Вас. Мих. рассказал еще случай, бывший у них в дому. У них была белая лошадь. Однажды пришли в конюшну, а лошадь в яслях для сена лежит на спине, ногами кверху и уж чуть жива, ни взад, ни вперед пошевелиться не может, только ногами дрыгает. Попробовали вытащить лошадь кверху, на сеновал. Куда! и подступиться нельзя. Пришлось выпиливать из яслей палки и только тогда еле-еле лошадь вытащили. Как она и попасть туда могла только? Конечно, лешой или домовой заволокли.
Бабушка рассказывала про своева отца:
Отец мой был портной. Осенью ходил он по деревням, шил хрестьянску одежду. Только работал он по ночам, а днем уберетца в лес под сено и спит, потому что боялся набора. А тогда была солдаччина хвастовшиной: хто бы только попал, стар или молод, брали в солдаты и везли с собой.
Раз он лег спать под сено близ большой дороги. А ножницы были у нево за опояской. Когда он уснул, сено роспинал и образовался на воле. По дороге ехал чиновнок с емщиком и говорит:
– Емщик, что тут такое?
Емщик соскочил с козел, посмотрел:
– Барин, здесь человек.
– Тасчи ево сюда, повезем в солдаты!
Посадили ево в повозку рядом с барином и поехали.
А барин был табасчик. Спичек в то време не было есчо. Когда доедут до деревни, и в каждой деревне барин посылал своева емщика роскурить трубку. В одной деревне емщик ушол роскурить трубку; а пойманный мужичок и говорит:
– Барин, позвольте мне вылезти помочицца?
– Поди, но только за телегу держись, далеко не ходи!
– Слушаюсь, барин.
Когда он вылез, а барин уже отпустил ево держать. Мужик отвернулся и говорит:
– Вот што взеть то у меня! (показал ему кулак) и сам побежал в лес. Барин плюнул только и сказал:
– А, с…н сын, убежал!
Мужичок шол лесом и заблудился. Сутки через трои вышел на поляну и услышал шум. Думал, што какой-нибудь барин имает мужика в солдаты. Подумал про себя: «лутше итти в солдаты, чем помирать с голоду в лесу!»
Подходит ближе, а на той поляне было огромное озеро.
И увидял: деруцца черти с лешим. Оне делили корову, которую утром баба проганивала в поле и говорила:
– Лешой бы тебя унес, – говорит, – черти бы порвали!
Лешой говорит:
– Мне сулена корова. А черти говорят:
– Нам, – и подняли драчу.
Черти бросают из озера камнями, а лешой вырывает из корень деревья и бросает им в озеро.
Так как лешой был один, а чертей много, они ево чуть не убили; он даже лежал.
Этот мужик подходит ближе. Лешой и говорит:
– Мужичок, скажи мне: Бог помочь!
– Бог помошь!
– Милости просим, мужичок!
Тогда все черти ускакали в воду и не стали бросать каменьями. (Оне боятся Бога-то, а лешой ет не боитца; ему нужно сысторонь штобы сказали: «Бог помочь!»). Тогда леший соскочил, вырвал огромные деревья, зарывал все озеро, што черти тут все и погибли.
Тогда лешой говорит:
– Ну, мужичок, спасибо тебе за это! Я тебя вынесу на дорогу. Тебя возьмут начальство и увезут в солдаты. Ты не бегай от солдатства: прослужишь ты только три года, я тебе дам чистую отставку. Через три года ты приедешь в Москву; на другой день по приехде выйди на улицу и смотри, как будут топицца печи. Изо всей печей дым пойдет в одну сторону, а из моей напротив ветру.
Мужик вышол на большую дорогу, немного пошол, ево поцмали и увезли в солдаты. Служит он год, другой и третей. Думает: «Наверно, меня омманули», – так как от Москвы был очень далеко. Вдруг ихной отряд потребовали в Москву. Приезжают, солдат и подумал: «И в самом деле, не правда ли? Дай-ка схожу посмотрю». Вышол на улицу, смотрит: изо всех печей дым идет в одну сторону, а из одной печи напротив ветра. «Што будет, зайду!»
Заходит в комнату, денщик спрашивает:
– Што нужно, служивой?
– Да вот, заблудился в городу и не знаю, как найти свою чась.
(Он даже ему и соврал: не затем пришол, да не смеет говорить-то). Из другой комнаты выходит генерал в эполетах и говорит:
– А, здорово, знакомой! Ты пришол за отставкой? Но у меня не готова, приходи завтре утром! Забери весь свой багаж, отставка тебе будет готова.
На другой день солдатик приходит совсем уже готовый в дорогу. Генерал вышол, подает ему отставку как есь правильно.
– Ну, пойдем, служивой, я тебя провожу немного.
Вышли за ворота.
– Ну, служивой, имайся мне за крошки!
Солдат поймался, а генерал и пошол так скоро, што реки и речки даже перешагивал. Дошли до лесу. Солдат смотрит: оне идут уже выше лесу; он лешим опять сделался, несет ево. Одной елкой сдернуло у нево фуражку. Минуты через две он и говорит:
– Ваше Превосходительство, у меня фуражку сдернуло.
– Экой ты дурак! Што ты раньше не говорил? Мы теперь уже тысячу верст отошли от нее!
Через несколько минут он ссадил ево у ворот своева дома.
– Не беспокойся, служивой! Фуражку я тебе занесу, когда придетца по пути!
Сутки через трои ночью стучит в окошко.
– Эй, служивой, дома ли? – Што вам?
– Я фуражку тебе принес.
