— Мне уже сейчас нужно, — перебила Донна. — Один косяк перед работой. Один в полдень и ещё один, как только я домой вернусь. Вот почему я торгую — чтобы купить себе гаш. Гаш клёвый — то, что доктор прописал.
— Опиум, — повторил Арктур. — Так почём сейчас твой «гаш»?
— Примерно десять тысяч долларов за полкило, — ответила Донна. — Самый лучший.
— Чёрт возьми! Как героин!
— Никогда на иглу не сяду. Никогда не ширялась и никогда не буду. Когда начинаешь ширяться, жить тебе остаётся шесть месяцев. Чем ни ширяйся. Хоть водой из-под крана. Ты получаешь зависимость…
— Ты её уже получила.
— Мы все её получили, — резонно заметила Донна. — Ты принимаешь Вещество С. И что с того? Какая теперь разница? Я счастлива. А ты разве не счастлив? Я прихожу домой и каждый вечер курю первоклассный гаш… это мой кайф. Не пытайся меня изменить. Даже не пробуй. Меня или мои правила. Я такая, какая есть. И я тащусь от гаша. Это моя жизнь.
— А видела ты когда-нибудь фильмы про старых курильщиков опиума? Типа как в прежние времена в Китае? Или про курильщиков гашиша в Индии в наше время? На кого они со временем становятся похожи?
— Я не собираюсь жить долго, — сказала Донна. — И что с того? Не хочу тут долго болтаться. А ты? Чего ради? Что в этом мире такого? А ты когда-нибудь видел… Блин, а как насчёт Джерри Фабина? Посмотри на любого, кто подсел на Вещество С. Правда, Боб, ну что в этом мире такого? Это же просто остановка в пути — остановка, где нас наказывают, потому что мы родились порочными…
— А ты и впрямь католичка.
— Пойми, нас здесь наказывают. Так что, если можно время от времени ловить кайф — блин, надо это делать. На днях, когда я ехала на работу, меня чуть не отоварили. Я врубила восьмидорожечный стереокассетник, курила гашишную трубку и в упор не заметила того старого мудака в «форде-императоре»…
— Ты тупая, — произнёс Арктур. — Как пробка.
— Я, знаешь ли, собираюсь умереть молодой. Так или иначе. Что бы я ни делала. Скорее всего, на автостраде. Между прочим, на моём «эм-джи» почти никаких тормозов. И меня в этом году уже четырежды штрафовали за превышение скорости. Так что мне теперь надо отправляться в школу вождения. Полный облом. На целых шесть месяцев.
— Значит, в один прекрасный день, — заключил он, — я тебя больше не увижу. Да? И уже никогда не увижу.
— Из-за школы вождения? Нет, через шесть месяцев…
— Из-за мраморного одеяла, — пояснил Арктур. — Под которое ты ляжешь раньше, чем тебе по блядскому закону штата Калифорния будет позволено купить банку пива или флакон бухалова.
— Да! — с энтузиазмом воскликнула Донна. — «Южный Комфорт»! Вот бы прямо сейчас! Может, возьмем литровый флакон «Южного Комфорта» и посмотрим «Планету обезьян»? А? Там ещё типа восемь серий осталось — в том числе и та…
— Послушай, — обратился к девушке Боб Арктур, беря её за плечо; она инстинктивно отпрянула.
— Нет, — отрезала она.
— Знаешь, — продолжил он, — что тебе должны хотя бы однажды разрешить сделать? Разрешить тебе хоть раз законно войти в магазин и купить там банку пива.
— Зачем? — удивленно спросила Донна.
— Как подарок, — объяснил он. — За всё хорошее.
— Меня однажды обслужили! — в восторге воскликнула Донна. — В баре! Я тогда принарядилась и была типа с компанией. Барменша спросила, что я хочу, а я сказала: «Я бы выпила „коллинз“ с водкой». И она меня обслужила. Это в «Ла-Пасе» было. Там вообще клёвое местечко. Можешь поверить? Про «коллинз» с водкой я из рекламы запомнила. Так что, если меня в баре кто о чём спросит, я отвечу как полагается. Веришь? — Она вдруг прямо на ходу взяла его под руку и притянула к себе, чего никогда раньше не делала. — Я такого кайфа в жизни не испытывала.
— В таком случае, — сказал Арктур, — ты, похоже, получила свой подарок. Свой единственный подарок.
— Ага, я врубаюсь, — заверила Донна. — Правда врубаюсь! Потом ребята из той компании сказали, что мне следовало заказать какую-нибудь мексиканскую выпивку вроде текилы, потому что это был типа мексиканский бар — там, при ресторане «Ла-Пас». Ладно, в другой раз буду знать. Я так это в своих банках памяти и записала. А знаешь, Боб, что я собираюсь в один прекрасный день сделать? Я собираюсь перебраться на север, в Орегон, и жить там в снегу. Каждое утро я буду лопатой убирать снег с передней дорожки. У меня там будет маленький домик и огород с овощами.
— Для этого тебе придётся нешуточно экономить, — заметил Арктур. — Откладывать всё, что зарабатываешь. Это недёшево.
Взглянув на него, Донна вдруг засмущалась и промямлила:
— Он всё для меня устроит. Как там его зовут…
— Кто?
— Ну, он. — Донна нежным голосом делилась своим секретом. Сообщала его Бобу Арктуру как своему другу — человеку, которому она могла доверять. — Мистер Тот Самый. Я знаю, как он будет выглядеть. Он будет сидеть за рулём «астон-мартина» и увезёт меня в нём на север. А там будет маленький домик в снегу, к северу отсюда. — Немного помявшись, она сказала: — Снег очень милый, правда?
