Ее нос ломается в том же самом месте, что и много лет назад. Он заживает и становится прямым, уничтожая последнюю отметину ее прежнего «я». Элске дивится, и после того случая к истории, что она рассказывает про Люси, добавляется «Везучая». В волосы Люси вплетается золотой лист. Мужчины выбирают ее все чаще.
Ее долг становится все меньше.
Ей становится легче после посещения одного мужчины, которого она принимает за другого. Узкие глаза. Высокие скулы. Мгновение она смотрит на себя как бы со стороны и сразу же видит: его неуверенную походку, его слабый подбородок. Ошибка. И все же она медленно раздевает его, наблюдает, все же она наклоняет к нему голову, чтобы слышать его слова. Новые звуки. Не Чарльз, не учитель, не моряк, не золотой туз, не житель гор, не шахтер, не ковбой. Что-то иное. Возможность. Когда он бормочет слова во сне, она прикладывает ухо к его губам и не пытается скрыть дрожь. Слова, которых она не понимает, утешают ее.
Этот человек поднялся на палубу корабля вместе с сотнями таких же, как он. С людьми, у которых лица такие же, как у Люси, с людьми, которые часто выбирают ее. «Везучая», повторяет Элске. Потому что золотой туз возобновил давно оставленный проект по соединению западной территории с другими – создание последнего плеча великой железной дороги. Он привозит корабли с дешевой рабочей силой – только мужчины, только из-за океана.
Какое-то время Люси с ними мягче, чем с другими. Их речь для нее пустой звук, так же как ее жизнь пустой звук для них; и на этом она выстраивает такие истории, какие ей угодны. «Мой день очень хорош», – говорит она в ответ на их невнятицу. «Откуда вы узнали, что красный – тоже мой цвет?» Как-то раз приходит мужчина, который платит за ванну. Только за ванну. «О, – говорит она, наполняя ванну, – мне бы следовало догадаться, что вы – принц в вашей стране». Она намыливает его спину, его широкие плечи, а потом… что-то заставляет ее поцеловать его волосы. Он поднимает на нее глаза. Сердце ее колотится, когда он открывает рот. Она уверена, теперь он произнесет слова, которые она понимает, хотя они и говорят на разных языках.
Но он только вводит свой язык в ее рот. Он выплескивает воду, переворачивает табуретку, оставляет мыльную пену на ковре и синяки на Люси; наконец появляется Элске с провожатым и твердо напоминает ему о стоимости дополнительных услуг. Он плюется и сыплет ругательства, его, мокрого и преобразившегося, вытаскивают из номера, и она понимает: может быть, его волосы и глаза знакомые, но он такой же, как все. Еще один Чарльз, еще один человек с гор.
Она долго сидит, смотрит, как спускается, уходит вода из ванны. Она тоже опустошена. К ней приходит понимание, что даже среди тех, кто похож на нее, она может быть одинокой.
После этого ей становится легче.
Приходят корабли, железнодорожные пути удлиняются, для их укладки сравниваются холмы. На западной территории сухую траву, вырванную с корнем, разносит ветер. Рассказывают истории о пыльных бурях, впрочем, Люси в красном здании не видит, не обоняет, не вкушает, не глотает их песка. Все ради создания великого железного пути, растянувшегося на весь континент.
Она слышит радостные крики в городе в тот день, когда укладывают последнюю шпалу, которую закрепляют золотым костылем. Для учебника истории рисуют картинку, на которой нет ни одного человека, похожего на нее, никого, похожего на строителей дороги.
Человек с гор сказал, что ни один человек в этой стране не сможет достроить дорогу. В конечном счете он оказался прав.
В этот день Люси объявляет, что заболела. Она лежит в кровати. Ее глаза закрыты. Она пытается вызвать к жизни прежние образы. Золотые холмы. Зеленая трава. Бизоны. Тигры. Реки. Она пытается вспомнить какую-нибудь историю не из тех, которые она продает днями. Образы мелькают, словно мираж, исчезают, стоит ей только приблизиться к сути. Она вглядывается сколько может, оплакивает то, что может, прежде чем образ исчезает.
Поезда убили целую эпоху.
Ей становится легче, после того как Элске вручает ей подарок. Вернее сказать, Люси заслуживает его. Двенадцать месяцев хорошей работы за ключ к комнате книг. Два дня Люси сидит – читает, ищет, постукивает ногами, рыскает глазами по страницам, в ней просыпается прежний зуд – страсть к бродяжничеству, хотя она так и не покидала красного здания. История за историей других территорий, которые за океаном: холмы, обросшие джунглями, плато, холодные, как лед, пустыни, города, порты, долины, болота, пастбища, народы. Земли громадные и далекие – и обо всех записи сделаны людьми, похожими на тех, которых она знает. И даже одна история этой территории. Книга покрыта толстым слоем пыли, написана кое-как, на обложке крупными буквами имя учителя Ли. Она ищет обещанную главу, но находит всего несколько строк, сама она выставлена как нечто немудреное и неузнаваемое.
