— А ведь мальчикам в училище преподавали Закон Божий. — подсказал Шумилов. — Ведомости, которые вёл батюшка, могли попасть в архив Синода?
— Нет, отчётность за эти уроки не по духовному ведомству подавалась, — уверенно сказал Сулина. — Но к нам могли попасть характеристики, которые писал преподаватель Закона Божия. Если выпускник собирался служить по казённому ведомству, то помимо представления аттестата с оценками ему нужно было представить и характеристику от законоучителя. Последний же вёл ведомость всех выданных бумаг такого рода. Так что учащихся в Коммерческом училище мы, пожалуй, всё же сможем установить.
Старичок поднялся со своего кресла и предложил Шумилову:
— Обождите-ка меня здесь, а я схожу-ка в фонды, покопаюсь. Но розыски мои могут затянуться, так что наберитесь терпения, не уходите! Газетку почитайте, чаёк попейте, я как раз кипяток у сторожей наших набрал…
Он действительно надолго оставил Алексея одного. Отсутствовал Михаил Андреевич почти час, за это время Шумилов уже успел напиться чаю и даже вздремнул в кресле.
— Думаю, что задание мною даже перевыполнено, — с усмешкой проговорил Сулина, опуская на стол перед Шумиловым толстую, листов на триста, папку, перехваченную грязным потёртым шнурком. — Вот-с, Алексей Иванович, полюбопытствуйте. Личное дело училищного законоучителя того времени Дементия Ивановича Ахторпова. Я краешком глаза в него заглянул и, по-моему, там должно быть то, что вы ищете.
Шумилов потянул шнурок и раскрыл папку. Открывал дело формуляр священника, содержавший анкетные данные о нём самом, его родителях, образовании и местах службы. Та часть личного дела, что касалась его преподавания в Коммерческом училище, находилась в конце папки; очевидно, что Ахторпов сделался педагогом уже в конце жизни. Алексея чрезвычайно заинтересовало описание этого учебного заведения, представленное священником по требованию чинов Третьего отделения Его Императорского Величества канцелярии.
Сам по себе повод, потребовавший подготовки этого документа, оказался весьма любопытен. Сотрудники Третьего отделения, в то время игравшего роль тайной полиции, установили, что некоторые из воспитанников училища имеют контакты с известными в столице содомитами. Извращенцы подобного рода привлекали к себе пристальное внимание политической полиции и попадали в списки неблагонадёжных лиц, которые ежегодно подавались Государю Императору. Шумилов ещё со времени обучения в Училище правоведения знал о весьма нашумевшем в 1838 году деле так называемого «Общества свиней», члены которого, преимущественно французы, предавались разнообразным порокам. Государь Николай Павлович на основании доклада графа Бенкендорфа повелел «Общество» сие закрыть, а иностранных подданных выслать из пределов Империи. Всего без права возвращения в Россию оказались высланы четырнадцать человек.
Поскольку несовершеннолетние воспитанники Коммерческого училища попали в поле зрения тайной полиции, священника, преподававшего им Закон Божий, попросили подготовить докладную записку об умонастроениях, царящих в ученической среде. Ахторпов такую записку подготовил и представил в Третье отделение, копию же документа направил митрополиту, из канцелярии которого она в конце концов попала в архив Святейшего Синода. Написанная ярким, сочным языком, докладная читалась легко и быстро; Шумилов ознакомился с нею с немалым любопытством.
Первоначально Коммерческое училище создавалось для образования и воспитания тех детей, которым предстояло наследовать торговые предприятия родителей, то есть выходцев из купеческого сословия. Однако в начале девятнадцатого столетия запрет на приём детей прочих сословий был снят, и в Училище стали принимать детей мелких лавочников, мещан, разночинцев и даже крестьян. Основная масса окончивших сие учебное заведение шла работать на должности управляющих, бухгалтеров, контролёров, приказчиков в торговые конторы, на фабрики, в крупные имения. Значительный процент воспитанников определялся на казённую службу — на таможни, в Госбанк, в министерства. Некоторые по прошествии времени, поднабравшись опыта и сколотив небольшой капиталец, открывали собственное дело, но таких было сравнительно немного. Сам Ахторпов считал, что таковым окажется «примерно один из десяти воспитанников». Обучение в Училище являлось платным, те воспитанники, которые обучались с полным пансионом, платили 335 рублей серебром в год, те же, кто с неполным, так называемые «приходящие воспитанники» — 200 рублей. Администрация Училища имела возможность набирать до шестидесяти учеников без оплаты, кроме того, тридцати шести учащимся из «недостаточных семей» выплачивались стипендии. В обучение принимались дети десятилетнего возраста. В своей записке священник подробно освещал принятую в Училище систему преподавания, благодаря чему Шумилов смог составить довольно полное представление о том, чему и как там учили. В ходе семилетнего обучения учащиеся получали знания в объёме полного среднего образования, соответствовавшего курсу реальной гимназии. Но кроме этого им читали ряд специальных дисциплин. В число таковых, кроме иностранных языков входили: коммерческая арифметика, техническая химия, товароведение, бухгалтерское дело, законоведение, политическая экономия, ведение корреспонденции, история торговли и коммерческая география. На каникулах иногородних ребят отпускали домой, а в город — на выходные дни и праздники. Дети петербуржцев являлись по преимуществу приходящими воспитанниками.
