— Молодец, Владислав, значит, можешь соображать, когда хочешь! — иронично заметил Иванов.
— Чтобы не оставить следов в спальне, преступник мог разуться перед тем, как лезть в окно: влез на плечи подельнику и снял сапоги…
— Либо наоборот, обул поверх сапог войлочные онучи — они и тихо ходят и следов не оставляют, — резонно поправил коллегу Агафон.
— В самом деле, либо обул мягкую обувь… Так-так-так, что же получается? Соковников просыпается ночью, а возле кровати пара-тройка мужчин с невесёлыми лицами… и ножик возле горла… Н-да, неприятно так просыпаться. Особенно, когда сердце больное. И всё у грабителей складывается наилучшим образом: Соковников умирает от внезапного сердечного приступа, они его даже пальцем тронуть не успели… Грабители снимают с шеи ключ, открывают железный ларец миллионера, о котором рассказывал пристав, забирают оттуда казначейские облигации, всю наличность, дорогую икону, затем запирают ларец, прячут его на прежнее место, а ключ вешают обратно на шею покойнику. После чего с пением непристойных частушек удаляются в ночь…
— … открывая перед уходом все три окна, дабы дождевая вода смыла возможные следы на полу, которые они из-за недостатка освещения могли не заметить. — добавил Иванов.
— Да-да, открытые окна — это своего рода мера предосторожности, согласен, — кивнул Гаевский. — Вот что, друг мой боевой, а не проехать ли нам к Василию, не пощупать ли его мягкое вымя?
— На Вознесенский, что ли, к любовнице его?
— Ну да, откуда мы его прежде забирали.
— А что, мысль дельная, я и сам хотел предложить, — Агафон извлёк из кармана жилета дешёвые серебряные часы и открыл крышку. — Почти половина двенадцатого. Пока доедем будет полночь, околоток там рядом, посадим квартального к нам в экипаж — сие много времени не займёт. Другое дело, что Васьки в «яковлевке» может и не оказаться. Они ведь как крысы, норы свои меняют постоянно.
— В любом случае придётся наведываться в «яковлевку», чтобы наводить там справки, — философски заметил Владислав. — Этой ли ночью, завтра ли утром… Сами не поедем — Путилин направит! Поехали сейчас, Агафон!
Некоторое время сыскные агенты потратили на поиски извозчика, но уже через десяток минут они катили по направлению к наплавному мосту, по которому попали с Петроградской стороны на Гагаринскую набережную. Это уже было фешенебельное сердце столицы: Маросово поле, Мраморный дворец, самый конец Миллионной улицы. Тут горели газовые фонари, проезжали роскошные экипажи и вообще публики стало много больше, нежели на сумеречной, полутёмной Петроградке. Извозчик резво правил вдоль Екатерининского канала и примерно за десять минут до полуночи, сыскные агенты уже подъехали к околотку, ближайшему к большому доходному дома купца Яковлева, известному всем жителям Сенной площади и её окрестностей под названием «яковлевка». Это здание занимало целый квартал на углу Вознесенского проспекта и Большой Садовой улицы и традиционно давало убежище большому числу торговцев Сенного рынка, расположенного неподалёку. Именно в «яковлевке», на квартире любовницы, и был арестован в прошлом году Василий Чебышев.
В околотке ночная жизнь била ключом: за минуту до появления Агафона Иванова наряд доставил в дежурное помещение пьяную проститутку, получившую бутылкой по голове за дерзость клиенту. Самого клиента доставили тоже; едва опустив свой зад на скамью, он моментально захрапел, пуская слюни из разинутой гнилозубой пасти, отравляя воздух зловонным дыханием и отрыгивая из недр желудка запах непереваренной кислой капусты. Рана на голове проститутки обильно кровоточила, кровь бежала по её рукам и капала на одежду и на пол. Околоточный, видя такое дело, принялся отчитывать молодых помощников квартального:
— Что вы её тащите к нам, она же кровью всё помещение уделает! Кого мыть попросим?
— Так что с нею делать-то? — оправдывался один из помощников.
— За дверью надо было усадить и дыру в башке чем-либо заткнуть! — наставительно посоветовал квартальный.
Тут-то и появился Агафон Порфирьевич. Он хотел было показать прямо с порога свой жетон надзирателя Сыскной полиции (а именно так официально именовалась должность, занимая им), но увидев знакомое лицо квартального, лишь кратко кивнул:
— Мне бы человечка на четверть часа… в «яковлевку» на рысях метнуться.
В помещении околотка мгновенно повисла тишина, достойная немой сцены из «Ревизора». Помощники квартального не знали в лицо Агафона и потому не поняли странной просьбы облачённого в штатское человека, околоточный же неправильно истолковал слова сыщика.
— Господи, у нас что? грохнули кого-то? — только и спросил он.
— Нет, помилуй Бог, никто никого не убил, — успокоил его Иванов, — просто надо заскочить, проверить адресок один.
Околоточный облегчённо вздохнул и шевельнул бровями в сторону одного из молодых полицейских:
— Фотий, пойдёшь с этим господином… это господин из Сыскной полиции… будешь помогать, коли потребуется, сделаешь всё, как он скажет. Понятно?
Через пять минут Иванов, Гаевский и помощник квартального уже стояли перед одним из подъездов «яковлевки», закрытом на ночь, и вызывали дворника: Фотий стучал в дверь, а Агафон крутил ручку звонка, выведенного в дворницкую. Дворник выскочил сразу же, очевидно, нужной прыти ему добавило лицезрение полицейского мундира через стекло.
