Пора плюнуть на Спейда Викса, решил Арктур, и сматываться. Ничего удивительного, что меня раньше сюда не посылали — народ здесь не очень любезен. Итак, подумал он затем, насколько я понимаю, своего главного задания я лишился. Спейда Викса больше не существует.
Так и отрапортую мистеру Ф., сказал себе Арктур, а потом дождусь нового задания. Всё, к чёрту. Он твёрдо встал на ноги и сказал:
— Я сваливаю.
Двое парней уже успели вернуться — один с кофейником, другой с книжками — очевидно, типа инструкций.
— Что, приссал? — с надменным презрением спросила девушка. — Пороху не хватает? Никак слезть с дерьма не решишься? Хочешь отсюда на брюхе выползти? — Все трое злобно сверкали на него глазами.
— Я как-нибудь потом, — буркнул Арктур, направляясь к передней двери.
— Торчок злоебучий, — бросила ему в спину девушка. — Ни мужества, ни мозгов — вообще ни хрена. Ладно, ползи — решение за тобой. Ну, порыл отсюда.
— Я ещё вернусь, — обозлился Арктур. Всё здесь с самого начала его подавляло, а теперь, когда он уходил, давление ещё усилилось.
— Обратно мы можем тебя и не взять, слякоть, — сказал один из парней.
— На коленках будешь ползать, — подхватил другой. — Долго и упорно клянчить. А мы тебя всё равно можем не взять.
— Вообще-то мы уже сейчас тебя не берём, — подвела итог девушка.
У двери Арктур помедлил и повернулся к своим обвинителям. Ему хотелось что-то сказать, но, хоть убей, ничего в голову не приходило. Они ему совсем мозги запудрили. Голова просто не работала. Ни мыслей, ни отклика, ни ответа — пусть даже самого вшивого и убогого. Странно, в недоумении подумал Арктур.
И направился к стоянке.
Насколько я понимаю, снова подумал он, Спейд Викс исчез навсегда. А в это милое местечко я больше не ходок.
Пора просить новое задание. Следить за кем-то другим.
Они круче нас, подумал Арктур, забираясь в машину.
Глава четвёртая
Изнутри своего шифрокостюма смутное пятно, подписавшееся как Фред, смотрело в упор на другое смутное пятно, представлявшееся как Хэнк.
— Так-так, тут Донна, тут Чарльз Фрек, тут… ну-ка, посмотрим. — Монотонно-металлический голос Хэнка на мгновение отключился. — Всё верно, ты и Джима Барриса охватил. — Хэнк сделал у себя в блокноте пометку. — А Спейд Викс, ты считаешь, скорее всего умер или скрылся из района.
— Или прячется и пассивен, — уточнил Фред.
— Ты не слышал от кого-нибудь такое имя — Эрл или Арт де Винтер?
— Нет.
— Как насчёт женщины по имени Молли? Крупного телосложения?
— Нет.
— А парочки братьев, лет около двадцати, фамилия типа Хэтфилд? Возможно, полукилограммовыми пакетами героина торгуют.
— Полукилограммовыми пакетами? По полкило героина?
— Именно.
— Нет, — помотал головой Фред. — Но я запомню.
— Теперь швед, рослый, фамилия типично шведская. Отбывал срок, склонность к чёрному юмору. Высокий, но худощавый, носит с собой много наличных — вероятно, после делёжки партии в начале месяца.
— Понаблюдаю, — сказал Фред. — Надо же, полкило. — Он покачал головой — точнее, смутное пятно заколебалось.
Хэнк копался в своих голографических карточках.
— Так, этот в тюрьме. — Он бросил взгляд на карточку, затем прочёл надпись на обороте. — Нет, мёртв — сбросили с лестницы. — Он копался дальше. Время шло. — Как думаешь, Джора собой не приторговывает?
— Сомневаюсь. — Джоре Каджас было всего пятнадцать. Уже подсаженная на инъекции Вещества С, она жила в трущобной комнатушке в Бреа, хоть как-то обогревать которую можно было только при помощи кипятильника. Единственным источником дохода Джоре служила заслуженная ею стипендия штата Калифорния. Впрочем, насколько знал Фред, занятий она уже шесть месяцев как не посещала.
— Когда начнёт, дай мне знать. Тогда мы сможем заняться родителями.
— Ладно, — кивнул Фред.
— Эти соплячки быстро идут под гору. Недавно одна тут была — лет на пятьдесят выглядела. Волосы седые, растрёпанные, зубов не хватает, глаза запавшие, руки как спички… Мы спросили, сколько ей лет, а она и говорит: «Девятнадцать». Мы дважды перепроверили. «Знаешь, на сколько ты выглядишь? — спросила у неё одна из женщин. — Вот зеркало, посмотрись». Та посмотрелась. И зарыдала. Я спросил, сколько она уже на игле.
— Год, — предположил Фред.
— Четыре месяца.
— Уличный товар нынче совсем паршивый, — заметил Фред стараясь не представлять себе девятнадцатилетнюю девушку с выпадающими седыми волосами. — Раньше такого мусора никогда не подмешивали.
— Знаешь, как её подсадили? Её братья, оба торговцы, зашли как-то ночью к ней в спальню, прижали и вмазали, а потом ещё и оттрахали. Оба. Наверное, хотели в неё новую жизнь вдохнуть. С тех пор она четыре месяца торчала на углу, прежде чем мы её сюда притащили.
— И где сейчас брательники? — Арктур подумал, что мог бы с ними столкнуться.
