Шумилова очень насторожили вырванные из дневника листы. Он заметил по крайней мере два места, в которых отсутствие листа повлияло на восприятие текста. В обоих случаях описание касалось одного и того же человека — персонажа из прошлого, из далёкой, ещё не оскоплённой юности. Кому и зачем понадобилось уничтожать листы, посвящённые «Дрозду-пересмешнику»? Вырвал ли их сам Николай Назарович, или это было проделано уже после его смерти?
Судя по тому, с какой бережностью хранились все эти записи столько лет, да и не только они, но и целая стопка приходно-расходных книг, если вспомнить, как лелеял Соковников фотографии, запечатлевшие этапы собственной жизни, следовало заключить, что Николай Назарович являлся человеком основательным и даже педантичным, хранившим каждую мелочь, всякое документальное свидетельство своей жизни. Мог ли такой человек вырвать исписанные листы из своего дневника? Вряд ли, да ещё таким варварским способом. Он бы скорее отрезал их острым лезвием.
Что же может значить отсутствие записей? Их удалил кто-то другой и, скорее всего, уже после смерти автора, потому как всё в этом доме и особенно в своей комнате Николай Назарович держал под замками, не доверяя никому. Но если так, то это мог проделать только кто-то из ближайших домочадцев. Для чего?
Вот именно: для чего? Это главный вопрос! Кому и чем могут грозить записи, касающиеся событий семнадцатилетней и чуть ли не полувековой давности? Что в этих страницах было такого, что человек бросился тайком, в присутствии тела мёртвого хозяина, выдирать их из дневника?
Шумилов крутил по всякому в голове эти вопросы, пытаясь понять, правильно ли он их формулирует и каким должен быть ответ на них. И ответ пришёл сам собою; вспыхнул в мозгу точно молния, освещающая ярким светом даже самую чёрную ночь.
Вырванные листы дневника содержали ИМЯ — да-да, имя того самого «Дрозда-пересмешника»! Тот, кто вырывал страницы, желал сохранить в тайне имя и фамилию давнего школьного товарища Николая Соковникова. Но почему? Какая в этом может быть тайна?
Шумилов почувствовал, что вот-вот ухватит за хвост какую-то мысль, очень важную для понимания всего произошедшего в день смерти Соковникова в его доме в Лесном. Но мысль эта неведомым способом все ускользала, не поддавалась формулированию. Какое отношение может иметь к последним дням жизни покойного миллионера далёкий «друг-недруг» из детства?
А почему, собственно, Шумилов считает его «далёким»? Может, этот «Дрозд» не так уж и далек от Соковникова? Как там Николай Назарович написал: «Возьми, говорит, к себе, буду тебе…". Судя по смыслу, сюда просилось слово «служить». Что же это получается: однокашник, одарённый всевозможными талантами, успешный в юности, теперь, смирив гордость, попросился к Николаю Назаровичу в работники? А Соковников, что ж, куражу ради согласился? А почему бы не взять к себе в услужение прежнего кумира детства? Это ж как раз по его характеру, такая каждодневная отрада, такое ежечасное унижение другого и радующее душу напоминание о собственном успехе — видеть под ногами у себя, а то и топтать, того, перед кем преклонялся, перед кем заискивал в пору юности.
Но кто же в таком случае этот самый «Дрозд-пересмешник»? Кличка происходит от фамилии «Дроздов»? «Дроздовский»? Или фамилия тут вовсе не при чем? Дрозда в народе называют «пересмешником» за умение этой птицы копировать интонацию обращающегося к ней человека; она своим свистом словно фразы выстраивает, похожие на человеческие предложения. Дрозд может просвистеть что-то такое вопросительное, а может отрезать, словно бы сказать «нет!», может выдать длинную лирическую руладу, точно стих прочтёт на своём птичьем языке. Никакая другая птица в средних широтах подобным даром не обладает, даже соловей, чей свист считается более мелодичным, намного ограниченнее в своих интонациях.
В памяти Шумилова вдруг всплыл мимолётный эпизод, свидетелем которого он стал на даче в Лесном. Чистивший костюмы покойного хозяина Базаров услышал вдруг в зарослях сирени свист невидимой птички и живо скопировал его. Очень похоже, кстати. Похоже до такой степени, что птица отозвалась Базарову, признав человеческое подражание за истинное пение. Стоп! Что же это значит? Неизвестный имитатор — Базаров? Отсюда и вторая кличка «Бездаров»: она созвучна фамилии, хорошо рифмуется, уничижительна, явно придумана кем-то из соперников. Как же в таком-то возрасте без соперников!
Да-да-да, именно Базаров, никакой не «Дроздов» и не «Дроздовский». Селивёрстов не подходит под однокашника в силу возраста, он лет на десять-тринадцать младше Соковникова. Именно Базаров постоянно находился при Николае Назаровиче — тихий, скромный, незаметный лакей. Именно он оставался в доме (кроме, разумеется, кухарок и горничных) наедине с запертым кабинетом после того, как Селивёрстов совершил свою примитивно-тупую кражу и отправился в город. Ключ от кабинета — насколько помнил Шумилов из разговора с Базаровым на следующий день после обнаружения нового завещания — Селивёрстов забрал с собой. Разумеется, для умного и предусмотрительного лакея отсутствие ключа не являлось помехой для проникновения в кабинет. Заранее запастись дубликатом ключа для Владимира Викторовича проблемы не составляло.
