— Он лопухнулся, — заключил Боб Арктур. — Ты получаешь один шанс — и это всё. — Он снова закрыл глаза от боли, и пот заструился по его лицу. — Хотя откуда палёным мозгам это знать? Что мы вообще знаем? Мы все? Не могу говорить. — Он отвернулся в темноту, дрожа и подёргиваясь.
— Нам просто анонсы показывают, — сказала Донна. Она обняла Боба Арктура и крепко к нему прижалась, покачивая его взад-вперёд. — Чтобы нас поддержать.
— Ты это и пытаешься делать. Со мной, сейчас.
— Ты хороший. С тобой заключили скверную сделку. Но жизнь для тебя не кончена. Я очень тебя люблю. Я хочу… — Дальше Донна молча продолжала прижимать к себе Боба Арктура — во мраке, что поглощал его изнутри. Брал верх, даже когда она его обнимала. — Ты добрый и хороший, — сказала она затем. — Всё это страшно несправедливо. Но так должно быть. Постарайся дождаться конца. Когда-нибудь, очень нескоро, ты снова будешь видеть так же, как раньше. Всё к тебе вернётся.
Будет возвращено, подумала она. В тот день, когда всё, несправедливо отобранное у людей, будет им возвращено. Пройдёт тысяча лет или даже больше, но этот день настанет, и все расчёты будут сделаны верно. Может статься, тебе, как и Тони Амстердаму, было видение Бога, которое исчезло только на время. Удалилось, подумала она, но не пропало совсем. Быть может, где-то среди страшно выжженных нервных связей у тебя в голове, которые выжигаются всё сильней и сильней — даже сейчас, когда я тебя обнимаю, — проявится искорка света и краски — проявится в какой-то замаскированной форме, неузнанная, чтобы своей памятью вести тебя все те жуткие годы, что у тебя впереди. Какое-то недопонятое слово — или мелочь, увиденная, но не осознанная. Кусочек звезды, затерянный в помойке этого мира, который будет рефлекторно тебя направлять, пока не настанет тот день… но это будет очень нескоро. В действительности Донна и сама с трудом себе это представляла. Быть может, нечто из другого мира, перемешанное с обыденным, всё-таки явилось Бобу Арктуру, прежде чем всё было кончено. Донне теперь оставалось только прижимать его к себе и надеяться.
Но когда, если им повезёт, он снова это отыщет, начнётся процесс распознавания образов. Процесс верного сопоставления в правом полушарии. Доступный для него даже на уровне подкорки. И путешествие, столь для него ужасное, столь дорого обошедшееся и очевидно бессмысленное, будет закончено.
Свет засиял Донне в глаза. Прямо перед ней стоял мент с дубинкой и фонариком.
— Не будете ли вы оба любезны встать? — предложил сотрудник. — И предъявить мне ваши удостоверения личности? Вы первая, мисс.
Она отпустила Боба Арктура, который стал сползать вбок, пока не улёгся на землю; он даже не сознавал присутствия мента, который поднялся к ним снизу, с проходящей там подсобной дороги. Достав из сумочки бумажник, Донна отозвала сотрудника в сторону, где Боб Арктур не мог их слышать. Несколько секунд мент в приглушённом свете фонарика разглядывал её удостоверение, а потом заявил:
— Вы тайный агент федеральных органов.
— Тихо, — предупредила Донна.
— Извините. — Мент вернул ей бумажник.
— А теперь свалите, — велела Донна.
На секунду мент посветил фонариком ей в лицо, затем повернулся и направился прочь; удалился он так же неслышно, как и подошёл.
Когда она вернулась к Бобу Арктуру, стало очевидно, что он так и не заметил присутствия мента. Теперь он уже почти ничего не замечал. Он едва замечал её, не говоря уж о ком-то или о чём-то ещё.
На отдалении Донна расслышала отголосок того, как полицейская машина едет по глубоким колеям подсобной дороги. Несколько то ли сикарах, то ли ящерок копошилось в сухих сорняках вокруг них. Внизу был виден световой узор Трассы-91, но звук из такой дали не доносился.
— Боб, — негромко позвала Донна. — Ты меня слышишь?
Ответа не было.
Все цепи намертво сплавились, подумала она. Сплавились и смешались. И никто уже не мог их разделить — как бы отчаянно там ни пытались. А там собирались пытаться.
— Ну, давай же. — Она потянула его наверх, стараясь поднять на ноги. — Пора начинать.
— Я не могу трахаться, — отозвался Боб Арктур. — У меня бен отвалился.
— Нас ждут, — твёрдо сказала Донна. — Я должна тебя вписать.
— Но что мне делать, если у меня бен отвалился? Меня что, всё равно впишут?
— Тебя впишут, — заверила Донна.
Это требует величайшей мудрости, подумала она. Знать, когда применить несправедливость. Разве справедливость вообще способна привести жертву к тому, что надлежит? Как такое может случиться? Ибо на этом мире лежит проклятие, подумала Донна, и происходящее это только подтверждает. Вот оно, доказательство, прямо здесь. На каком-то глубочайшем уровне распался сам механизм, система вещей. А то, что осталось на плаву, заставляет нас делать мудрейший выбор из всевозможных гнусностей и подлостей. Делать выбор и действовать. Должно быть, это началось тысячи лет назад. Но теперь это уже просочилось в природу всего на свете. И, подумала она, в каждого из нас. Мы даже не можем просто повернуться или открыть рот, а уж тем более что-то решить, не делая этих гнусностей и подлостей. Меня не волнует, с чего это началось, когда и почему. Я просто надеюсь, подумала она, что это когда-нибудь кончится. Как с Тони Амстердамом; град ярких искр вернётся, и теперь уже мы все его увидим. Узкий дверной проём — и покой по ту сторону. Статуя, море и то, что кажется лунным светом. Но ничего суетящегося — ничего, что нарушает покой.
