.
— Как жаль, что я не знал, — отозвался он без энтузиазма.
— Ладно, Пит, — с облечением попрощалась девушка, собираясь уходить. — Увидимся позже. — Ухмыляясь, она поспешила прочь.
Бедняга Пит, подумал Фред. Недоносок несчастный. Интересно, она правду сказала? Или парочка зловредных сучек, желая резко поставить Пита на место, просто выдумала этот фортель, видя, как он… как я один тут сижу? Просто подленькая издёвка… а-а, хрен с ними со всеми, подумал он.
Хотя это могла быть правда, подумал Фред затем, вытирая рот, комкая салфетку и тяжело поднимаясь на ноги. Интересно, а у апостола Павла изо рта воняло? Снова засунув руки в карманы, он побрёл к выходу из кафетерия. Засунув их сперва в карманы шифрокостюма, а затем в карманы обычных брюк. Вот, наверное, почему Павел в конце жизни постоянно в тюряге сидел. Его туда именно за это бросали.
Такого типа мозгоебущие телеги всегда именно в такое время на тебя обрушиваются, подумал Фред выходя из кафетерия. Тёлка отгрузила мне свой «Скоп» поверх того, что сегодня уже отгрузили другие обломщики. Большие обломщики с вековой мудростью своей психологической баланды. Сперва тестирование, а теперь ещё и это. Блядство, подумал он. Теперь Фред чувствовал себя ещё хуже — едва мог идти, едва мог думать. В голове гудело от неразберихи. От неразберихи и отчаяния. Так или иначе, подумал он, от «Скопа» всё равно никакого толку; «Лаворис» куда лучше. Правда когда его выплёвываешь, такое ощущение, что кровью харкаешь. Может, тогда «Микрин»? — задумался он. Да, «Микрин», пожалуй, самое лучшее.
Будь в этом здании аптека, подумал Фред, я мог бы взять там бутылочку и употребить её, прежде чем подниматься к Хэнку. Тогда я чувствовал бы себя уверенней. И может статься, у меня было бы больше шансов.
Сейчас, подумал он, я бы употребил всё, что только помогает. Всё, что угодно. Воспользовался бы любым намёком, типа как от той тёлки, любым предложением. Страх и смятение совсем одолевали. Блин, подумал он, что же мне делать?
Если меня снимут с задания, подумал Фред, я больше никогда никого из них не увижу. Никого из моих друзей — людей, за которыми я следил и которых знал. Возможно, я уйду в отставку на всю оставшуюся жизнь — так или иначе, я в последний раз видел и Арктура, и Лакмана, и Джерри Фабина, и Чарльза Фрека, и особенно Донну Готорн. Я больше никогда не увижу никого из моих друзей — всю оставшуюся вечность. Всё кончено.
Донна. Он вспомнил фразу из песни, которую много лет назад, в Джорджии, любил напевать на немецком его двоюродный дедушка. «Ich seh', wie ein Engel im rosigen Duft / Sich trostend zur Seite mir stellet», что, как объяснил ему двоюродный дедушка, означало: «Вижу, одета как ангел, стоит возле, чтобы меня утешить». Женщина, которую он любил, женщина, которая его спасла (в той песне). В песне, а не в реальной жизни. Двоюродный дедушка уже умер, и эти слова он слышал давным-давно. Его двоюродный дедушка, немец по рождению, любил напевать в доме или читать вслух стихи.
Gott! Welch Dunkel hier! O grauenvolle Stille!
Od’ ist es um mich her. Nichts lebet auszer mir…
Боже, как мрачно здесь, какое глухое безмолвие.
Кроме меня, ничто в сей пустоте не живет…[7]
Даже если мои мозги не совсем выгорели, подумал он, к тому времени, как я снова окажусь на службе, к моим друзьям уже будет приписан кто-то другой. Или они будут в могиле. Или на нарах. Или в федеральных клиниках. Или просто рассеяны, рассеяны, рассеяны. Выжжены и уничтожены, подобно мне, неспособны прикинуть, что за блядство кругом творится. Так или иначе, всё подошло к концу — по крайней мере для меня. Я, сам того не ведая, уже с ними попрощался.
Всё, что я смогу когда-либо сделать, подумал Фред, это снова проиграть голокассеты. И вспомнить.
— Я должен вернуться в безопасную квартиру… — Оглядевшись, он умолк. Я должен вернуться в безопасную квартиру и спереть все кассеты, подумал он. Пока ещё могу. Позднее их могут стереть — или я просто не получу к ним доступа. Хуй с ним, с отделом, подумал он; пусть мне это в жалованье зачтут. По любым этическим соображениям кассеты о том доме и тех людях принадлежат мне.
А теперь эти кассеты — всё, что у меня от этого осталось. Это всё, что я могу надеяться забрать с собой.
Но чтобы проиграть кассеты, стремительно думал Фред, мне также понадобится вся система кубо-проекционного головоспроизведения. Которая сейчас тоже там, в безопасной квартире. Мне придётся её разобрать и вывозить деталь за деталью. Сканеры и записывающие блоки мне не потребуются — только компоненты передачи, воспроизведения и особенно вся кубо-проекционная аппаратура. Я могу забрать всё по частям — у меня есть ключ от квартиры. Они потребуют, чтобы я вернул ключ, но мне могут прямо здесь изготовить дубликат, прежде чем я его сдам — это обычный ключ марки «Шлаг». Тогда я смогу это провернуть! Поняв это, Фред почувствовал себя гораздо лучше; теперь он был настроен решительно, возвышенно и немного гневно. Гневно ко всем. Ещё он испытывал радость от того, как славно он сможет уладить свои дела.
