Возможно даже, размышлял он, что Баррис пытается прикрыть нарастающую неадекватность Арктура. Ведь Арктур даже свою машину уже не в состоянии содержать. Он выкидывает коленца — правда, не намеренно, а просто потому что его блядские мозги загажены наркотой. Хотя, если уж на то пошло, это ещё хуже. Баррис делает, что получается, — так, по крайней мере, можно предполагать. Но его мозги тоже загажены. У них у всех…
Dem Würme gleich’ ich, der den Staub durchwühlt,
Den, wie er sich im Staube nährend lebt,
Des Wandrers Tritt vemichtet und begrabt.[3]
…мозги загажены, оттого и взаимодействуют так говняно. Говняный ведёт говняного. И прямо в говно — навстречу судьбе.
Возможно, прикидывал он, Арктур сам обрезал и заплёл провода, а также устроил все коротухи в своём цефаскопе. Среди ночи. Но зачем?
Вопрос «зачем?» обещал быть трудным. Однако с загаженными мозгами было возможно всё — любой спектр запутанных, как провода цефаскопа, мотивов. За время своей тайной работы на правоохранительные органы он множество раз с этим сталкивался. Эта трагедия была не новой — просто ещё один случай в компьютерных досье. Очередной этап маршрута в федеральную клинику, как у Джерри Фабина.
Все эти парни ходили по одной игровой доске, стояли теперь на разных квадратиках в неравной удалённости от цели, которую они, каждый в своё время, достигнут. В итоге все они достигнут этой цели — федеральной клиники.
Так было записано в их нервной ткани. Точнее в том, что от неё ещё оставалось. Теперь уже ничто не могло их остановить или повернуть назад.
Причём, решил он, Арктура это касалось больше других. Так ему подсказывала интуиция, только-только зародившееся озарение — независимое от всех действий Барриса. Таков был новый, профессиональный прогноз.
Также и его начальники в ведомстве шерифа Оранжевого округа решили сфокусироваться на Арктуре; на то у них, несомненно, были причины, о которых он ничего не знал. А ведь растущий интерес к Арктуру стоил отделу кучу денег: смонтировать в доме Арктура голосканеры, платить ему за анализ воспроизведения, а также другим, выше рангом, которые выносили суждения по поводу того, что он им приносил… Возможно, это неким образом согласовывалось с необычным вниманием Барриса к Арктуру. И начальство, и Баррис избрали Арктура своей главной мишенью. Но что он сам увидел в поведении Арктура такого, что поразило бы его своей необычностью? Независимо от этих двух сторон?
Пока такси катило дальше, он размышлял о том, что, скорее всего, придётся ещё некоторое время наблюдать, прежде чем он на что-то наткнётся; за одни сутки у монитора такое не раскрывается. Необходимо будет проявить терпение, приготовиться к долгой, кропотливой работе, настроиться на бдительное ожидание.
Впрочем, стоит ему только заметить в поведении Арктура что-то загадочное или подозрительное, как у него сразу же окажется трёхточечная засечка, третье подтверждение чужих интересов. Это даст определённую гарантию. Таким образом, расходование разными сторонами своих денег и времени будет оправдано.
Интересно, задумался он, что Баррис знает такого, чего не знаем мы? Возможно, нам следует вызвать его и спросить. Впрочем, лучше получить сведения независимо от этого урода; иначе получится простое дублирование данных Барриса — что бы он из себя ни представлял.
А затем он вдруг подумал: о каком таком чёрте я тут толкую? Наверное, я спятил. Я же знаю Боба Арктура — он отличный парень. И ничего такого он не замышляет. По крайней мере — ничего пакостного. К тому же, подумал он, Боб Арктур тайно работает на ведомство шерифа Оранжевого округа. Именно потому, надо полагать…
Zwei Seelen wohnen, ach! in meiner Brust,
Die eine will sich von der andem trennen:
Die eine hält, in derber Liebeslust,
Sich an die Welt mit klammemden Organen;
Die andre hebt gewaltsam sich vom Dust
Zu den Gefilden hoher Ahnen.[4]
…Баррис его и достаёт.
Тем не менее, подумал он, это не объясняет, почему Боба Арктура достаёт ведомство шерифа Оранжевого округа — причём до такой степени, что монтирует в его доме голосканеры и приставляет к нему круглосуточного агента для наблюдений и отчётов. Всего этого таким макаром не объяснить.
Да, подумал он, это никак не просчитывается. Что-то большее, гораздо большее происходит в том доме — в том запущенном, загаженном доме с заросшим сорняками задним двориком, с кошачьей коробкой, которая никогда не опорожняется, мусором, который никто не выбрасывает, где прямо по кухонному столу гуляют животные.
Какое бессмысленное, неразумное использование, подумал он, действительно хорошего дома. Там столько всего можно было бы сделать. Там могла бы жить семья — к примеру, женщина с детьми. Именно для этого дом и предназначался — ведь там три спальни. И такое бездарное применение! Просто блядское вредительство! У Арктура следует отобрать дом, подумал он; следует разобраться в ситуации и лишить его права пользования. Наверное, органы так и поступят. Найдут ему лучшее применение — дом просто на это напрашивается. Когда-то давным-давно этот дом видел лучшие времена. Эти времена можно вернуть. Если домом будет владеть другой — кто сможет как полагается его содержать.
