жно непринуждённее проговорил Алексей Иванович. — Жизнь идёт своим чередом, и ваш оппонент не должен подумать, будто вы выбиты из колеи, и с вами что-то не в порядке.
— Зачем это? Не хватало мне к визиту этого наглеца нарочито лоск наводить! — попытался было возразить Соковников, но Шумилов даже не стал углубляться в полемику, сказал лишь непререкаемым тоном:
— Не спорьте! Вы это делаете не ради скопцов, а для самого себя. Непременно следует побриться и облачиться в свежее платье.
Они прошли внутрь дома, в комнаты, занятые Соковниковым. Василий распорядился приготовить горячие полотенца и попросил Базарова его побрить. Просьба эта оказалась очень кстати, поскольку давала возможность Шумилову понаблюдать за поведением лакея во время его разговора с Василием Александровичем.
Соковников занял две небольшие комнатки в конце одного из крыльев дома. По вполне понятным причинам он не захотел поселиться в той же самой спальне, в которой скончался Николай Назарович. Шумилов уселся на жёсткий венский стул в первой комнате, служившей Василию кабинетом; Василий же вместе с Базаровым расположился во второй, в спаленке. Через раскрытую дверь Алексей мог прекрасно видеть всё происходившее там и, кроме того, имел возможность свободно переговариваться с хозяином дома; вместе с тем, он делал вид, будто совсем не интересуется процессом бритья.
Владимир Викторович Базаров сноровисто, точно настоящий цирюльник, приготовил всё необходимое для бритья: с минуту он ловко правил на ремне бритву, затем взбил ароматную пену, негромко воркуя себе под нос что-то о «французском мыле», «крапивной отдушке» и «взбодрённой коже». Одним словом, Владимир Викторович священнодействовал.
Шумилов и Соковников говорили вначале на темы нейтральные — о погоде, городских новостях — словно бы не решаясь подступить к тому, что волновало в этот момент обоих. Василий первый не выдержал этой игры в молчанку и затронул беспокоившую его тему:
— Алексей Иванович, я предполагаю принять Яковлева здесь, в той самой комнате, где вы сейчас сидите. Я думаю, может быть, мне поставить слуг за дверью в спальне?
— Каких слуг? — не понял Шумилов.
— Ну, конюхов, слесаря, сторожей… Они мужчины крепкие!
— Ну, что вы, Василий Александрович, я готов поклясться, что до рукопашной не дойдёт, — Алексей улыбнулся, постаравшись придать голосу твёрдую уверенность. — Господин Яковлев явится сюда, чтобы оказать на вас давление моральное, склонить вас к мысли о необходимости добровольно поделиться наследством с местными скопцами. Он не станет ни грубить вам, ни явно запугивать, ни — тем более! — совершать какие-то противозаконные действия. Засада за дверью вам не понадобится, уверяю вас.
Базаров принялся брить щетину Соковникова, а Шумилов между тем продолжил:
— Скажите мне, Василий Александрович, а никаких преданий относительно происхождения Николая Назаровича не сохранилось в вашем роду?
— Что вы имеете в виду?
— Может быть, матушка ваша упоминала когда-либо фамилию Гежелинский применительно к Николаю Назаровичу?
— Ай! — вскрикнул неожиданно Василий и дёрнул головою — это Базаров неловким движением порезал ему кожу на лице. — Аккуратнее, Владимир Викторович! Нет, фамилию Гежелинский я никогда прежде не слыхал.
— А вы, Владимир Викторович? — спросил Шумилов у Базарова.
— А-а? Что-с? — брадобрей оборотил своё лицо к Алексею. — Гежелинский, вы говорите? Гм-м-м… не припоминаю. Звучная фамилия, такая, знаете ли, породистая, но… нет-с, не припоминаю… решительно нет-с!
— А почему вы спросили? — в свою очередь полюбопытствовал Василий.
— Дело в том, что Николай Назарович не принадлежал к роду Соковниковых, — Шумилов, хотя и не был в этом полностью уверен, умышленно сформулировал свою фразу безапеляционно, словно бы говорил о чём-то хорошо известном. — Будучи сыном Фёдора Гежелинского, крупного чиновника времён Государей Александра и Николая Павловичей, он в одиннадцатилетнем возрасте был перекрещён и сменил свои имя и фамилию, сделавшись Николаем Соковниковым.
— Помилуй Бог, да как же такое может быть! — воскликнул Василий.
Базаров тоже удивлённо воззрился на Шумилова; причём, изумление его оказалось до такой степени сильным, что он перестал брить и растерянно опустил руки.
Шумилов рассказал историю управляющего делами Комитета министров и бесславного крушения его карьеры, кратко коснулся деятельности столичных сектантов в начале царствования Императора Николая и подвёл своему рассказу краткий итог:
— За большими деньгами Фёдора Гежелинского, отправившегося в Сибирь на вечное поселение, стояли интересы больших лиц, причастных к сектантской деятельности в Санкт-Петербурге. Именно прикосновенность к делу этих людей и позволила афёре с перекрещением мальчика увенчаться полным успехом.
— Ни один священник не пойдёт на нарушение «Апостольских правил», — убеждённо проговорил Базаров, выслушав Шумилова. — Правило сорок седьмое прямо запрещает повторное крещение!
— Прекрасная эрудиция, Владимир Викторович, — заметил мимоходом Алексей. — Я даже дополню вас и замечу, что помимо «Апостольских правил» запрет на повторное крещение содержат и постановления Карфагенского собора, если не ошибаюсь, правила тридцать шесть и пятьдесят девять. Что, однако, не делает невозможным факт подобного крещения со злым умыслом.
