Брюс подошёл к нему сзади, поднял руки и подтянул ремень, закреплённый петлёй в кольцах.
— Спасибо, — поблагодарил Майк. Поджав губы, он подобрал несколько рубашек. Затем, снова обращаясь к Брюсу, сообщил: — Когда буду жениться, обязательно одну из этих надену.
— Ага — сказал Брюс.
Майк подошёл к двум женщинам в дальнем конце комнаты отдыха; те заулыбались. Прижимая к груди бордовую рубашку с цветочным узором, Майк сказал:
— Я в город собираюсь.
— Ладно, обедать идите! — бодро проорал своим зычным голосом директор дома. Затем подмигнул Брюсу: — Как дышишь, приятель?
— Хорошо, — сказал Брюс.
— Похоже, ты простудился.
— Ага, — подтвердил он. — Всё сквозняки. Можно мне аспирина или…
— Никаких химикатов, — заявил директор дома. — Ничего. Иди поскорей поешь. Как аппетит?
— Лучше, — сказал он, направляясь в столовую. Они улыбались ему от столов.
После обеда Брюс сел посередине широкого лестничного пролёта на второй этаж. Никто с ним не заговорил; шло совещание. Он сидел там, пока оно не закончилось. Все вышли наружу, заполняя вестибюль.
Он чувствовал, что они его видят — а возможно, кто-то с ним и заговорил. Он сидел на лестнице, сгорбившись и обхватив руками колени, — всё смотрел и смотрел. Тёмный ковёр перед глазами.
Вскоре больше никаких голосов.
— Брюс?
Он не пошевелился.
— Брюс? — Его коснулась рука.
Он ничего не сказал.
— Брюс, зайди, пожалуйста, в комнату отдыха. Тебе сейчас полагается быть в постели, но видишь ли, я хочу с тобой поговорить. — Майк жестом указал ему дорогу. Он последовал за Майком по лестнице к пустой комнате отдыха. Когда они оказались в комнате, Майк закрыл дверь.
Усевшись в глубокое кресло, Майк велел ему сесть напротив. Майк казался усталым; вокруг его небольших глаз были красные круги, и он потирал лоб.
— С пяти тридцати утра на ногах, — пожаловался Майк.
Послышался стук; дверь начала открываться.
— Я хочу, чтобы никто сюда не входил! — рявкнул Майк. — Мы разговариваем! Ясно?
Бормотание. Дверь закрылась.
— Знаешь, тебе неплохо бы пару раз в день менять рубашку, — посоветовал Майк. — А то жутко потеешь.
Он кивнул.
— Ты из какой части штата?
Он ничего не сказал.
— Приходи ко мне, когда будет совсем плохо. Ведь я примерно с год назад то же самое прошёл. Меня обычно возили по округе в машинах. Разные сотрудники. Ты уже познакомился с Эдди? Знаешь, такой тощий верзила, который всех тут достаёт? Он восемь дней возил меня по округе. Никогда не оставлял одного. — Майк вдруг завопил: — Да свалите вы отсюда или нет? Мы тут разговариваем. — Затем он понизил голос и снова стал разглядывать Брюса. — Иногда приходится это делать. Никогда не оставлять кого-то из жильцов одного.
— Ага, — сказал Брюс.
— Смотри, Брюс, не покончи с собой.
— Ага, сэр, — сказал Брюс, опустив взгляд.
— Не зови меня сэр!
Он кивнул.
— Ты был на военной службе, Брюс? Там всё началось? Ты подсел на военной службе?
— Нет.
— Ты кололся или глотал?
Он не ответил.
— «Сэр», — повторил Майк. — Я и сам типа служил. Десять лет в тюряге. Как-то раз в один и тот же день восемь парней в нашем ряду камер перерезали себе глотки. Я сам видел. Мы спали ногами в параше — такие камеры были маленькие. Вот что такое тюряга — это когда ты спишь ногами в параше. Ты ведь никогда в тюряге не сидел, правда?
— Ага, — сказал он.
— Но, с другой стороны, я видел зэков лет восьмидесяти от роду. И они были счастливы, что живы, и хотели подольше прожить. Помню, как я сидел на наркоте и ширялся; я ещё подростком начал ширяться. Так я ширялся и ширялся, а потом присел на десять лет. Я столько ширялся — и героином, и эсом сразу, — что, кажется, никогда ничего другого не делал, никогда ничего другого не видел. Теперь я слез с иглы, вышел из тюряги, и я здесь. Знаешь, что я тогда особенно заметил? Какая была самая большая разница, которую я сразу заметил? Я слышу воду, когда мы ходим в лес, — позднее ты увидишь другие наши участки, фермы там всякие и прочее. Или я иду по улице и вижу всяких мелких собак и кошек. Раньше я никогда их не замечал. Всё, что я раньше видел, — это наркоту. — Майк взглянул на наручные часы. — Так что, — добавил он, — я понимаю, каково тебе.
— Тяжело, — промолвил Брюс, — слезать.
— Здесь все слезают. Хотя потом, конечно, некоторые опять за своё берутся. Если ты отсюда уходишь, ты опять берёшься за своё. Ты уже это знаешь.
Он кивнул.
— Никого в этом доме жизнь не баловала. Я не говорю, что твоя жизнь была лёгкой. Эдди тебе скажет. Он скажет тебе, что все твои беды выеденного яйца не стоят. Но нет таких бед, которые яйца выеденного не стоят. Я вижу, как тебе хреново, но я и сам такое переживал. Теперь мне гораздо лучше. Кто твой сосед по комнате?
— Джон.
— Ах да, Джон. Значит, ты внизу, на первом этаже.
