— Н-нет, наша семья проживала в Варшаве.
— Ну да ладно, — Марта Иоганновна опять махнула рукой. — Садись, что ли!
Раухвельд произнесла это с таким видом, словно не она, а Лейба Мейер явился к ней в роли просителя и всё это время дожидался позволения сесть. Домохозяйка оказалась женщиной немалого сценического дара; Шумилов, наблюдая за нею, восхищался тем, сколь достоверный типаж она сейчас выкраивала мелкими, но весьма характеристическими чёрточками. Женщина-хозяйка, самодовольный тиран, человек, который везде чувствует себя дома — именно таковой она должна была предстать в глазах сотрудников банковской конторы братьев Глейзерсов.
Лейба Майер, обежав стол, уселся в своё кресло, а госпожа Раухвельд, повернувшись к Шумилову, многозначительно сказала:
— Смотри, Петруша, учись! Жиды — народ умный, к деньгам способный, расположенный учиться, в том числе коммерческим и бухгалтерским наукам. Кроме того, понимают они толк в обхождении. Говорил тебе Фотий, учись, учись — в свет выйдешь! Посмотри вот на господина Мейера: двадцать три года, а уже важный человек в банкирском доме, свой кабинет красного дерева… А ты? Шляпку подай, зонтик подержи… Стыдись, детинушка!
— Виноват, Генриетта Эммануиловна, но вы же знаете нашу семейственность, — блаженно улыбался Шумилов в ответ на её слова. От него не укрылось то, что слова госпожи Раухвельд пришлись весьма по душе молодому еврею. Что ж, для того они и произносились!
— Послушайте, любезный Лейба Соломонович, — переходя на «вы» в подтверждение своих похвал оборотилась Марта Иоганновна к Мейеру, — правильно ли мне сказали, что ваша контора торгует пятипроцентными казначейскими облигациями семьдесят пятого года? И будто бы по очень хорошей цене?
— У вас совершенно верные сведения. Дешевле, чем у нас, вы нигде в столице не найдёте.
— Мне надо купить некоторое количество, но не наобум, а именно те, которые я назову.
— Простите? — не понял Мейер.
— Для меня главная прибыль от облигаций не те пять процентов, что казна платит держателю, — взялась объяснить госпожа Раухвельд, — меня интересует выигрыш, выпадающий на отдельные облигации. Я играю по системе, как в казино, для этого покупаю облигации не наобум, а предумышленно, именно те номера, какие мне нужны.
— В самом деле? — с сомнением спросил Мейер, не вполне понимавший, как следует относиться к словам посетительницы.
— Номера облигаций пятизначные, это если не считать литер серии. Верно?
— Верно.
— Вот и скажите-ка мне, любезный Лейба Соломонович, есть ли у вас облигации, чей номер начинается с цифры четырнадцать?
— Да откуда ж я знаю, — растерялся молодой человек, — я же на нумера-то не смотрю.
— А вот вы сходите и посмотрите, — наставительно потребовала Раухвельд.
Мейер несколько секунд с подозрением смотрел на странную посетительницу, словно ожидая с её стороны какого-то подвоха, однако, затем встал и вышел из кабинета. Вернулся он довольно скоро, десяти секунд не прошло.
— Нет-с, таковых облигаций у нас нет, — объявил он с порога, — Наши облигации начинаются с числа пятьдесят четыре.
— Что, все начинаются с числа «пятьдесят четыре»?
— Да, именно все.
— Жаль, — сокрушённо вздохнула Раухвельд, — Я родилась четырнадцатого числа, и на облигацию, чей номер так начинается, я бы непременно получила бы выигрыш. Ну да ладно. А вот скажите-ка, любезный Лейба Соломонович, есть ли у вас облигации серии ГЭ или МК — это инициалы мои и моего родного брата, вы об нём могли слышать, он посланником был в Вене. Брат, как и я, скупает облигации по системе. Ежели узнает, что у вас торгуется нужная серия, то примчится непременно.
— Одну минуту, пожалуйста, подождите, я схожу посмотрю, — теперь, когда Мейеру объяснили смысл странных просьб, обращённых к нему, его недоверие как будто испарилось. Ну, чудит старуха, так что с того, глядишь, зато много купит!
Он опять ненадолго ушёл из кабинета, а вернувшись, развёл руки:
— У нас только одна серия — КФ…
— Ай-яй-яй, — запричитала Раухвельд, — Какая незадача! Плохая серия, молодой человек, помяните моё слово!
— Да чем же это она плоха?
— Это инициалы свояченицы — Каролины Фридриховны. Азартная, вздорная, играет много и всегда проигрывает. Хотите добрый совет, молодой человек? — доверительно спросила госпожа Раухвельд, понизив голос.
— Да уж, конечно, — Мейер насторожился и на всякий случай тоже понизил голос.
— Возьмите таблицу выигрышей по купонам прежних лет и внима-а-а-тельно изучите её…
— И что же?
— И вы увидите, что самые маленькие выигрыши из года в год, от купона к купону выпадают на серию КФ. Это несчастливое сочетание! — уверенно заявила госпожа Раухвельд.
Мейер удивлённо взглянул на неё:
— Да как такое может быть? Лотерея — это же голая математика, распределение выигрыша — чистой воды случайность. Один раз не повезло, а в другой — совсем даже наоборот!