— Это большой грех, — вздохнул Базаров, — и для покрестившегося и для крестителя!
— Возможно то, что впоследствии случилось с Николаем Назаровичем — я имею в виду его оскопление — как раз и есть расплата за этот грех, — проговорил негромко Василий. Он явно находился под впечатлением рассказа Шумилова.
Сам же Алексей Иванович исподволь наблюдал за Базаровым. Тот как-то поскучнел, бритьё заканчивал в полном молчании, погружённый глубоко в свои мысли. Размышления его, должно быть, имели характер самый невесёлый, поскольку лоб лакея покрылся складками глубоких морщин, а взгляд сделался отсутствующим.
Покончив с бритьём, Василий Александрович облачился в чистый костюм с накрахмаленной рубашкой и сразу же приобрёл вид человека уверенного в себе, чем несказанно порадовал Шумилова. До полудня, когда ожидался приезд Яковлева, оставалось ещё некоторое время, и молодые люди решили пройтись по парку. День уже разгулялся, вовсю светило солнце, хотя и нежаркое, но ободряющее, так что в плащах замёрзнуть было решительно невозможно.
Шумилов испытывал некоторые колебания относительно того, рассказывать ли Соковникову о своих подозрениях в отношении Базарова. Несмотря на желание выложить все свежие новости, он всё же удержался от преждевременных заявлений. Поэтому разговор в парке носил характер дружеской беседы на самые общие темы, в основном о здоровье и тлетворном влиянии на оное северного питерского климата. Соковников принялся жаловаться на сырой воздух и скверную воду как самый настоящий петербуржец.
— За те две недели, что безвылазно сижу здесь, я уже всё понял про погоду в столице, — вздыхал он. — Насколько же здоровее я чувствую себя в центральной России! Не смогу я тут жить — уеду как только закончу все эти дела с наследством, продам или погашу векселя. Вот соберу деньги и — уеду.
— Решение правильное, — согласился с ним Шумилов. — Ежели душа не принимает местный климат, так и нечего себя понуждать. Я в последний год тоже стал себя намного хуже чувствовать: какое-то сипение в лёгких появилось, по ночам потливость пробивает, боюсь, дело к чахотке идёт. Надо бы и мне на юг податься, я ведь человек южный, казак, из Ростова.
Яковлев Прокл Кузьмич, которого они оба ждали, показал себя человеком обязательным — приехал за три минуты до полудня. Весь его облик сразу же вызвал в Шумилове резкую неприязнь: пожилой купец оказался из категории тех людей, для которых в русском языке существует определение «живчик». Худенький, горбатенький, весь какой-то сморщенный, но при этом чрезвычайно подвижный и даже суетливый, он воровато оглядывался по сторонам и желчно улыбался. Одет Яковлев был по-купечески, в длинный сюртук с фалдами от талии, в начищенных сапогах, простой бязевой косоворотке. Из нагрудного кармана сюртука выглядывал уголок белого платка — неотъемлемый атрибут внешнего облика скопца; кроме того, и косоворотка его имела белый цвет. Скопцы чрезвычайно любят всё белое, считая, что белизна одежд символизирует чистоту их душ и помыслов.
Купец заявился не один — его сопровождал крупный, массивный, но без брюха, мужчина, чуть ли не в два раза бОльший его телом. Такому впору с кистенём выходить на дорогу. Весь его облик дышал телесной крепостью, природной мощью самца в расцвете сил. Как и Яковлев, мужчина этот имел скопческие атрибуты: белый платок, зажатый пальцами левой руки, и белую же косоворотку.
Приехавшие как раз выгружались перед террасой из экипажа, когда Соковников и Шумилов подошли к ним со стороны парка.
— А-а, Василий Александрович, — осклабился Яковлев, — мы-с, как и обещали, подъехали к вам о деле переговорить.
— Что ж, Прокл Кузьмич, почему бы нам не поговорить, коли у вас дело есть, — Соковников приглашающе указал на дверь в дом. — Пожалуйте, гостем будете…
Они прошли в залу и стали друг напротив друга, буквально в паре шагов, на расстоянии чуть больше вытянутой руки. Яковлев со своей ехидной улыбочкой на губах поинтересовался:
— Что ж это вы, Василий Александрович, и сесть не предложите?
— Не предложу, Прокл Кузьмич. Дабы вас не задерживать и не располагать к длинным разговорам.
— Может, оно и правильно, — легко согласился купец, — А кто это с вами?
Он перевёл взгляд на Шумилова.
— Это поверенный в моих делах Шумилов Алексей Иванович, — спокойно объяснил Соковников. — Он будет присутствовать при нашем разговоре. Но я вижу, и вы не один явились.
— Да, — снова усмехнулся Яковлев. — Это мой компаньон Тетерин Дмитрий Апполинарьевич.
— Так что бы вы хотели, Прокл Кузьмич?
— Я явился по известному уже вам вопросу. Волею случая вы сделались обладателем колоссального состояния, подлинный источник коего к вашему дядюшке не имел ни малейшего отношения. Скажем так: он владел чужими деньгами, но зная это, всегда оставался благодарен тем людям, от которых получил свои миллионы и никогда не отказывал им в помощи и поддержке. Сейчас эти люди доверили мне представлять их интересы. Поэтому я здесь…