— Видите, что делает с человеком грубая лесть! — со смехом заметила госпожа Раухвельд. — Я подчеркнула достоинства еврейской нации, чем чрезвычайно польстила самолюбию банковского клерка. Он в ответ расстарался как мог. Даже очень умные люди порой отчаянно глупеют, заслышав похвалу в свой адрес. Опять же, в действиях Лейбы Соломоновича не обошлось без толики снобизма. Кем, кстати, вы меня отрекомендовали привратнику?
— Как мы и договаривались загодя: вы — баронесса, сестра посланника в Вене, а ныне товарища министра.
— Вот видите, сестре товарища министра — пусть даже неизвестно какого! — возражать весьма проблематично. Особенно когда она так третирует слугу! Вот вам пословица: бей своих — чужие бояться будут. Если я так третирую слугу, так что же я сделаю с совершенно посторонним человеком? — спрашивает себя каждый.
— Да уж, — засмеялся Шумилов, вспоминая, как Марта Иоганновна выговаривала ему: «Петруша — ты пентюх… Петруша — ты увалень… Петруша, учиться надо… Что, так и будем сидеть?»… — Замечательно, всё у вас получилось в высшей степени натурально. У вас большой сценический дар.
— Ладно-ладно, не подхалимствуйте! Вы, Алексей Иванович, лучше вот что скажите: это те самые облигации, поиском которых вы заняты, или нет?
— А вот это, Марта Иоганновна, я надеюсь установить уже завтра.
9
Государственная комиссия погашения долгов занимала здание на пересечении Казанской улицы и Демидова переулка. Дом этот, хотя и выглядел внушительно, с самого момента своей постройки в эпоху Государя Николая Павловича серьёзного фасадного ремонта не имел, а поэтому штукатурка кое-где пошла сетью заметных трещин, лепные украшения покрылись толстым слоем серой многолетней пыли, краска выцвела. Внутри, однако, интерьер особняка носил следы совсем недавнего ремонта: тут явственно ощущался запах свежей штукатурки, бросались в глаза девственно чистые откосы окон, точно выведенные углы, сияющая белизной лепнина на потолке — одним словом, всё свидетельствовало о масштабных отделочных работах.
Шумилов, зайдя в здание со стороны подъезда на Казанской, обратился к старшему швейцару, назвав себя и изложив цель посещения. Узнав, что посетитель разыскивает господина Управляющего Комиссией и притом явился по предварительной договорённости, швейцар поручил помощнику сопроводить визитёра в приёмную.
Алексей Иванович оставил в гардеробе своё летнее пальто и, преодолев гулкий вестибюль, выложенный массивными гранитными блоками, поднялся вслед за помощником швейцара по мраморной лестнице. Второй этаж, насколько смог разглядеть Шумилов, оказался забран роскошными дубовыми панелями с резными барельефами; рядом с лестничными маршами оказались высокие застеклённые двустворчатые двери. Роскошные латунные ручки, гравированные на стекле узоры, сами дверные полотна, рельефные, вычурной формы — все детали интерьера можно было с полным основанием считать эталоном солидности и подлинной респектабельности. В этом месте управляли долгами крупнейшей державы, построенной когда-либо человечеством, а потому богатство убранства этого учреждения являлось отнюдь не прихотью отдельного человека, а превращалось в элемент большой политики. Шумилов немного даже заробел, обстановка в помещениях самого Министерства финансов выглядела намного скромнее.
Пройдя через застеклённые двери, Шумилов оказался в приёмной Управляющего Комиссии, где отрекомендовался секретарю, упомянув при этом Аркадия Артуровича Линдварка. Секретарь, услыхав, видимо, знакомую фамилию, понимающе закивал и тут же отправился на доклад в кабинет Семёнова. Вернувшись, пообещал, что «Пётр Григорьевич скоро вас примут» и предложил подождать.
К одиннадцати часам время утренних докладов, видимо, закончилось, поэтому приёмная оказалась пуста. Шумилов расположился на кожаном диване подле роскошной пальмы и приготовился к неопределенному по времени ожиданию, но Управляющий оказался хозяином своего слова и в самом деле принял его очень скоро — Алексей Иванович едва ли прождал и пять минут, как секретарь предложил ему пройти, предупредив, что в его распоряжении десять минут.
Пётр Григорьевич Семёнов оказался дородным господином, из категории тех любителей гастрономических изысков, чьи наклонности с головою выдаёт фигура — массивные плечи, тучный торс, гладкое, почти без морщин лицо, очень свежее для пятидесятилетнего мужчины и даже румяное. Одет он оказался в прекрасно сидевший на его крупном теле костюм «с иголочки»; крупный бриллиант в галстучной булавке переливался мириадами огней даже при незначительном его движении.
Как и многие из людей, сосредоточивших все свои жизненные усилия в направлении карьерного роста, Пётр Григорьевич, видимо, являлся снобом. Во всяком случае Шумилов почувствовал, как важный чиновник самым взыскательным образом оглядел его, даже не попытавшись как-то скрыть подобный осмотр. Дорогой костюм от «Корпуса» и лаковые английские туфли, купленные Шумиловым в известном магазине модных товаров Лерхе на Невском, в доме N 66, за которые Алексей отвалил пятнадцать рублей, видимо, удовлетворили Семёнова. Вручать ему письмо от Линдварка не пришлось, Председатель Комиссии сразу начал с того, что рассказал о своём давешнем общении с ним в клубе и поинтересовался, что же привело сюда Шумилова?
