежде достаточно просторное для сестры, теперь стало маловато для Люси.
И потому Люси отмокает в реке в одиночестве, как прежде. Ее кожа сморщивается от воды. И все же она плавает. Воображает будущее, в котором она, покрывшись на суше такими же морщинами, как теперь в воде, по-прежнему с улыбкой сидит рядом со своей лучшей подругой. Какое другое будущее может быть у нее? Она стала тем, о ком говорила: «Сирота. Никого». Ни состояния, ни земли, ни лошади, ни семьи, ни прошлого, ни дома, ни будущего.
Мясо
Люси идет домой, вода капает с нее. В сумерках люди вздрагивают, видя ее спутанные волосы. На ступеньках общежития ее встречают три девицы. Страх перед тигром заставляет их нервничать. Одна отшатывается, когда появляется Люси, у которой в крови инстинкт: не отпрыгивать в сторону, а идти напролом, рассчитывая на их глупость. Она могла бы преподать урок настоящего страха, такого, от которого у девиц хрустит хребет.
Она улыбается, пропускает их. Воздух слишком неподвижен. В тревоге подергивается уголок ее губ. Может быть, поев, она успокоится.
Хозяйка перехватывает ее сразу за дверью, говорит, что в гостиной ее ждет посетитель. Вероятно, это Анна волнуется. Люси вздыхает, благодарит женщину.
– Посетитель мужчина, – говорит хозяйка, становясь на пути Люси. Изо рта у нее вылетает слюна. После пяти спокойных лет в общежитии эта ярость удивительна. – Дверь не закрывай и наверх его не смей приглашать. Я буду наблюдать.
Опускается полная темнота. Час домогательства. Вероятно, это Чарльз.
В первый раз она увидела Чарльза тоже вечером. Три года назад, задолго до знакомства с Анной. Это было в те времена, когда Люси все еще просыпалась в темноте и у нее зудело в ногах, а одиночество было сухой царапиной в ее горле, которую не могло увлажнить никакое количество воды. И потому она бродила по всему городу.
Днем порядочные люди избегали улиц близ вокзала, мрачных улиц с их салунами, игровыми притонами, где, как все знали, собирались бакеро, игроки, индейцы, пьяницы, ковбои, шарлатаны, женщины легкого поведения и другие сомнительные типы. По вечерам эти самые улицы привлекали Люси. В позах людей, которых Люси видела там, она узнавала знакомую ей рабскую покорность. В тринадцать лет она чувствовала себя умиротворенно, потом ей исполнилось четырнадцать. Она избавилась от подростковой неуклюжести, ее руки и ноги стали длинными, волосы разгладились, и она начала замечать, что люди заглядываются на нее. В особенности мужчины.
Эти грязные улицы с наступлением темноты раскрывались с треском, как корешки учебников. «Поймешь, когда вырастешь», – говорила ей ма. Люси научилась ходить с легкостью ма и с куражом Сэм. Она играла в игру, от которой захватывало дух и в то же время становилось страшно. Она научилась игнорировать, отвечать, плевать и убегать безнаказанно. Бедные мужчины, отчаянные мужчины, грубые мужчины… а потом мужчина, не похожий ни на одного из этих.