В особенности дворик, подумал он, когда такси зарулило на засыпанную газетами подъездную аллею.
Расплатившись с водителем, он достал ключ от двери и вошёл в дом.
И немедленно почувствовал на себе глаза — пристальные глаза голосканеров. Как только переступил порог собственного дома. Казалось бы, один — в доме больше никого. Но нет! Вместе с ним здесь сканеры, скрытые, незримые — наблюдают и записывают. Всё, что он делает. И всё, что говорит.
Как те каракули на стене общественной уборной, подумал он. УЛЫБНИСЬ! ТЕБЯ СКРЫТОЙ КАМЕРОЙ СНИМАЮТ! Ведь так оно и есть, подумал он. Меня действительно снимают — как только я вошёл в дом. Тут что-то зловещее. Ему это сильно не понравилось. Чувство смятения и неловкости росло с того первого дня, как они прибыли домой — со «дня Собачьего Дерьма», как он теперь его называл. Он никак не мог удержаться от этих мыслей. С каждым днём ощущение присутствия сканеров только нарастало.
— Ну как, дома никого? — вслух произнёс он, как всегда это делал — и тут же понял, что сканеры это ухватили. Следовало, впрочем, постоянно соблюдать осторожность — ему не полагалось знать, что они там есть. Подобно актёру перед кинокамерой, решил он, надо вести себя так, будто никакой камеры нет. Иначе непременно напортачишь. И всё будет кончено.
Только вот на этих съёмках нет никаких дублей.
Взамен остаётся лишь стирание. Для меня. Не для людей по ту сторону сканеров, а для меня.
На самом деле, подумал он, мне следовало бы отсюда убраться. Продать дом. Он всё равно страшно запущен. Но… я люблю этот дом. Ничего не выйдет!
Это мой дом.
Никто меня отсюда не выселит.
Какие бы причины они для этого ни нашли.
Если «они» вообще существуют.
Возможно, «они» только в моём воображении за мной наблюдают. Просто паранойя. Или, скорее, не «они», а «оно». Лишённое индивидуальности «оно».
Что бы там ни наблюдало, это не человек.
Но каким бы глупым это ни казалось, это пугает. Какая-то «вещь» что-то такое со мной проделывает — здесь, в моём доме. Прямо у меня на глазах.
Я в глазах у этого нечто; в зрении некой вещи. Которая, в отличие от темноглазой малышки Донны, никогда не моргает. Интересно, что видит сканер? — спросил он себя. То есть — на самом деле видит? У себя в голове? Что идёт ему в сердце? Каким взором инертный инфракрасный сканер, какой обычно использовали, или голосканер кубического типа, какой используют теперь, последняя новинка, проникает мне — всем нам — внутрь, ясным или смутным? Надеюсь, подумал он, что ясным. Потому что сам я по нынешним временам больше не могу в себя заглянуть. Я вижу один сумрак. Сумрак снаружи — сумрак внутри. Надеюсь, сканеры, ради всеобщего блага, справляются лучше. Ибо, подумал он, если сканер видит так же смутно, как вижу я, тогда мы все прокляты, снова прокляты — как всегда были прокляты. Такими мы тогда и подохнем, почти ничего не зная, да и то, что знаем, тоже получая искажённым.
С книжной полки в гостиной он снял первый попавшийся том. Это оказался «Фотоальбом сексуальной любви». Открыв его на первой попавшейся странице — там изображался мужчина, покусывающий правый сосок девушки; девушка при этом страстно вздыхала, — он, словно зачитывая из книги фразу какого-то древнего двухголового философа, которой там и в помине не было, вслух произнёс:
— Любой отдельно взятый человек видит лишь малую толику целокупной истины, и зачастую, практически…
Weh! steck’ ich in dem Kerker noch?
Verfluchtes dumpfles Mauerloch,
Wo selbst das liebe Himmelslicht
Triib durch gemalte Scheiben bricht!
Beschränkt mit diesem Bücherhauf,
Den Würme nagen, Staub bedeckt.
Den bis ans hohe.[5]
— …постоянно, по собственному же умышлению обманывается и касательно этой драгоценной толики. Одна его часть восстаёт против него и действует подобно иному субъекту, поражая его изнутри. Человек внутри человека. Который суть вовсе не человек.
Кивая, словно до глубины души тронутый мудростью якобы написанной на странице фразы, он закрыл массивный, в красном переплёте с золотым тиснением «Альбом сексуальной любви» и поставил его обратно на полку. Надеюсь, сканеры не сфокусируются на обложке, подумал он, и не раскроют мою уловку.
Чарльз Фрек, которого всё больше и больше угнетало происходившее со всеми, кого он знал, решил в конце концов покончить с собой. В кругах, где он вращался, самоубийство проблемы не составляло: ты просто покупал пригоршню красных капсул и заглатывал их поздно ночью заодно с дешёвым вином, заранее отключив телефон, чтобы никто тебя случайно не потревожил.