— Удачно как для Михаила Назаровича, правда? — прокомментировал Шумилов.
— Уж не то слово. Полагаю, что почтенный старец духовным отцом этого негодяя никогда и не был: Михаил это выдумал, зная, что известный монах скончался. Дальше интереснее: я отыскал копию показаний одного из священников Спасо-Преображенского собора — того самого, что на Преображенской площади, — к которому Михаил Соковников подходил для причастия. Вы ж понимаете, скопцы не могли совсем уж откровенно манкировать Православием — это обязательно бы привлекло внимание властей. Они иногда хаживали в церкви, выстаивали службы, исповедовались, подходили к причастию. Примерно в таких словах и оказался выдержан рапорт священника Спасо-Преображенского собора, в котором тот рассказал о Михаиле Назаровиче: да, дескать, бывал, да, жертвовал, немного, но и не менее других, в предосудительных высказываниях и поступках не замечен. Такая, знаете ли, очень нейтральная характеристика, из неё легко понять, что священник этот Михаила Соковникова толком и не знал. Но моё внимание привлекла любопытная формулировка в его показаниях: с момента появления в июле 1831 года Николая Соковникова братья стали посещать службы вместе.
— Почему это младший брат появился в июле 1831 года? — спросил Шумилов. — Ему к тому времени уже исполнилось десять лет, шёл одиннадцатый! Где же он находился раньше?
— Вот и меня это озадачило. Соковниковы со времён Петра Великого проживали в столице. Может, существует где-то ещё какая-то родня, но весьма далёкая. Родной брат Михаила никак не мог одиннадцать лет жить вне Петербурга.
— Вы хотите сказать… — Шумилов запнулся. — Николай, по-вашему, не родной брат Михаила?
Сулина молча кивнул.
— Стоп-стоп-стоп! Это же способно многое объяснить… — Алексей задумался. — Если это допущение считать верным, то весь антагонизм Николая к скопцам получает совсем иное объяснение!
— Тут самая хитрая заковыка вовсе не в антагонизме, — Сулина вздохнул. — Тут всё оказалось гораздо хитрее и запутаннее. Только понял это я чуть позже. Поначалу я просто принялся копаться в материалах, связанных с перекрещением людей, усыновлениями и сменой фамилий. Я и сам не знал толком, что хотел найти. Но, как говорится, дорогу осилит идущий. И отыскал таки!
— Что же именно?
— Я нашёл записку настоятеля небольшого храма в Новгородской губернии, датированную июлем 1831 года и адресованную обер-прокурору Святейшего Синода. Содержание этой записки уловить трудно, она нарочито выдержана в самых туманных выражениях. Смысл её таков: священник сообщает, что согласно указанию известного обер-прокурору лица, он выполнил обряд крещения, о чём оставил запись в метрической книге при храме, и выдал потребную справку. Теперь, имея в виду эту запись, можно сделать необходимое исправление в паспорте другого известного обер-прокурору лица. Ни одной фамилии в записке не упоминалось, о чём там идёт речь постороннему человеку понять вообще невозможно. Но, поскольку я знал место службы священника, то отыскал ту самую метрическую книгу, которую он тогда вёл. И нашёл запись от семнадцатого июля 1831 года, которая свидетельствовала крещение по православному обряду…
— …Николая Назаровича Соковникова, — закончил фразу Шумилов. — Я уже понял. Только чертовщина какая-то получается. Не мог Николай оставаться некрещёным почти что до одиннадцатилетнего возраста!
— Не мог конечно! Просто он был крещён под другим именем, в другом храме и в другое время. Потому что являлся членом другой семьи и носил иную фамилию. Но летом 1831 года он сделался членом семьи Соковниковых, и ради этого его официально перекрестили.
— Но это же очевидное нарушение канонов! Как священник мог пойти на такое?! Его же от сана отлучат!
— Ну-у, это-то как раз просто. Священнику сказали, что мальчик покуда некрещён. Сам же Коленька Соковников это и сказал, потому как был должным образом подучен. Кроме того, к вопросу о крещении каким-то образом оказался причастен сам обер-прокурор Синода, то есть явно имела место закулисная возня. Кто такой священник в новгородской глуши? Маленькая сошка! Ему сказали: к тебе приедут — окрести, выдай справку, вопросов не задавай. Вот и всё. Кто сказал — это уже другой вопрос, может, митрополит, а может, сам обер-прокурор… Кто ж знает! Я лично полагаю, что не обошлось без участия Александра Николаевича Голицына, к тому времени он уже лишился министерского портфеля, но оставался Главноуправляющим почтового департамента и сохранял расположение Государя. Его Пушкин неслучайно называл «губителем просвещения» и написал на него эпиграмму. Голицын — это просто какой-то «чёрный ангел» того времени. Сейчас модно Аракчеева порицать, да только почему-то никто не вспоминает, что творил Голицын в бытность свою министром по делам веры и народного просвещения. Я думаю, Александр Николаевич побеспокоился на тот счёт, чтобы перекрещение Коленьки Соковникова не привлекло к себе лишнего внимания.
— Но какова цель всей этой махинации?