— Ага, ага, — азартно закивала Рахвельд, — вот вы таблицы-то старые полистайте на досуге, а потом и говорите! Племя молодое, вам только над стариками смеяться, у виска пальцем крутить, а мы на этом деле собаку съели… Так-то!
Молодой еврейчик смотрел на свою собеседницу с плохо скрываемым скепсисом, подозревая, видимо, что та просто дурачится. Марта Иоганновна между тем продолжала рассуждать, словно бы разговаривая сама с собой:
— Но коли у вас все облигации серии КФ, то тогда я выберу, пожалуй… пожалуй, в подарок племяннику своему Борису… а крестили его как раз на Рождество… значит, облигацию, чтобы заканчивалась на двадцать четыре… а также облигацию, чтобы заканчивалась на пятьдесят четыре… ну и… даже и не знаю, какую ещё. Давайте такую, что заканчивается на три пятёрки.
Она с сомнением глянула на Шумилова. Тот моментально склонился к ней, демонстрируя почтительное внимание. Госпожа Раухвельд досадливо поморщилась, глядя на него.
— Экий ты, Петруша, всё-таки бесхребетный… ну чисто китайский болванчик! Я тебе вот молодого человека в пример ставлю, — Раухвельд поклоном головы указала на Мейера, — а ведь ты, поди, даже и не понимаешь меня.
— Понимаю, Генриетта Эммануиловна, каждое ваше слово понимаю и ловлю с наивозможнейшим вниманием, — заверил Шумилов домохозяйку.
— Ты, Петруша, болтун и подхалим, и больше ничего, — как о чём-то давно решенном сказала Раухвельд и повернулась к Мейеру. — Ну, что, молодой человек, несите облигации, что ли.
— Что же, всего три возьмёте? — на всякий случай уточнил Мейер.
— Серия у вас не та, голубчик, да и номера не те. Так что несите, какие я вам назвала.
— Давайте-ка сделаем так, — предложил вдруг Лейба Соломонович, видимо, ему очень не хотелось отпускать состоятельную женщину с такой маленькой покупкой, — я вам принесу все наши облигации, а вы на них посмотрите, подумаете и может, ещё какие пожелаете купить.
Он вышел из кабинета и очень скоро вернулся с толстой пачкой сине-зелёных казначейских облигаций. Число их определить на глаз представлялось задачей довольно затруднительной, прежде всего потому, что ценные бумаги печатались на толстой бумаге, гораздо более плотной, нежели обычная писчая. Толщина стопы лишь немногим не достигала двух вершков[4] и весила она, должно быть, прилично — Лейба Соломонович держал её двумя руками с явным усилием. Плюхнув стопу на стол перед собою, он уселся в кресло и, обратившись к Раухвельд, поинтересовался:
— Так какие номера вы желали бы получить?
Госпожа Раухвельд повторила и как бы между делом осведомилась:
— А вообще-то какой номер последний?
Мейер посмотрел на самую нижнюю в стопке облигацию и ответил. Поскольку порядковый номер самой верхней облигации был как говорится перед глазами, то сосчитать общее количество ценных бумаг в пачке труда не составило. Шумилов тут же мысленно это и проделал: оказалось, что на руках у братьев Глейзерс находилось почти девять сотен облигаций. У Соковникова пропало более тысячи ценных бумаг, но поскольку братья-банкиры вели торговлю далеко не первый день, то разумно было предположить, что какая-то доля облигаций уже продана. Это открытие весьма приободрило Шумилова, укрепив его уверенность в том, что его розыски ведутся в верном направлении.
Марта Иоганновна Раухвельд между тем придирчиво осмотрела ценные бумаги, которые Мейер извлёк из пачки, изучила их на просвет, пощупала пальцами и, придя к выводу что товар подлинный, со вздохом полезла в ридикюль за деньгами.
Получив три казначейских облигации и прикупив под уговоры Лейбы Соломоновича еще одну, оканчивающуюся на «двадцать пять» («может, в честь сочельника повезет?»), она спрятала их в большой почтовый конверт, а его в свою очередь спрятала в сумочку. Со вздохами и причитаниями, выдержанными в том духе, что «облигации не те, и счастья в жизни нет!» госпожа Раухвельд покинула банковскую контору, сопровождаемая Шумиловым.
Вплоть до самого Староневского они продолжали придерживаться выбранных ролей — Алексей Иванович держал над головою Марты Иоганновны открытый зонт, а сам вышагивал сзади, поотстав на полшага. Но поймав на проспекте извозчика, они с комедией покончили: Шумилов сложил зонт и сел подле госпожи Раухвельд.
— Что скажете, Алексей Иванович? — осведомилась Марта Иоганновна. — Как удался наш цирк? Довольны ли результатом?
— Более чем доволен, — сознался Шумилов, — Я ваш должник, и с меня к сегодняшнему ужину бутылка лучшего шампанского.
— Полноте, Алексей Иванович, давайте иначе договоримся: когда закончите дело, вы мне обо всём расскажете. Должна же я знать, в чём именно принимала участие, стоически изображая самодовольную барыню!
— Договорились, — легко согласился Шумилов. — Я бы вам и так рассказал о своём расследовании. Что же касается сегодняшнего посещения банковской конторы, то скажу честно, результат превзошёл мои ожидания. Я и не смел подумать о том, чтобы увидеть всю стопу торгуемых облигаций. Хотел составить представление об их количестве по косвенным, так сказать, признакам. А когда молодой Мейер бухнул на стол эту пачку, я просто глазам своим не поверил.