ляющий предложит дождаться результатов в приёмной, но Пётр Григорьевич, видимо, почувствовал интерес к его персоне. Во всяком случае действительный статский советник с самым любезным видом принялся расспрашивать Алексея о роде его занятий, его оценках земельной реформы и результатах работы Крестьянского банка, который на протяжении последнего десятилетия являлся одним из крупнейших должников казны. Между Шумиловым и Семёновым завязался заинтересованный и необременительный разговор, точно сидели они не в кабинете, а за шашлыком на пикнике.
Не прошло и четверти часа, как возвратился чиновник, проверявший облигации. Ответ его оказался именно таким, каким ожидал его услышать Шумилов.
— Осмелюсь доложить, что все четыре облигации, насколько можно судить по имеющимся у нас сведениям, принадлежат Соковникову Николаю Назаровичу. Покупка их состоялась при размещении займа пять лет назад, и все эти годы облигационные купоны приходовались упомянутым Соковниковым через Главную контору сберегательных касс, расположенную на Екатерининском канале у Банковского моста, — отчеканил Владимир Афанасьевич.
— Уж не тот ли это скопец Соковников, что известен как меценат? — полюбопытствовал Семёнов.
— Судя по всему, тот самый, — кивнул чиновник.
— Что ж, Алексей Иванович, — удовлетворённо хмыкнул управляющий Комиссией, повернувшись к Шумилову, — Соковников этот, насколько я слышал, умер не так давно, так что никто вам никаких претензий на эти облигации не заявит. Владейте ими со спокойной совестью. Ну, а братца своего на путь истинный всё же наставлять не забывайте. Молодёжь, конечно, частенько ерепенится, мол, сама всё лучше всех знает, однако, спустя какое-то время правоту старших признает непременно!
Алексей с искренним чувством поблагодарил чиновника за оказанное содействие и из здания Государственной Комиссии погашения долгов прямиком направился на Большую Морскую улицу, в дом N 24, где помещалась столичная Сыскная полиция. В голове его роились мысли до такой степени интересные, что Шумилову просто необходим был собеседник, способный его выслушать.
Однако, ни Иванова, ни Гаевского на Большой Морской не оказалось. Поэтому Шумилов оставил у дежурного для них лаконичную — всего из трёх фраз — записку: «Любезные Агафон Порфирьевич и Владислав Андреевич! Имею весьма важные сведения по делу, которое вы ведёте. Вы сможете меня найти завтра в ресторане „Мандарин“ у Синего моста с часу до двух пополудни. Шумилов.»
«Мандарин» представлял собою маленький семейный ресторанчик, которым владели два брата-китайца. Располагалось это в высшей степени своеобразное заведение в полуподвальчике, украшенном и обставленном в китайском стиле: расписные бумажные фонарики, подвешенные над столиками на цепях, панно из рисовой соломки с изображениями китайских пагод, дворцов, цветущего лотоса, странно кривых деревьев и драконов. Посетителям надлежало размещаться за низенькими столиками на диванчиках с валиками вместо спинок. На полу под каждым столиком — циновки. Обстановка с одной стороны выглядела предельно простой и безыскусной, а с другой — весьма милой и уютной.
Помимо экзотичных с точки зрения любого европейца блюд и напитков — рисовой водки, разнообразных и порой весьма подозрительных морских деликатесов, завёрнутых в водоросли, всевозможных рисовых шариков и зелёного чая, в меню присутствовали более привычные для жителей Петербурга блюда — фруктовые и ягодные вина, овощные салаты с массой всяческих приправ, привычный чёрный чай и множество разнообразных яств из курицы, утки, фасоли и бобов.
Шумилов выбрал этот ресторанчик по причине его удобного расположения прямо на полпути от здания Сыскной полиции до его собственной квартиры на Фонтанке, а также ввиду сравнительно демократичных цен. Он справедливо рассудил, что сыщикам надлежит где-то обедать, так почему бы им не совместить еду с важным разговором?