А значит в те несколько часов, пока Селивёрстов ездил в город, Базаров вполне мог бы совершить кражу облигаций из железного сундучка, припрятанного покойным в комоде. Снять с шеи трупа ключ и спокойно, без спешки, провернуть задуманное. «Завещание!», — тут же мелькнула в мозгу Шумилова мысль. В дневнике упоминалось, что «Дрозд-пересмешник» умел копировать любой почерк. Вряд ли с возрастом Базаров утратил столь ценный навык! Ему не составило бы никакого труда подделать почерк Соковникова, который он, наверняка, изучил досконально за многие годы службы. А стало быть, и изменение завещания не вызвало бы особых затруднений.
Алексей Иванович припомнил, как доктор Гессе выразил сомнение относительно цифр, зафиксированных вторым завещанием. Базарову, якобы, хозяин назначил пятьдесят тысяч рублей вместо пяти тысяч, которые запомнил доктор. И хотя сам Гессе тоже как будто бы получал больше, он как честный человек не смог промолчать по поводу странного увеличения цифр и высказал свои сомнения вслух. Хм… вот тебе и открытие! Впрочем, полностью переписывать всё завещание «Дрозду» даже и не потребовалось: Шумилов ясно помнил, что оно было составлено на трёх листах, на первом — «шапка», на втором — собственно перечисление имён наследников без детального поименования всего завещаемого имущества в отличие от того, как это было сделано в первом завещании, и, наконец, третий лист — с подписями свидетелей. «Дрозду» достаточно было переписать только второй лист, а третий и первый можно было оставить без изменений. Задача поддельщика сводилась только к тому, чтобы не ошибиться с цветом чернил. И разумеется, он не ошибся: воспользовался теми чернилами и тем пером, которыми писал сам Соковников.
Шумилов довольно долго сидел, уставившись невидящим взглядом в окно кабинета, осмысливая собственные выводы. Далеко он зашёл в своих догадках, но что-то внутри убеждало его в справедливости всей цепочки рассуждений. А коли так, то никогда Сыскная полиция не сумеет вернуть ворованные облигации, потому как арестованному Селивёрстову нет никакого резона принимать на себя ещё более тяжкую вину, помимо той, за которую он уже попал за решётку. И никогда Селивёрстов не даст показаний против Глейзерсов по той простой причине, что он просто-напросто ничего об этих людях не знает.
Однако, всё же необходимо убедиться в том, что Базаров — это именно тот самый «Дрозд-пересмешник» из далёкого детства Николая Соковникова. Нельзя совсем исключать того, что после памятной встречи, зафиксированной дневником, «Дрозд», послужив некоторое время у Соковникова кем-то (правда, пока непонятно, кем), всё же «встал на ноги», и пути однокашников разошлись. Кроме того, вдруг окажется, что под кличкой «Дрозд-пересмешник» скрывался Куликов или Локтев — стародавние друзья-приятели Соковникова и ныне вполне успешные купцы? Что, если страницы из дневника на самом деле вырваны самим Соковниковым при неизвестных покуда обстоятельствах? И кража облигаций, как и фальсификация завещания, совершены были вовсе не утром и не днём 25 августа, а ещё накануне, когда Куликов и Локтев приезжали к Николаю Назаровичу с визитами… Он уже тогда так плохо себя чувствовал, что принимал их, лёжа в постели.
С разоблачительными заявлениями Базарова спешить нельзя ни в коем случае — этот вывод для Шумилова по здравому рассуждению сделался аксиоматичным. Требовалось всё самым тщательным образом проверить. Подумать, как лучше это сделать — и проверить. И перво-наперво следует доподлинно установить, с кем учился Соковников в коммерческом училище, и кто же именно прячется под загадочным пока прозвищем «Дрозд-пересмешник»…
14
Утром Шумилов в кровать уже не лёг, решил не дразнить себя неполноценным сном, поскольку понимал, что выспаться всё равно не удастся. Почитал один из томов альманаха «Русская старина», когда же в начале восьмого утра глаза стали закрываться над книгой, отправился на кухню и попросил кухарку приготовить кофе.
После завтрака переоделся в парадный костюм и, когда появился кучер от Василия Александровича Соковникова, сразу же вышел из дома. Затем последовала почти часовая поездка знакомым маршрутом, и вот Шумилов вновь увидел аллею, выводившую экипаж к громадному старому дому.
Соковников, наверное, ждал его появления у окна, потому что едва возница успел описать круг перед террасой, сразу вышел из дверей дома и направился навстречу гостю. Алексею не понравился вид Василия, явно бросалось в глаза, что тот взволнован и чувствует себя не лучшим образом. Покрасневшие глаза свидетельствовали о бессонной ночи, лицо казалось жёлтым и отёчным, кроме того, Шумилова неприятно поразила щетина хозяина дома.
— Василий Александрович, надо бы побриться, — взяв его под руку, как мо