С другой стороны, подумал Фред, если я сопру сканеры, записывающие головки и всё такое, я смогу продолжать мониторинг. Сам по себе. Продолжать слежку, которую я вёл. По крайней мере, какое-то время, хоть недолго. На самом деле всё в жизни бывает очень недолго. И эта история — лишнее тому подтверждение.
Слежка, подумал он, обязательно должна продолжаться. И, по возможности, мной. Я всегда должен наблюдать — наблюдать и прикидывать, что там к чему. Даже если мне никогда не удастся ничего предпринять в связи с увиденным. Даже если я просто буду незримо там присутствовать и молча наблюдать. Крайне важно, чтобы я, как наблюдатель за всем происходящим, оставался на своём месте.
Не ради них. Ради меня самого.
Впрочем, поправился Фред, ради них тоже. Вдруг что-то такое случится — как в тот раз, когда Лакман подавился. Если я буду наблюдать, я смогу заметить и вызвать подмогу. Позвонить. Позвать на помощь. Своевременно, как полагается.
Иначе, подумал он, они могут погибнуть. И никто этого даже не заметит. Никто не узнает. Никого это на хрен не заинтересует.
В несчастные жизни таких маленьких людей кто-то обязательно должен вмешиваться. Или хотя бы отмечать их скорбные приходы и уходы. Отмечать и по возможности непрерывно записывать — чтобы их не забывали. Ради лучших времён, в будущем, когда люди всё поймут.
В кабинете у Хэнка Фред оказался вместе с Хэнком и сотрудником в униформе, а также потеющим, ухмыляющимся осведомителем Джимом Баррисом. Перед ними на столе воспроизводилась одна из баррисовских кассет. Рядом на другую кассету записывался дубликат для отдела.
— …А, привет. Слушай, сейчас нет времени.
— А когда будет?
— Я позвоню.
— Это срочно.
— Ну, что там?
— Мы собираемся…
Хэнк поднял руку, жестом веля Баррису остановить кассету.
— Можете вы идентифицировать для нас голоса, мистер Баррис? — спросил Хэнк.
— Да, — с готовностью подтвердил Баррис. — Женский голос принадлежит Донне Готорн, мужской — Роберту Арктуру.
— Хорошо, — кивнул Хэнк, затем бросил взгляд на Фреда. Перед ним лежал медицинский отчёт по поводу Фреда, и он его просматривал. — Давайте дальше вашу кассету.
— …половину Южной Калифорнии завтра вечером, — продолжал мужской голос, идентифицированный осведомителем как голос Боба Арктура. — Арсенал военно-воздушных сил на базе ВВС в Ванденберге тряханут на предмет автоматического и полуавтоматического оружия…
Хэнк перестал читать медицинский отчёт и прислушался, покачивая замутнённой шифрокостюмом головой.
Баррис вовсю ухмылялся себе под нос и всем остальным в комнате тоже; пальцы его игрались со скрепками для бумаги, взятыми со стола. Игрались и игрались, словно сплетая проволочные сети — плели и игрались, потели и плели.
Женщина, идентифицированная как Донна Готорн, спросила:
— А как насчёт дезориентирующего наркотика который стащили для нас байкеры? Когда мы доставим его к водосборной площади, чтобы…
— Первым делом организации требуется оружие, — объяснил мужской голос. — А с наркотиками будет шаг Б.
— Хорошо, но я должна идти. У меня тут покупатель.
Короткие гудки. Короткие гудки.
Ёрзая на стуле, Баррис заявил:
— Я могу идентифицировать банду байкеров, которая тут упоминалась. Она также упоминается на другой…
— У вас ещё есть такого рода материал? — спросил Хэнк. — Для лучшей доказательной базы? Или на этой кассете всё существенное?
— Есть гораздо больше.
— Но там то же самое.
— Да, всё это относится к той же конспиративной организации и её планам. К этому конкретному заговору.
— Кто эти люди? — спросил Хэнк. — Что за организация?
— Они составляют всемирную…
— Их имена. А не ваши домыслы.
— Прежде всего Роберт Арктур и Донна Готорн. У меня здесь также закодированные заметки… — Баррис полистал неопрятный, гнусный на вид блокнот, чуть не уронив его, когда открывал.
— Вот что, мистер Баррис, — сказал Хэнк. — Я конфискую весь этот материал. Кассеты и что у вас там ещё. Временно всё это станет нашей собственностью. Мы сами всё просмотрим.
— Но мой почерк, а также зашифрованный материал, который я…
— Ничего страшного. Когда нам действительно потребуется что-нибудь объяснить, вы будете под рукой. — Хэнк дал знак выключить кассетник — но не Баррису, а менту в униформе. Баррис потянулся к столу. Мент мгновенно его остановил и толчком усадил на место. Баррис поморгал и покрутил головой, по-прежнему сияя во все стороны неподвижной ухмылкой.
— Итак, мистер Баррис, — продолжил Хэнк, — до завершения работы над этим материалом вас никуда не отпустят. Чисто формально вы задержаны за умышленное предоставление властям заведомо ложной информации. Это, разумеется, только предлог для обеспечения вашей же безопасности. Мы всё прекрасно понимаем, однако это формальное задержание тем не менее будет оформлено. Бумагу передадут окружному прокурору, однако сделают пометку, чтобы её придержали. Вас это удовлетворяет? — Хэнк вовсе не ждал ответа. Вместе этого он жестом велел менту вывести Барриса вон, оставляя его замечательное доказательство и прочее дерьмо у себя на столе.