Отворив подъезд, дворник встал навытяжку и отрапортовал:
— Пётр Филимонов, помощник старшего дворника в доме господина Яковлева! Прежде — фельдфебель Кексгольмского пехотного!
— Вот что, Пётр, ответь-ка нам на следующий вопрос: помнишь ли ты Настасью Коцегутову, жившую в этом подъезде в прошлом годе? — спросил Иванов.
— Так точно-с, ваше превосходительство, очен-но хорошо помню.
— Она часом не съехала?
— Никак нет, проживает здесь же, на прежнем месте, — доложил дворник.
— Веди-ка нас к ней, — распорядился Агафон Порфирьевич и, повернувшись к полицейскому в форме, пояснил, — Вы у неё паспортец спросите, уточните, с кем она проживает, ну, а тут и мы в разговор вклинимся.
— Понятно, понятно, — кивал помощник квартального.
Дворник же Филимонов, услыхав, о чём переговариваются полицейские, не смолчал:
— У них там, в хватере, значит, сущий клоповник: народ снимает по полкомнаты, на четыре комнаты, значит, зарегистрировано восемь паспортов… Толкутся, слоняются, никто толком не работает, водку только пьют… Одним словом — Гоморра!
— Содом и Гоморра, — поправил было дворника Гаевский, но Пётр с ним не согласился:
— Про Содом не знаю, не присутствовал, но Гоморра — точно!
— А которую комнату занимает Коцегутова? — уточнил Гаевский.
— Мы за этим особо не следим, ведь по комнатам расселяет управляющий, — ответил дворник, — но насколько помню, она поселилась в дальней от входа, по коридору, значит, и направо.
В сопровождении дворника, шедшего по неосвещённой лестнице впереди всех с фонарём в руке, они поднялись на пятый этаж, под самую крышу. Там находились дешёвые квартиры, самое убогое жильё, сдаваемое «углами» и по «полкомнаты». На лестнице стоял непередаваемый удушливо-кислый запах то ли протухших щей, то ли нестиранных портянок, то ли разложения плоти — одним словом, тот несносный запах, что неизбежно возникает в тех местах, где подолгу не убирают. Дворник с силой постучал в дверь раз, другой, третий и, наконец, на этот стук из-за двери послышалось:
— Кого там ч-чёрт несёт?!
— Это дворник Пётр Филимонов… открывай ворота! — бодро возвестил дворник, переглянувшись с полицейскими. Те стояли молча, не шевелясь, ничем не выдавая своего присутствия.
— С какого такого перепугу? Честной народ спать навострился. Может, поутряне придёшь, а-а, Пётр?
— Это кто такой умный? Никанор, ты, что ли?! — Пётр, похоже, не на шутку раздражился от такого нерадостного приёма. — Ты тут у меня не умничай, а то завтра же поскачешь отседа, как горох по паркету! Открывай, говорю, публика снизу жалуется, говорит, тут у ваш шумят!
— Да какой там шумят? Все по нарам, сопят в четыре дырки…
Пререкания грозили затянуться, и дворник в сердцах ещё раз хватил кулаком в дверь, пригрозив вызвать полицию. Угроза подействовала — загремел сбрасываемый крюк, и дверная створка приоткрылась, показав угольно-чёрную щель, в которой ничего нельзя было разобрать.
Агафон моментально одной рукой рванул дверь на себя, а другой ухватил за горло человека, стоявшего за дверью. «Посвети!» — хрипло и негромко приказал Иванов дворнику. Тот поднял фонарь повыше, и стало видно, что сыщик держит мужичонку лет пятидесяти, перепуганно вращавшего глазами и безмолвно разевавшего рот; всклокоченная борода тряслась, губы шевелились, но ни единого звука при этом не издавали. Мужичонка в это мгновение сильно напоминал рыбу, выброшенную из воды.
Иванов секунду или две рассматривал пойманного дедка, затем, убедившись, что это далеко не Васька Чебышев, рывком выволок его на лестничную площадку, тихо, но очень грозно проговорил:
— Мужик, не питюкай, мы из полиции! Видишь человека в форме? Я тебя сейчас отпущу, но ты смотри у меня, не шуми! Понял?
Жертва согласно затрясла головою, насколько можно было это сделать, имея на шее широкую ладонь Агафона. Иванов убрал руку и всё так же шёпотом спросил:
— У Настасьи Коцегутовой гости есть?
— Да, есть, — сдавленным голосом просипел мужичонка. — Угостили меня сегодня чекушечкой.
— Сколько? Кто такие?
— Мужик и баба. Раньше не видал-с. Мужика звать Василием, бабу — Еленой.
— Сколько примерно лет Василию? Как тебе?
— Не-е-ет, моложе. Я думаю, даже тридцати нет. Справный такой, бородка ухоженная…
Сыщики переглянулись. Чебышев действительно ухаживал за своей бородкой, придававшей ему сходство с лакеем богатого барина.
— Где комната Настасьи?
— Прямо по коридору, в самый конец, как бы направо, «глаголем» повернуть…
Полицейские рванули вперёд. Первым бежал Иванов, наскочивший в темноте на что-то, что опрокинулось и загремело — то ли тумбочку какую, то ли табурет. В следующее мгновение он задел плечом таз, видимо, п