— Точно не скажу, но кой-какие догадки у меня есть. Начать, пожалуй, следует с того, что 21 декабря 1830 года Государь Император Николай Павлович получил донос на управляющего делами Комитета министров Фёдора Гежелинского. Донос был обстоятелен, писавший его в точности знал многочисленные прегрешения крупного чиновника. Ускоряя либо замедляя прохождение дел в Комитете, Гежелинский мог получать мзду от лиц, заинтересованных в том или другом. Есть основания считать, что он собрал колоссальное состояние, поскольку от его участия прямо зависело решение весьма крупных в денежном выражении вопросов: размеры и стоимости винных откупов, таможенные пошлины, ассигнования на дороги. Улавливаете? Было доказано, что Гежелинский задержал заслушивание в собраниях Комитета министров почти шестидесяти вопросов. Некоторые принятые Комитетом решения он фальсифицировал. Наконец, он даже решился на подделку резолюции Государя! 23 декабря Государь Николай Павлович пригласил Гежелинского к себе и предложил тому объясниться; последний, увидев, что Монарх прекрасно обо всём осведомлён, упал на колени и попросил прощения. Его немедля отвезли в Петропавловскую крепость. В тот же день государственный секретарь Марченко и флигель-адъютант Строганов явились на квартиру Гежелинского и опечатали всё имущество, находившееся там. Квартира была казённой, всю семью Гежелинского немедля отселили, даже вещи не позволили забрать.
— Ну, это-то понятно! — усмехнулся Шумилов. — Боялись, что близкие вора прихватят с собою ценности.
— Думаю, что именно так. Только ценностей в доме Гежелинского не оказалось. В течение полугода длилось следствие и суд. Бывшему управляющему делами Комитета министров неоднократно предлагали выдать ценности, заработанные преступным путём, обещали снисхождение. Гежелинский отговаривался тем, что все деньги, получаемые от взяткодателей, тратил на свою любовницу, потому, якобы, возвращать ему нечего. Любовница его действительно купалась в роскоши. Только косвенные соображения заставляют думать, что Фёдор Гежелинский за семь или восемь лет своих злоупотреблений накопил миллионы, а такие суммы он никак не мог истратить на любовницу. Он не играл в карты, не пил, имел склонность к мистицизму, был знаком с Кондратием Селивановым, поддерживал доверительные отношения с Татариновой — такой человек не мог профукать три, пять или даже семь миллионов на содержанку.
— Да-да, я понимаю вас, — кивнул Алексей Иванович, — что же стало с ним далее?
— В мае 1831 года Правительствующий Сенат утвердил приговор, вынесенный до того специальной комиссией, а 26 июня решение Сената без изменений конфирмовал Государь Император. По приговору Фёдор Гежелинский лишался всех титулов, званий, прав состояния, знаков отличия и наград. Он подвергался гражданской казни и ссылался в солдаты. В случае физической невозможности служить солдатом его надлежало сослать в Сибирь навечно. Туда он и отправился. Из Сибири он уже не вернулся. Но…! никто из членов семьи с ним не поехал.
— Все они остались в Петербурге, — предположил Шумилов.
— Полагаю, что да. Остаётся добавить, что у Гежелинского был сын, рождённый в 1820 году.
— Стоп! То есть… — Алексей запнулся, пытаясь лучше сформулировать мысль.
— Вы правильно подумали. Крещён этот мальчик был под именем Михаил. Поэтому когда из Миши Гежелинского решили сделать Соковникова, пришлось менять не только фамилию, но и имя. Не могло же в одной семье оказаться два брата Михаила Соковникова! Так в июле 1831 года у Михаила Назаровича Соковникова появился младший братец Николай Назарович.
— Мне кажется, я даже понимаю ради чего всё это делалось, — задумчиво проговорил Шумилов.
— Ради миллионов Фёдора Гежелинского.
— Именно.
— Скопцы их увели, спрятали.
— Думаю, немного не так, — поправил Алексей Иванович. — Нарочито их никто даже и не прятал. Миллионы эти всё время находились в обороте у скопцов; Гежелинский помещал их туда как в банк, под процент. Поэтому-то после ареста имущества их и не нашли.
— Вполне вероятно. И вот после ареста Гежелинского тот, видимо, обратился к скопцам с предложением: пусть деньги остаются у вас, а вы возьмите опеку над сыном, по достижении им совершеннолетия вернёте деньги. И едва Гежелинский — старший отправился в Сибирь, у Михаила Соковникова появился младший брат. Сложившаяся ситуация устраивала до известного предела все стороны, однако, со временем скопцы стали беспокоиться: Гежелинский — младший подрастает, и придёт срок, когда он потребует деньги отца. А миллионы эти из рук выпускать ох как не хотелось. Потому-то Михаил Назарович Соковников и решился через три года на оскопление своего «брата». Будь «брат» родным, обошлись бы без этого, ведь сам же Михаил не был кастратом. А тут надо было привязать человека к секте, сделать так, чтобы он не ушёл из «корабля» по достижении совершеннолетия.
— И тогда бы вместе с ним остались в секте и его миллионы. Вернее, миллионы его отца, — закончил мысль Шумилов.
— Именно так. Но в планах скопцов вышел сбой. Сам-то Коленька Соковников не считал Михаила своим старшим братом, он же прекрасно помнил и отца, и то, кем был ранее. Вполне допускаю, что он, несмотря на юный возраст, был осведомлён и о сущности договорённости отца со скопцами. Скорее всего, Фёдор Гежелинский, поручая сектантам опеку над сыном, имел в виду его воспитание в нравственной строгости и широкое образование, но никак не оскопление. Какой разумный отец пожелает такое сыну! Поэтому Коленька Соковников осуществлённую над ним операцию посчитал варварским вероломством и нарушением всех принятых скопцами обязательств. Дальнейший ход мыслей мальчика понять несложно: он решил, что отныне свободен от всех обязательств в отношении секты и «брата» Михаила. Он бежал из его дома — его вернули, тогда он бежал вторично — его сыскали с помощью полиции, и вот уже после этого он сделал свои разоблачительные заявления. Упёк Михаила Назаровича в тюрьму, где тот бесславно скончался до суда. И всё колоссальное состояние Гежелинского — старшего, преумноженное деньгами самого Соковникова, буквально упало в руки четырнадцатилетнего мальчишки-кастрата.