Алексей Иванович именно с этого и намеревался начинать разговор, так что вопрос Семёнова не застал его врасплох.
— Уважаемый Пётр Григорьевич, — начал Шумилов, — меня привели к вам прискорбные обстоятельства, связанные с моими домашними, близкими мне людьми. Вернее, одним человеком. Дело очень деликатное, потому-то я и не решился обратиться в полицию, поскольку необдуманность сего поступка может ненароком сделаться источником неприятности другим людям. Одна надежда на вас, на ваше участие и помощь.
Действительный статский советник внимательно слушал говорившего, не пытаясь перебить и вставить что-то своё. При упоминании полиции поглядел на Шумилова поверх очков; взгляд Пётр Григорьевич имел проницательный, но нейтральный, без каких-либо эмоций.
— Чем же могу помочь? — осторожно поинтересовался он.
— Видите ли, мой младший брат, студент первого курса Университета, имеет весьма пагубную страстишку — играет в карты, и не по-маленькой, что было бы невинно и простительно, а по-крупному. Ему всего семнадцать, а в такие годы, как вы понимаете, человек ещё не может в полной мере оценить, сколь пагубен и опасен путь, на который он вступает. А если к тому же в окружении его являются люди, мягко говоря, далеко не comme il faut… Короче, на днях он выиграл четыре облигации пятипроцентного казначейского займа семьдесят пятого года. То есть это мы так полагаем, что выиграл, сам он нам не признаётся, просто они вдруг появились в нашем доме. А поскольку в нашей семье я — старший мужчина, то должен, просто обязан охранить младшего брата от ошибок, которые он по молодости лет и неопытности может натворить. Матушка моя чрезвычайно обеспокоена его склонностью к азартным играм, но на все наши вопросы — у кого он выиграл эти ценные бумаги — брат молчит. Мы хотели бы установить имя владельца этих казначейских облигаций, дабы обратиться к нему напрямую и вернуть выигрыш, тем более что подозреваем, что выигрыш вовсе не ограничился только этими облигациями, возможно, было что-то ещё, и Бог знает, до чего это может довести… Вы же понимаете, где карточные долги — там вымогательства, шантаж, угрозы, одним словом — весь тот букет полупреступных взаимоотношений, что может и до арестного дома довести… Матушка моя не спит уже третью ночь от беспокойства, и мы полагаем, что если не принять срочных мер, брат мой может попасть в большую передрягу.
— Понимаю вашу обеспокоенность, — кивнул действительный статский советник. — Если облигации, попавшие в руки вашего братца, являлись частью достаточно большого пакета — от двух десятков штук — приобретенного одним владельцем, то фамилия такового скорее всего нам известна. Когда в сберегательных кассах предъявляются крупные пакеты облигаций или купонов, то кассиры фиксируют номера серий и фамилию предъявителя. Делается это на тот случай, если позднее окажется, что предъявитель всучил фальшивку. Такой порядок обязателен и для коммерческих банков. Списки крупных владельцев по мере погашения купонов стекаются к нам… Не очень быстро, но… стекаются. Облигации эти у вас с собою?
— Конечно, — Шумилов извлёк из папки, которую держал в руках, конверт с облигациями, купленными давеча госпожой Раухвельд в банковской конторе на Полтавской улице.
Семёнов неспешным вальяжным движением взял большой колокольчик с атласным бантом, стоявший в углу стола, и пару раз тренькнул. Тут же появился секретарь.
— Владимира Афанасьевича попросите ко мне подняться, — обратился действительный статский советник к секретарю, и когда тот вышел, пояснил Шумилову. — Это наш сотрудник, занимающийся учётом предъявляемых к оплате купонов этих самых облигаций.
Через несколько минут в кабинет вошёл подтянутый мужчина лет тридцати пяти, в очках, подчеркнуто точный в движениях, с изумительно аккуратным пробором на красиво посаженой голове. Сделав два шага от двери, он остановился, не проходя далее. По его поведению чувствовалось, что Председатель Комиссии завёл в учреждении почти военные порядки.
— Владимир Афанасьевич, помогите нам, пожалуйста, установить последнего владельца вот этих бумаг, — Семёнов протянул вошедшему конверт с облигациями.
Чиновник подошёл к столу, вынул из конверта ценные бумаги, понимающе покивал:
— Семьдесят пятого года, старые купоны отрезаны. Это хорошо, стало быть к оплате предъявлялись. Может, что-то у нас и есть. Мне необходимо будет сверить их номера с имеющимися списками. Это займёт некоторое время.
— Прекрасно, — кивнул Семёнов, — попытайтесь что-нибудь сделать, голубчик.
— Вы позволите взять с собою? — чиновник глазами указал на облигации.
— Разумеется, — великодушно разрешил Семёнов.
Шумилов ожидал, что Управ