— Мне нравится, — сказал он.
— Ага, там тепло. Хотя ты, наверное, всё время простужаешься. Здесь все простужаются, и я в своё время, помнится, тоже. Я всю дорогу трясся и гадил в штаны. По крайней мере, могу тебя заверить — если ты останешься здесь, в «Новом Пути», тебе не придётся проходить все заново.
— А на сколько? — спросил он.
— На всю оставшуюся жизнь.
Брюс поднял голову.
— Лично я могу уйти хоть сейчас, — пояснил Майк. — Я снова сяду на наркоту, если уйду отсюда. Слишком уж много у меня снаружи корешей. Я снова буду торчать на углу, торговать и ширяться, а потом опять сяду в тюрягу. Но уже на двадцать лет. Кстати, знаешь ты, что мне тридцать пять и что я в первый раз женюсь. Ты знаком с Лорой? С моей невестой?
Он не был уверен.
— Прелестная девушка, пухленькая такая. И фигурка отменная.
Он кивнул.
— Она боится выйти за дверь. Кому-то приходится выходить вместе с ней. Мы собираемся в зоопарк… на следующей неделе мы ведём сынишку исполнительного директора в зоопарк Сан-Диего, и Лора до смерти боится. Боится ещё больше, чем я.
Молчание.
— Ты слышал, что я сказал? — спросил Майк. — Что я боюсь идти в зоопарк?
— Ага.
— Как я помню, я в зоопарке никогда не бывал, — признался Майк. — Что там делают, в зоопарке? Может, ты знаешь?
— Смотрят в разные клетки и на ограждённые участки.
— А какие там животные?
— Всякие.
— Только дикие, наверное. Обычные дикие. И экзотические.
— В зоопарке Сан-Диего почти все дикие животные, — сказал Брюс.
— А есть там такие… как же их там? Коалы?
— Ага.
— Я видел по телевизору рекламу, — объяснил Майк. — Где коалы. Они прыгают. И похожи на плюшевых мишек.
— Старого плюшевого мишку, какой у детей, — сказал Брюс, — сделали по образцу коалы. Тогда, ещё в двадцатых.
— Если это так, надо непременно съездить в Австралию посмотреть на коалу. Или они теперь редкие?
— В Австралии их много, — сказал Брюс, — но экспорт запрещён. И живых коал, и шкурок. Они стали почти редкими.
— Я никогда нигде не бывал, — признался Майк. — Только когда возил товар из Мексики до Ванкувера, что в Британской Колумбии. Я всегда ездил по одному и тому же маршруту, так что никогда ничего не замечал. Просто мчал на полном газу, чтобы поскорее со всем разделаться. Сейчас я вожу одну из машин фонда. Если тебе захочется, если станет совсем скверно, я покатаю тебя по округе. Я поведу машину, и мы сможем поговорить. Мне не трудно. Эдди и другие, которых уже здесь нет, делали это для меня. Мне не трудно.
— Спасибо.
— А теперь пойдём вздремнём. Тебя ещё на утро в кухонный персонал не ставили? Расставлять столы и обслуживать?
— Нет.
— Тогда ты поспишь столько же, сколько и я. Увидимся за завтраком. Будешь сидеть рядом со мной за столом, и я тебя с Лорой познакомлю.
— Когда вы поженитесь?
— Через полтора месяца. Мы будем рады, если ты будешь на свадьбе. Она, конечно, состоится здесь, в здании, так что все смогут присутствовать.
— Спасибо, — сказал он.
Он сидел в Игре, а они на него орали. Отовсюду глядели орущие лица; он смотрел вниз.
— Знаете, кто он такой? Чмок-чувачок!{22} — Один голос, визгливей остальных, заставил его поднять глаза. Среди жутко орущих, искажённых лиц выла юная китаянка. — Чмок-чувачок, вот ты кто!
— Можешь ты себя уебать? Можешь ты себя уебать? — распевали остальные, рассевшиеся в кружок на полу.
Исполнительный директор, в красных клёшах и розовых шлёпанцах, улыбался. Сверкающие близорукие глазки — как у призрака. Качался взад-вперёд, подобрав под себя длинные ноги.
— Посмотрим, как ты себя уебёшь!
Исполнительный директор, казалось, наслаждался, когда замечал, как что-то ломается; маленькие его глазки поблёскивали и полнились радостью. Подобный чудику с театральной сцены, с какого-то древнего судилища, завёрнутый во флёр, весь красочный, он оглядывался вокруг себя и наслаждался. А время от времени его голос, скрипучий и монотонный, присоединял своё щебетание к общему хору. Скрипучий металлический шарнир.
— Ты чмок-чувачок! — выла юная китаянка; рядом с ней другая девушка хлопала себя руками и раздувала щёки, делая «пых-пых». — Вот тебе! — взвыла юная китаянка и крутанулась, чтобы выпятить задницу; указывая на неё, она завопила: — Поцелуй меня в жопу, чмок-чувачок! Он хочет целоваться, так поцелуй меня в жопу, чмок-чувачок!
— Посмотрим, как ты себя уебёшь! — распевала семья. — Подрочись, чмок-чувачок!
Он закрыл глаза, но уши всё равно слышали.
— Ты ублюдок, — медленно и монотонно произнёс исполнительный директор. — Ты заёба гнойная. Ты говно свинячье. Ты сопля зелёная. Ты хуй моржовый. Ты… — Дальше и дальше.
Уши по-прежнему впитывали звуки, но звуки эти не смешивались. Он поднял глаза когда во время затишья различил голос Майка. Немного раскрасневшись, Майк сидел, бесстрастно на него взирая, шея его вспухла над слишком тугим воротничком рубашки.