— А сама ты как думаешь? — спросил Арктур.
— Я никогда не видела снега, если не считать одного раза в горах Сан-Берду, но он был грязный и с ледяной коркой, и я тогда просто по-скотски навернулась. Я не такой снег имею в виду. Я имею в виду настоящий снег.
С какой-то особенной тяжестью на сердце Боб Арктур спросил:
— Ты правда уверена? Это действительно будет?
— Обязательно! — Донна кивнула. — Так карты говорят.
Дальше они шли молча. Назад к её дому, чтобы забрать «эм-джи». Донна, погружённая в свои мечты и планы, и он — Боб Арктур. Боб Арктур? Тут он вспомнил Барриса и Лакмана, Хэнка и безопасную квартиру. И ещё Фреда.
— Слушай, брат Донна, — спросил он, — можно я поеду с тобой в Орегон? Когда ты всё-таки туда отправишься?
Донна мягко, с особенной нежностью ему улыбнулась и ответила:
— Нет.
Тут Арктур, зная Донну, понял, что она не шутит. И что потом ничего не изменится. Его затрясло.
— Тебе холодно? — спросила она.
— Ага, — кивнул он. — Очень холодно.
— У меня в машине хорошая печка, — сказала Донна. — Когда будем в киношке, согреешься. — Она взяла его ладонь, сжала её, немного так подержала, а затем вдруг отпустила.
Но подлинное её прикосновение, в самом его сердце, помедлило. Так там и осталось. И все последующие годы его жизни без неё, когда он больше её не видел и не слышал, ничего о ней не знал, жива она или мертва, счастлива или несчастна, это прикосновение всегда жило внутри него, никуда не уходило. Одно-единственное прикосновение её ладоней.
Той ночью Боб Арктур притащил к себе домой симпатичную наркоманку по имени Конни. Конни сидела на игле и согласилась, чтобы он в обмен на пачку с десятью ампулами мекса её трахнул.
Невысокая и худенькая, с длинными прямыми волосами, девушка сидела на краю кровати, расчёсывая свои стрёмные волосы. Она была у него впервые. Арктур познакомился с Конни на торчковой тусовке и толком ничего про неё не знал, хотя уже несколько недель таскал с собой её телефон. Сидя на игле, Конни, разумеется, была фригидна, но никакого облома это не сулило. Пусть в смысле собственного удовольствия она была к сексу равнодушна, зато ей было совершенно без разницы, какой это вид секса.
Это было очевидно с первого же взгляда. Полуодетая, с заколкой во рту, Конни сидела, скинув туфли, и бессмысленно глазела перед собой, очевидно, пропуская в голове очередной глючный номер. В лице её, впрочем, худом и вытянутом, чувствовалась сила; пожалуй, решил Арктур, из-за резких линий выдающихся скул. На правой щеке у Конни был прыщ. Несомненно, она его даже не замечала; прыщи для неё значили никак не больше, чем секс.
Наверное, Конни просто не видела разницы. Для неё, давно сидевшей на игле, прыщи и секс были почти одно и то же — или даже совсем одно и то же. Дурацкая мысль, подумал Арктур. Подлинный идиотизм — заглядывать в голову наркоманки.
— У тебя тут зубная щётка есть? — спросила Конни. Она уже понемногу начинала клевать носом и шамкать, как обычно делали такой поздней ночью наркоманы. — А, хрен с ней. Зубы как зубы. Я их завтра… — Дальше Конни так понизила голос, что Арктур уже её не слышал, хотя по движению губ знал, что она по-прежнему что-то бубнит.
— Знаешь, где ванная? — спросил он.
— Какая ванная?
— Где моются. Тут, в доме.
Приподняв голову, Конни возобновила своё рефлекторное расчесывание.
— А что там за парни так поздно сидят? Забивают косяки и болтают без умолку? Наверное, они тут с тобой живут. Точно живут. По ним заметно.
— Двое из них тут живут, — уточнил Арктур.
Её глаза дохлой рыбы упёрлись в него.
— Ты голубой? — спросила Конни.
— Стараюсь им не быть. Поэтому сегодня ты здесь.
— Ты что, пытаешься с этим бороться?
— Можешь не сомневаться.
Конни кивнула.
— Думаю, я скоро выясню. Если ты скрытый гей, ты, наверное, захочешь, чтобы я взяла инициативу на себя. Ляг, я всё сделаю. Хочешь, я тебя раздену? Ладно, просто лежи, я всё сделаю. — И она потянулась к его ширинке.
Позднее, в полумраке, он дремал от своего дозняка. Конни храпела рядом на спине, вытянув руки поверх одеяла. Боб Арктур смутно её видел. Эти торчки, подумал он, спят как граф Дракула. Смотрят прямо вверх, а потом вдруг садятся, точно машина, которую перевели из положения А в положение Б. «Кажется… уже… день…» — говорит торчок — или, вернее, кассета, что у него в голове крутится, проигрывая ему инструкции. Разум торчка подобен музыке, которую слушаешь по радиочасам… порой она звучит мило, но лишь затем, чтобы заставить тебя что-то сделать. Музыка из радиочасов должна тебя разбудить; музыка из торчка должна заставить тебя стать тем средством, благодаря которому он сможет заполучить ещё наркоты. Или на что ты ещё там сгодишься. Он, машина, включит тебя в свой механизм.
Каждый торчок, подумал Арктур, это запись.