Как было давным-давно, подумала Донна. До проклятия. И всё снова станет таким. Как в Золотой Век, подумала она, когда мудрость и справедливость ходили рука об руку. До того, как всё разлетелось на осколки. Причём на не подходящие друг к другу осколки, которые невозможно сложить вместе — как бы отчаянно мы ни пытались.
Внизу, во мраке и россыпи городских огней, послышалась полицейская сирена. Полицейская машина в жаркой погоне. Воющая как бешеный, жадный до убийства зверь. И знающая, что убийство скоро свершится. Донна поёжилась; в воздухе уже веяло холодом. Пора было идти.
Да, сейчас не Золотой Век, подумала она. С такими вот сиренами во мраке. Интересно, спросила она себя, я сейчас так же жадно вою? Я тоже такая бешеная тварь? Я ещё преследую или уже догнала?
Схватила добычу?
Лежащий рядом мужчина заворочался и застонал. Донна помогла ему встать и вернуться к машине — тяжело, шаг за шагом, а она всё помогала, помогала и помогала ему двигаться дальше. Полицейская сирена внизу резко оборвалась; прекратила своё буйство. Её работа была сделана. Моя тоже, подумала Донна, прижимая к себе Боба Арктура.
Два сотрудника «Нового Пути» разглядывали лежащую на полу тварь. Та блевала, тряслась, гадила под себя. Руки твари судорожно обхватывали тело — она словно пыталась закупориться от проникающего отовсюду холода, что заставлял её так бешено трястись.
— Это что? — спросил один из сотрудников.
— Человек, — ответила Донна.
— Вещество С?
Она кивнула.
— Оно ему крышу снесло. Ещё один проигравший.
— Победить легко, — сказала им Донна. — Победить каждый может. — Склонившись над Робертом Арктуром, она молча вымолвила:
«Прощай».
Когда она уходила, сотрудники накрывали его старым армейским одеялом. Донна не оглянулась.
Забравшись в машину, она сразу же выехала на ближайшее шоссе — в самый плотный поток транспорта. Из коробки с кассетами на полу она достала альбом Кэрол Кинг «Гобелен», самый её любимый, и сунула его в кассетник. Затем Донна вытащила из-под приборной доски незаметно прикреплённый там при помощи магнита пистолет «ругер». На предельных оборотах она подобралась и встала в хвост к грузовику, везущему деревянные ящики с литровыми бутылями кока-колы, а потом, под звучащий из стереокассетника голос Кэрол Кинг, стала опустошать обойму «ругера» в ненавистные бутыли всего в паре метров впереди.
Пока Кэрол Кинг сладко мурлыкала про то, как люди садятся и обращаются в жаб, Донне удалось разнести четыре бутыли, прежде чем кончилась обойма. Осколки бутылей и пятна кока-колы заляпали ветровое стекло. Донне сразу полегчало.
Справедливость, верность и преданность чужды этому миру, подумала она. С этой мыслью Донна взяла на таран своего старинного врага — грузовик компании «Кока-Кола», который, даже этого не заметив, попилил себе дальше. Столкновение развернуло маленькую машинку в обратную сторону — фары погасли, погнутое крыло жутко заскрежетало по шине… Наконец машина оказалась на обочине, задом наперёд, из радиатора вовсю лилась вода — другие автомобилисты сбавляли ход и разевали рты.
Вернись, пиздобол, мысленно воззвала Донна, но грузовик с кока-колой давно уехал. На нём, наверное, даже вмятины не было — разве что царапина. Что ж, подумала она, рано или поздно это должно было случиться. Именно к этому вела её война, её вызов символу той действительности, что её одолела. Теперь мои страховые тарифы увеличатся, поняла Донна, выбираясь из машины. В этом мире за схватку со злом всегда платишь наличными.
Рядом притормозил «мустанг» последней модели, и водитель крикнул Донне:
— Подвезти, мисс?
Она не ответила. Просто шла дальше. Маленькая фигурка на обочине автострады, лицом к налетающим на неё огням.
Глава четырнадцатая
К стене комнаты отдыха Самарканд-хауса, резиденции «Нового Пути» в Санта-Ане, что в штате Калифорния, была прикноплена журнальная вырезка:
Когда престарелый пациент рано утром просыпается и просит позвать его маму, напомните ему, что она давным-давно умерла, что ему уже за восемьдесят, что он живёт в доме для престарелых, что на дворе год 1992-й, а не 1913-й, а также что он должен обратиться лицом к реальности и к тому факту, что…
Кто-то из жильцов оторвал остальную часть вырезки, так что тут она и заканчивалась. Очевидно, её вырезали из журнала по профессиональному уходу; бумага была мелованная.
— Первым делом, — втолковывал ему сотрудник по имени Джордж, ведя его по коридору, — ты здесь ванными комнатами займёшься. Полами, ваннами, особенно унитазами. В этом здании три ванных, по одной на каждом этаже.