Дожидаясь сыщиков, Шумилов не без любопытства понаблюдал за тем, что обычно либо оказывается скрыто от глаз рядового посетителя, либо мало его интересует — взаимоотношения внутри сообщества китайцев, работавших в обслуге ресторанчика. Главным распорядителем по залу — что-то типа классического метрдотеля — являлся пожилой коротконогий китаец с круглой, несколько бабьей фигурой, смешной, почти лысой головою и жиденькой бородёнкой, какую русский человек просто постеснялся бы и демонстрировать — до такой степени она выглядела куцей и неубедительной. Но, вероятно, сия деталь внешнего облика была чем-то особенно дорога её обладателю, поскольку бросалось в глаза то, сколь много усилий потрачено на уход за нею: каждая волосинка занимала приличествующее ей место в общем строе, каждая оказалась смазана каким-то ароматным маслом. Встречая нового посетителя, женоподобный метрдотель сгибался почти пополам и, не переставая кланяться, вёл его к одному из столиков. При этом круглая, как блюдо для фруктов, физиономия китайца прямо-таки излучала счастье и радушие, а пухлые коротенькие ручонки, сложенные на животе, придавали всей фигуре умилённо-елейный вид. «Ни дать — ни взять оживший китайский болванчик,» — подумалось Шумилову. Действительно, сходство с бронзовой фигуркой с раскачивающейся головой, разместившейся на каминной доске в гостиной его домовладелицы Марты Иоганновны Раухвельд, казалось поразительным: те же безостановочные кивки-поклоны, та же слащавость физиономии, округлость плеч, общий вид широкоскулого луноподобного лица. Усадив посетителя и выслушав в низком поклоне его пожелания относительно напитков и еды, китаец семенящей походкой маленького ничтожнейшего человека направлялся куда-то вглубь зала и скрывался за маленькой дверцей, замаскированной под стенную панель. Там, очевидно, находилась кухня, куда он передавал полученный заказ. Но в очередной свой заход на кухню он не очень плотно прикрыл за собой дверь и Алексей Иванович, сидевший неподалёку, услышал донёсшиеся оттуда лающие звуки чужого говора. Хотя Шумилов не знал ни слова по-китайски, смысл произнесённого был ясен по интонации — так могло звучать лишь начальническое распекание младшего служащего. Через минуту из-за скрытой дверцы пулей выскочил молодой китаец — худой, босоногий, в простой полотняной рубахе поверх коротких, до щиколотки штанов, с подносом и тряпкой в руках. Он метнулся к пустовавшему столику, оставленному посетителями всего минуту назад, и принялся наводить там порядок. Следом за ним из-за потайной дверцы вышел метрдотель, и Шумилов поразился перемене в его лице — оно сделалось гневно-ядовитым, губы сложились в злобно-гадливую гримасу, словно он только что провалился в выгребную яму. Но, сделав буквально шаг за порог и оказавшись опять в зале с посетителями, он моментально надел опять ту же елейную маску и засеменил через зал, поближе к входу, чтобы встречать новых посетителей.
Шумилов сделал заказ. Он бывал здесь прежде и новые непривычные блюда заказывал всегда с осторожностью и даже некоторой опаской, не стесняясь предварительно расспросить официанта, из чего они будут приготовлены. На этот раз Алексей Иванович заказал то, что раньше ему уже доводилось тут пробовать: овощной салат с острой морковью и солёными грибами, жареный эскалоп и три рисовых шарика со специями. Лёгкое ягодное вино, больше напоминавшее домашний компот из черешни с примесью какой-то неожиданной травяной отдушки, должно было придать обеду пикантность.
Подошедшие к половине второго часа пополудни Иванов с Гаевским подсели к Шумилову.
— Закажите, господа, что-нибудь, составьте мне компанию, — предложил Алексей Иванович.
Сыщики отнекиваться не стали. Агафон без малейших колебаний остановился на хорошо знакомой еде: куриной лапше, картофельных зразах, утке с овощами. Гаевский, напротив, склонился к блюдам экзотическим — он выбрал китайскую лапшу с креветками, жареные мидии со специями, рисовый пудинг. Посмотрев на выбор блюд Владиславом, Иванов надул губы:
— Тю-ю, какое странное предпочтение морских гадов нормальной человеческой еде! Ранее за тобою подобного не замечалось.
Гаевский от слов коллеги лишь небрежно отмахнулся:
— Я тебе поражаюсь, Агафон, в кои-то веки забрёл в ресторан с китайской кухней, и вместо того, чтобы попробовать что-то новое, расширить свой гастрономический кругозор, ты опять готов припасть к тарелке со своей любимой лапшой на куриных потрошках, подналечь на оладушки… Это что? Духовная лень? Неспособность к познанию мира? Ты бы ещё кулебяку или окрошку заказал. Или строганину с луком!
— И заказал бы, коли б тут такое водилось, — согласился Иванов. — А то вот читать в меню даже срамно: «щупальца осьминога» — это как? Это на что похоже?
— На щупальца осьминога!
— Вот и я тоже думаю, что из настоящего осьминога… Не удивлюсь, если окажется, что все эти узкоглазые едят тараканов, пауков и прочих гадов ползучих… сколопендров всяких или змей.
Как раз подошедший метрдотель, услыхав слово «змея», живо откликнулся и на ломаном русском языке, впрочем, достаточно правильном грамматически, кивая и кланяясь, принялся пространно объяснять, что у них действительно есть блюда, приготовленные из змей. По его мнению сей деликатес увеличивал мужскую силу. Змеиную кровь, согласно его рассказу, надлежало пить в сыром виде сразу, как только змее отрубается голова, а мясо можно жарить разными способами. А ещё из змей, если точнее — из кобр (при этом толстый китаец руками изобразил вокруг своей головы и шеи как выглядит раздувшая свой «воротник» кобра) — в Китае готовят особенное белое вино. Убедившись, что своим рассказом он заинтриговал слушателей, метрдотель обернулся к стоявшему у скрытой двери официанту и проговорил ему тарабарское, щелкнув пальцами. Через полминуты перед сыщиками предстала стеклянная зеленоватая бутылка с раздутыми боками и узким горлышком, внутри которой, погруженная в желтоватую жидкость, находилась кобра. Она как бы стояла вертикально, опираясь на хвост, скрученный кольцами на дне бутылки, при этом голова ее подпирала «плечики» бутыли, над которыми начиналось узкое горлышко сосуда. Змеиные глаза оказались открыты, «воротник» раздут, в хищно разинутой пасти она держала крохотную змейку.