— Тянут шестимесячный срок за хранение. Девушка теперь ещё и с триппером, причём сама этого не поняла. Так что триппер пошёл глубоко внутрь, как это обычно бывает. Её братья решили, что это будет прикольно.
— Какие милые ребятишки, — сказал Фред.
— Скажу тебе одну вещь, которая точно тебя достанет. Слышал ты про трёх младенцев в Ферфилдской больнице, которым нужно каждый день колоть героин, потому что они слишком малы, чтобы перенести абстиненцию? Сестра попыталась было…
— Меня уже достало, — механически-монотонным голосом произнёс Фред. — Спасибо, достаточно.
— Когда подумаешь, — продолжал Хэнк, — что новорождённые младенцы уже подсажены на героин из-за того, что…
— Спасибо, — повторило смутное пятно по имени Фред.
— Как думаешь, что полагается матери, которая время от времени даёт новорожденному младенцу вмазку героина, чтобы его успокоить? Чтобы не ревел? Сутки на окружной ферме?
— Типа того, — без выражения отозвался Фред. — Возможно, все выходные, как для алкашей. Порой я хотел бы знать, как сойти с ума. А то забыл.
— Да, это утраченное искусство, — заметил Хэнк. — Быть может, по нему есть настольное руководство.
— Был такой фильм 1970 года, — сказал Фред. — «Французская связь» назывался. Про пару героиновых торчков. Как-то раз они вмазались, и у одного совсем крыша слетела. Он принялся вмазывать всех подряд — включая своих начальников. Ему уже всё по фигу было.
— Тогда, наверное, к лучшему, что ты не знаешь, кто я такой, — решил Хэнк. — Ты только случайно мог бы меня вмазать.
— В конечном счёте, — пробормотал Фред, — кто-то всё равно всех нас достанет.
— И это будет облегчением. Ощутимым облегчением. — Просматривая дальше свою стопку карточек, Хэнк сказал: — Джерри Фабин. Что ж, его списываем. Клиника нейроафазии. Ребята дальше по коридору говорят, Джерри Фабин по дороге в клинику сообщил сопровождавшим его сотрудникам, что за ним днём и ночью катался на тележке безногий контрактник, всего в метр ростом. Но он никогда никому не говорил, потому что все бы мигом приссали и подняли бучу. Тогда у него совсем не осталось бы друзей, и даже поговорить было бы не с кем.
— Ага, — стоически отозвался Фред. — Фабин своё получил. Я смотрел в клинике его ЭЭГ. Про него можно забыть.
Всякий раз, сидя напротив Хэнка и отчитываясь, Фред испытывал внутри себя определённую глубокую перемену. Замечал он эту перемену, как правило, только впоследствии, а непосредственно в это время чувствовал необходимость проявить сдержанное отношение стороннего наблюдателя. В течение отчёта никто и ничто серьёзного эмоционального значения для него не имело.
Поначалу он считал, что всё дело в шифрокостюмах, которые они с Хэнком напяливали; физически они никак не могли друг друга ощущать. Позднее он предположил, что костюмы никакой существенной разницы не вносят, а суть заключается в самой ситуации. Хэнк, по причинам профессионального характера, намеренно снижал уровень обычной теплоты, обычного общего возбуждения — ни гнев, ни любовь, ни любые другие сильные эмоции ничего хорошего бы никому из них не принесли. Зачем нужна была интенсивная естественная увлечённость ситуацией, когда они обсуждали преступления — серьёзные преступления, совершённые близкими Фреду людьми, а порой, как в случае Лакмана и Донны, не только близкими, но и дорогими? Фреду приходилось себя нейтрализовывать; им обоим приходилось это делать, но ему в большей мере, чем Хэнку. Они становились нейтральными — говорили в нейтральном тоне, выглядели нейтрально. Со временем это стало несложно делать — даже без предварительной подготовки.
Но впоследствии все чувства просачивались назад.
Возмущение по поводу многих увиденных им событий, даже ужас. В ретроспективе — шок. Чудовищные, всепоглощающие демонстрации, причём без предварительного просмотра. Со слишком громким и гулким звуком в голове.
Но пока Фред сидел за столом напротив Хэнка, он ничего такого не переживал. Теоретически он мог в совершенно бесстрастной манере описать любое увиденное событие. Или выслушать всё что угодно, от Хэнка.
К примеру, Фред мог бы небрежно заметить: «Донна загибается от гепатита и при помощи своей иглы старается прихватить с собой как можно больше друзей. Лучше всего будет глушить её рукояткой пистолета, пока совсем копыта не откинет». Мог говорить так про свою любимую девушку — если, конечно, он сам это наблюдал или знал наверняка. Или: «Донна вторые сутки страдает от общего сужения сосудов из-за дрянного аналога ЛСД. Половина кровеносных сосудов в её мозгу уже закупорилась». Или: «Донна мертва». Хэнк отметил бы это у себя в блокноте, и, возможно, спросил бы: «Кто продал ей товар и где его сварганили?» Или: «Где состоятся похороны? Надо будет переписать все номера машин и фамилии». И они без всяких эмоций это бы обсудили.
Таков был Фред. Но несколько позже Фред оборачивался Бобом Арктуром — где-нибудь на тротуаре между «Пицца-Хатом» и бензозаправкой «Арко» (отныне и всегда доллар два цента за галлон) — и жуткие краски неизбежно просачивались в душу, нравилось ему это или нет.