И подал ее в окно.
В одной деревне жил богатой мужик. Он построил новой дом, а к нему в дом повадился ходить ночевать лешой. Нельзя стало мужику жить в дому. Он перешол во старой, а новой все топил дом, штобы не выстывало.
Дожили до осени. Шол солдатик со службы. Он попросился у етова мужика переночевать. Хозяин пустил, ужиной накормил и увел в новую избу ночевать. Думает, што солдат, быть может, чево знает от такой штуки.
Когда солдат пришол в избу и расположился на печку спать; только мужик ушол, – вдруг зашумел ветер, так што вся изба задрожжала. Отворились двери и в избу вошол мужичок среднева роста, в белом чажелке.
– А, служивой здесь есь?
– Есть. Выспросился начевать.
– Ну и хорошо, я тожо ночевать пришол. Пускай мы с тобой кое-што приталакаем!
Пришел мужичок кверху и сел на печку, а служивой принес лучину огня и засветил.
– Ну што, служивой, табачок нюхаешь?
– Нюхаю.
– А у меня как раз табак вышол весь. Пожалуста, одолжите мне вашево табачку!
– С удовольствием, што ж?
И солдат подал свою берестяную тавлинку. Мужичок в одну ноздрю нюхнул, а в другую было нечево: он уж табатерку выколачивать.
– Ох, как вы, дядюшка, больно нюхаите! Мне и самому ничево не осталось!
– Ты, – говорит, – Знаешь, служивой, кто я такой?
– Да уж какой леший нюхает пусчее тебя?!
– Это я самой и есь!
Тогда солдат спрашиват:
– Ну што вы, помираете или нет когда-небудь?
– Мы некогда не помираем, а только мы ходим по лесам, по домам, если попадетца под ноги игла – как ступим на иглу, так и помрем.
– А как же ваши телеса убирают? Ведь вы велики?
Тогда леший сказал:
– Запрегай хоть петнадцеть лошадей и некогда нас не вывезти! И привежи курицу и петуха на мочалко, пугни их, они и уташшат; а ветер дунет и нечево и не будет.
Легли они спать. Солдату не спитца. Через несколько минут зажок он опять лучину, смотрит, а леший уснул: сам лежит на печи, а ноги на подлатях, у стены.
Солдат вынимает из кармана бумажку игол, взял молоток и давай ему заколачивать в пяты иглы. Леший стал помирать и ростягатца, так што стены затресчели.
Утром приходит хозяин.
– Ну што, служивой, каково ночевал?
– Да хорошо твой наслег! Смотри какой лешой лежит!
Хозяин обрадовался, што солдат ухаял лешова; думает:
«Только выбросить и все, боле ходить не будет!» Солдат собрался и ушол.
Мужик выломал простенки из окон, привел трех меринов, привезал веревки (за лешова-та), запрег лошадей и давай понужать. Постромки рвутца, а он и с места не пошевелитца.
Тогда подумал мужик: «Ведь солдат ево ухаял, он можот и убрать». Запрег телегу и поехал за солдатом.
Настиг в поле и говорит:
– Ей, служивой, поедем ко мне, убери ево! Сколько возьмешь с меня?
– Сто рублей.
Мужик посадил солдата в телегу и поехал домой.
Солдат поймал курицу и петуха и привезал мочалком за лешова. А мужики над ним смеютца. «Три мерина не могли вывезти, а он курицу и петуха привязыват!» Когда солдат все приготовил, – пугнул курицу и петуха, – они полетели и вытасшили на улицу лешова. Ветер дунул, нечево и не стало.
(Мы катаем валешки, так бабы домогаюччя: «Расскажи-ко, катанщик, сказочку!» – «Вот, бабушка, мол, не сказка, а быль»):
Я катать раньше не умел валешки те. Ходили, ходили мы с Гришкой нехто нам не дает катать валешки. Идем Черноським селом – один с колодкам, а другой с лучкем и с битком; поп увидел в окошко нас и пригаркал:
– Што вы, – говорит, – катаньщики?
– Катаньщики.
– Вы можете ли скатать войлок мне?
– Как не можом.
– А где жо станите катать?
– Батюшка, мол, на куфне-то неловко так в бане у вас хорошо, можно в бане.
Шерсти навесил полпуда и ушли в баню. Розбили шерсть и думаем: постилаха у нас мала (для валешков невелика, ведь, постилаха), а войлок большой; надо бы выпросить нам половик или чево-нибудь, да мы не сообразили. Я подумал, подумал чево постилать на постилаху и увидел на куфьне шабур весиччя. Принес шабур, нашил на постилаху и давай катать. Катали, катали, шабур вкатали в войлок. (Бабы <слушательницы> спрашиваэт: «Ой, как этот шабур от добывали оттуда!»). Вкатали шабур и думаем: «Чево делать станем мы? Поп увидит – за шабур надо платить и за войлок». Подумали: давай убежим! Бежеть неудобно вороськи – можут поймать и забрать снась нашу. И порешили на том: сходить к батюшку.
Выдумались, будто мы спорим: я с лучкем и с битком, а он с колодкам побежим. Он спорить, што «я тебя сустигу», а я «не сустикчи!» Пришли к попу и говорим:
– Батюшко, мы выдумались водки напиччя.
– Как, – говорит, – водки напиччя? Чево у вас выходит, какое дело?
– А вот он говорит: с лучкем я тебя поймаю, с котомкой бежет. А я ще не поймать меня.
Колонули по рукам и пошли за ворота: у меня котомка за плечам, а у нево лучек на плече. Поп в окошко гледит: