— Вознаграждение они было назначили, — сказал Арктур. — Но только и его потеряли. Это была такая ма-ахонькая монетка.
— И много ты такой ерунды видишь, пока везде разъезжаешь? — спросил Лакман.
— Только в Оранжевом округе, — ответил Арктур.
— А что, у этой корпорации «Мейлар-Микроснимки» здание большое?
— Да сантиметра три в вышину, — сказал Арктур.
— И сколько оно, по-твоему, весит?
— Вместе с сотрудниками?
Фред включил быструю перемотку. Когда, согласно счётчику, прошёл час, он её ненадолго остановил.
— …где-то пять кило, — говорил Арктур.
— Откуда ж тебе знать, если ты просто проезжал мимо, что оно всего три сантиметра в вышину и только пять кило весом?
Арктур, теперь уже задрав ноги, сидящий на кушетке, ответил:
— А там вывеска огроменная.
Чёрт побери, подумал Фред и опять включил перемотку. Чисто по наитию он остановил её всего через десять минут реального времени.
— …и что там за вывеска такая? — спрашивал Лакман. Он сидел на полу, перебирая целую коробку с травой. — Типа неоновая? Цветная? Интересно, а я её видел? Она очень заметная?
— Сейчас я тебе её покажу, — пообещал Арктур, засовывая руку в карман рубашки. — Я её домой притащил.
Фред снова перемотал кассету.
— …а знаешь, как ввезти микроснимки в страну, чтобы никто не засёк? — говорил Лакман.
— Да просто взять и ввезти, — отозвался Арктур, откидываясь на спинку кушетки и затягиваясь косяком. В воздухе было дымно.
— Нет, типа чтобы никто не врубился, — сказал Лакман. — Мне Баррис по секрету рассказал. Вообще-то я не должен был никому говорить, потому что он хочет это в свою книгу вставить.
— В какую книгу? «Простейшая домашняя наркота и…»
— Нет. «Простые способы перевозить предметы через границу Соединённых Штатов в зависимости от того, куда вы направляетесь». Ты провозишь их в партии наркоты. Типа героина. Микроснимки находятся внутри пакетиков. Они такие маленькие, что никто не заметит. Они не…
— Но тогда какой-нибудь торчок вмажет себе дозняк с половиной смэка и половиной микроснимков.
— Ну, такой торчок охрененно образованным станет.
— Это смотря что было на микроснимках.
— У Барриса есть ещё способ провозить наркоту через границу. Знаешь, эти таможенники обычно предлагают тебе предъявить вещи, подлежащие обложению. А ты не можешь предъявить наркоту, потому как…
— Так что за способ?
— Значит, берёшь ты огроменный кусок гаша и вырезаешь из него человеческую фигуру. Потом делаешь там полость и вставляешь туда моторчик, типа заводной, и ещё ма-ахонький кассетничек. Встаёшь с ним в очередь, а потом, аккурат когда надо через таможню проходить, заводишь кусок гаша ключиком, и он подходит к таможеннику, а тот спрашивает: «Есть у вас вещи, подлежащие обложению?» Тогда кусок гаша отвечает: «Нет, у меня нет» — и прёт себе дальше. Топает, пока по ту сторону границы завод не кончается.
— Вместо пружины туда можно вставить солнечную батарею. Тогда он сможет годами топать. Практически вечно.
— А какой от этого толк? В итоге он упрётся либо в Тихий, либо в Атлантику. Или с края Земли навернётся — как…
— Представь себе эскимосскую деревушку и двухметровый кусок гаша стоимостью… сколько он там будет стоить?
— Порядка миллиарда долларов.
— Бери больше. Два миллиарда.
— Значит, эти эскимосы жуют свои шкуры и вырезают костяные копья, а тут по снегу топает кусок гаша стоимостью два миллиарда долларов, время от времени повторяя: «Нет, у меня нет».
— Эскимосы не на шутку задумаются, что бы это значило.
— Будут вечно головы ломать. Легенды сложат.
— Прикинь, как эскимос рассказывает своим внукам: «Я собственными глазами видел, как из слепящего тумана появляется двухметровый кусок гаша стоимостью два миллиарда долларов и проходит себе мимо со словами: „Нет, у меня нет“». Внуки такого дедушку мигом в дурку упакуют.
— Нет, в легендах всегда всё усугубляется. Через несколько столетий эскимосы будут рассказывать: «Однажды во времена моих славных предков трёхсотметровый кусок лучшего афганского гаша стоимостью восемь триллионов долларов пошёл на нас, сыпля огнём и страшно крича: „Умрите, эскимосские псы!“ Мы доблестно с ним сражались, метая костяные копья, и в конце концов совсем его убили».
— Дети всё равно этому не поверят.
— А дети уже вообще ничему не верят.
— Сплошной облом что-то ребёнку рассказывать. Как-то раз один ребёнок у меня спросил: «Что ты подумал, когда увидел первый автомобиль?» Блин, я же в 1962 году родился!
— Чёрт побери, — выругался Арктур. — Меня как-то раз один парень с палёными мозгами о том же спросил. Ему тогда двадцать семь было. А я был всего на три года старше. Но он уже ни во что не врубался. Потом он заглотил ещё несколько дозняков кислоты — вернее, того, что ему продали как кислоту. После этого он срал и ссал на пол, а когда ты что-то ему говорил, типа: «Как дела, Дон?», он просто повторял за тобой как попугай: «Как дела, Дон?»
Наступила тишина. Двое мужчин молча смолили косяки в дымной гостиной. Висела долгая, мрачная тишина.
— Знаешь что, Боб… — сказал наконец Лакман. — Обычно мне было столько же лет, что и всем остальным.
— Мне, наверное, тоже, — отозвался Арктур.
— Не знаю, отчего всё так получилось.
— Брось, Лакман, — сказал Арктур. — Ты прекрасно знаешь, отчего с нами со всеми так получилось.
— Ладно, не будем об этом. — Лакман продолжал шумно вдыхать дым, в мутном свете дня лицо его было землистого цвета.
Зазвонил один из телефонов в безопасной квартире. Шифрокостюм поднял трубку, затем протянул её Фреду.
— Тебя, Фред.
Отключив голосканеры, он взял трубку.
— Фред, помните, как вы на прошлой неделе были в деловой части? — спросил голос. — Как вам давали «фоновый» тест?
После некоторой паузы Фред ответил:
— Помню.
— Предполагалось, что вы к этому вернётесь. — На том конце тоже пауза. — Мы обработали более свежий материал на вас… и я взял на себя ответственность наметить для вас полный стандартный набор тестов воспринимающей системы плюс некоторые другие. Вам назначено на завтра, в три часа дня, в той же комнате. Все займёт около четырёх часов. Вы помните номер комнаты?
— Нет, — ответил Фред.
— Как вы себя чувствуете?
— Нормально, — стоически ответил Фред.
— Есть проблемы? На работе или вне работы?
— Я со своей девушкой поцапался.
— У вас неприятности? Испытываете ли вы какие-либо трудности с опознанием лиц или предметов? Не кажется ли вам что-то из того, что вы видите, инвертированным или реверсированным? Сейчас, когда я спрашиваю, есть какая-либо пространственно-временная или языковая дезориентация?
— Нет, — угрюмо ответил он. — Ничего из вышеупомянутого.
— Увидимся завтра в комнате 203, — сказал психоспец.
— А какой материал на меня показался вам…
— Мы завтра это обсудим. Будьте на месте. Хорошо? И главное, Фред, не унывайте. — Короткие гудки.
Ладно, тебе тоже короткие гудки, подумал он и повесил трубку.
С раздражением, чувствуя, что на него наезжают, заставляют делать то, чего ему не хочется, Фред снова включил голосканеры на воспроизведение; кубы запылали красками, а трёхмерные сцены внутри пришли в движение. Из динамика послышалась ещё более бесцельная, разочаровывающая Фреда болтовня.
— …эта тёлка, — бубнил Лакман, — забеременела и решила сделать аборт, потому как пропустила типа четыре периода, а живот у неё подозрительно надувался. Но она ни черта не делала, а только всё сидела и страдала по поводу того, какие нынче аборты дорогие. За помощью к государству она по какой-то причине обратиться не могла. Как-то раз я к ней зашёл, а там оказалась её подружка, которая ей втолковывала, что у неё всего-навсего истерическая беременность. «Ты просто хочешь поверить, что ты беременна, — грузила ей та тёлка. — Это шиза греховности. А аборт и куча бабок, в которую он тебе встанет, это шиза наказания». Тогда эта тёлка — я очень её понимаю — спокойно так посмотрела и говорит: «Ладно, если у меня истерическая беременность, я сделаю истерический аборт и расплачусь за него истерическими деньгами».
— Интересно, — произнёс Арктур, — чья физиономия на истерической пятидолларовой банкноте.
— А кто у нас был самый истерический президент?
— Билл Фальке. Он только думал, что был президентом.
— А когда, по его словам, он им был?
— Он воображал, что отбыл два срока начиная с 1882 года. Потом его со страшной силой лечили, и очень успешно. В итоге он стал воображать, что отбыл только один срок…
Фред в бешенстве перерубил голосканеры на два с половиной часа вперёд. Сколько ещё будет тянуться эта брехня? — спросил он себя. Весь день? Вечно?
— …и тогда ты отводишь своего ребёнка к врачу, к психологу, и говоришь, что у твоего ребёнка постоянные вспышки раздражения и что он без конца орёт. — На кофейном столике перед Лакманом были два пакетика с травой и банка пива; он внимательно разглядывал траву. — И лжёт. Выдумывает всякие небылицы. Психолог изучает ребёнка и выдаёт диагноз: «Мадам, ваш ребёнок истеричен. У вас истеричный ребёнок. Но я не знаю почему». Тут ты ему натурально, как мать, и выкладываешь: «А я, доктор, знаю почему. Это всё из-за того, что у меня была истерическая беременность». — Лакман с Арктуром рассмеялись. К ним присоединился и Джим Баррис, который за эти два с половиной часа успел вернуться и теперь сидел вместе с ними в гостиной, кропотливо обматывая свою стрёмную гашишную трубку белой ниткой.
Фред перемотал кассету ещё на час вперёд.
— …и этот парень, — говорил Лакман, согнувшись над целой коробкой травы; Арктур сидел напротив него и более-менее наблюдал за процессом переборки, — появился на телевидении, заявляя, что он всемирно известный самозванец. Всю дорогу он выдавал себя за кого-то другого, сказал он журналисту. За великого хирурга в медицинском институте Джона Хопкинса, за физика-теоретика, исследователя высокоскоростных субмолекулярных частиц на государственной субсидии в Гарварде, за финского романиста, получившего Нобелевскую премию по литературе, за свергнутого президента Аргентины, женатого на…