К концу второго дня в глазах у нее мутится, слова мутятся, она ставит книги на полки, ее конечности онемели. Она впадает в глубокий сон без сновидений и больше не возвращается в эту комнату. Теперь она уверена в той истине, которую подозревала. Там могут быть новые места, новые языки… но новых историй там нет. Не осталось диких земель, на которые не ступала бы нога человека и потом не ступала снова.
Она не пытается осилить голубую книгу. Читать ее теперь не имеет смысла.
По прошествии многих месяцев, когда ее долг выплачен, золотой туз ложится с ней в кровать, заводит часы и говорит, что хочет сделать ей подарок. Любой подарок, говорит он, словно вдруг расщедрился, словно уже не выкачал из нее все, что можно.
Он спрашивает у нее, чего она хочет.
Первое, что она просит, – зеркало. Позволяет себе взглянуть в него… нет, увидеть. Нос незнаком ей, и лицо странное, худое и умиротворенное. Она никогда не будет хорошенькой, с девичьим лоском. Она будет красива, но той красотой, которую с болью в груди созерцают некоторые мужчины, словно держат волшебную лозу. Она обрезала волосы, но в зеркале – призрак с длинными волосами. Она оглядывается через плечо – там никого нет. Белизна ее шеи – ее природная белизна. Ее непорочное лицо – ее собственное лицо. Теперь уже никто не сможет причинить ей боль. Ее тело бессмертно, вернее, оно пережило столько смертей в историях, рассказанных ей мужчинами, что она больше не боится. Она – призрак, поселившийся в этом теле. Она спрашивает себя, сможет ли она когда-нибудь умереть.
Золотой туз во второй раз спрашивает, чего она хочет в подарок.
Старое слово готово сорваться с ее языка. Она не произносила его целый год. Она пытается вспомнить океан, корабли, звездчатые фрукты, фонарики, низкие красные стены. Пытается вообразить частичку всего этого для себя. Но истории из книги были заменены лицами мужчин, которых она узнала слишком близко, слишком ясно, узнала их морщины, их оспины, их жестокость. Она видит себя на этих красных улицах, где сталкивается с мужчинами, с их женами, их детьми. С их ужасом. Со своим ужасом. Как бы широко ни простиралась эта земля, на ней больше нет места для нее. Она думает о Сэм, которая вырастет еще выше в этой стране, обретет более широкий шаг, больше блеска. О Сэм, которая займет все пространство, какое ей нужно, будет говорить на языке, чужом для Люси. Она на мгновение задерживает перед собой этот образ, который обретает блеск в ее голове. Потом отпускает его. Отпускает. Отдает Сэм тому народу, среди которого та хотела быть. Эти люди и раньше по-настоящему не были одного племени с Люси, а теперь и не смогут быть никогда.
Слово, которое она отпускает со своего языка. Она не произносит его.
Золотой туз в третий и последний раз спрашивает у нее, чего она хочет.
Она думает о других местах. О холмах, на которых она родилась, о солнце, которое выбеливает небо и придает яркость траве. Она думает о том времени, когда она стояла в мертвом озере и держала то, чего жаждали мужчины, за что они умирали. Она думает, что на самом деле это ничего не значило в сравнении с тем, как полуденное солнце выжигает траву. С тем, как воздух мерцает от горизонта до горизонта. Кто мог по-настоящему охватить это бескрайнее и сводящее с ума сверкание, постоянно смещающийся мираж, траву, которая отказывалась принадлежать кому бы то ни было или быть плененной, но менялась, когда лучи света изменяли угол; кто мог понять, что и кому несла эта земля: смерть или жизнь, зло или добро, удачу или несчастье, ее ужас или щедрость рожали и убивали бессчетное число жизней. И разве не сама эта земля была истинной причиной их непоседливости, причиной более серьезной, чем бедность, отчаяние, жадность и ярость, – и разве не знали они в глубине души, что, пока они двигаются, пока земля раскрывается перед ними, пока они ищут, они вечно будут оставаться искателями и никогда не потерпят полного поражения?
Землю можно заполучить, предъявив права на нее – что хотел сделать ба и что отказалась делать Сэм, – а потом земля предъявит свои права на тебя. По-тихому. Особость этого дара в том, что ты никогда не знаешь, сколько золота в этих холмах. Потому что, может быть, если только ты проделаешь достаточный путь, выждешь достаточно долго, накопишь достаточно печали в своих венах, тебе удастся найти тропу, которую ты знал, камни обретут очертания знакомых лиц, деревья будут приветствовать тебя, при твоем приближении будут распускаться почки, радостно щебетать птицы; и поскольку эта земля научила тебя заполучать желаемое звериным способом, не знающим ни слов, ни законов – страданиями в сухой траве, тигриной отметиной на покалеченной ноге, выживанием среди клещей, лопнувшими пузырями, растрепанными ветром волосами, солнечными ожогами, оставляющими на коже пятна или полосы, – то, побежав, ты, может быть, услышишь ветер или звуки, издаваемые твоим собственным пересохшим ртом, нечто похожее и непохожее на эхо, настигающее тебя из прошлого или нагоняющее сзади, услышишь голос, который, как тебе всегда было известно, называет твое имя…
Она открывает рот. Она хочет