Далее в деле священника Ахторпова оказалось несколько рапортов в канцелярию митрополита, никак не связанных с его преподаванием в Училище. Шумилов просмотрел их поверхностно: в одном рапорте священник жаловался на некачественный ремонт кровли в своём доме, в другом доносил митрополиту об инциденте, связанном с тем, что наследственный почётный гражданин ударил церковного сторожа. Бумаги эти представляли, конечно, некоторый исторический интерес, но Алексея Ивановича в ту минуту заинтересовали мало.
Наконец Шумилов отыскал то, что так хотел увидеть. Почти треть личного дела занимали копии характеристик, предоставленные священником выпускникам училища. Это оказались добротные, обстоятельно составленные документы, позволявшие довольно полно представить себе личность того, кого призваны были описать. Священник оказался человеком, способным мыслить нешаблонно и излагать мысли образно, кроме того, он явно избегал в своих характеристиках общих фраз.
Пробегая глазами эти документы, Шумилов иногда задерживался и вчитывался в некоторые любопытные пассажи. Кричевский Антон: «в спорах горяч, в трудах — усидчив, к Вере — ревностен». Мамадышев Владимир: «флегматичен… хладотелен». Куприянов Андрей: «читает стихи Дениса Давыдова, но и не только, тако же прочёл исторический труд оного о Великой Отечественной войне… Интересуется историей бонопартизма, изучив оную досконально, разоблачает деяния Наполеона с редкостным для его младых лет здравомыслием.»
И когда Шумилов, перевернув очередной лист, увидел характеристику Базарову Владимиру, сердце его пропустило один удар. С очень странным чувством Алексей принялся читать документ, долетевший до него из другой эпохи точно звучное раскатистое эхо в горах. «Сын чиновника канцелярии Управляющего делами Комитета министров, но службою отца никогда не кичится… Остёр умом, на всё у него есть присловие или поговорка… Щедро одарён природою самыми разнообразными талантами. Памятлив, ничего не забывает, за эту черту многие его недолюбливают, а кто-то боится. Учится легко, заучить любой матерьял для него труда не составит, а посему по Закону Божиему всегда имел „отлично“, но душевной тяги к Вере Христовой… так и не обнаружил. Выпущен в мае 1838 года с отличным аттестатом.»
— Ну что ж, Дрозд-пересмешник, вот я тебя и нашёл, — пробормотал задумчиво Шумилов, а Сулина, не разобрав сказанного, переспросил:
— Что вы говорите, Алексей Иванович?
— Да вот-с, Михаил Андреевич, отыскал я наконец знакомца, — Алексей, закончив чтение характеристики, принялся листать личное дело дальше; убедившись, что более оно не содержит ничего ценного, закрыл папку. — Спасибо вам, вы даже представить не можете, как сильно мне помогли.
Сердечно пожав руку старику, Шумилов поспешил обратно на дачу в Лесное. Он уже порядком устал от событий сегодняшнего дня, устал прежде всего морально, но в эту минуту интуиция подгоняла его, толкала в спину, подсказывая, что времени терять не следует. Необъяснимое логикой чувство, но всегда безошибочное.
По дороге за город Шумилов привёл в порядок мысли, несколько спутанные событиями и впечатлениями этого долгого дня. Прежде всего, ему стало ясно, что Базаров вовсе не случайно порезал щеку Соковникова во время бритья. Фамилия Гежелинский вызвала у лакея панику и вот именно поэтому твёрдая прежде рука дрогнула. То есть, конечно, не сама фамилия испугала Базарова, ведь сама по себе фамилия — это всего лишь пустой звук. Его напугала осведомлённость Шумилова о делах минувших дней, то, что розыски свои он обратил в далёкое прошлое покойного Николая Назаровича.
Что же это могло означать? Что в этом страшного увидел Базаров?
Случай этот наводил на мысль, что лакей прекрасно знал фамилию Гежелинский, что однако, попытался скрыть, ответив отрицательно на прямо поставленный вопрос. И это отрицание выглядело ещё более двусмысленным в контексте того открытия, которое Шумилов сделал в архиве святейшего Синода, а именно — отец Базарова являлся чиновником канцелярии управляющего делами Комитета министров. Другими словами, он служил в прямом подчинении того самого Фёдора Гежелинского, незнанием фамилии которого Базаров пытался отговориться. Более того, что-то подсказывало Шумилову, что маленький Вова Базаров познакомился со своим одногодкой Мишей Гежелинским ещё до того, как тот сделался его соучеником Николаем Соковниковым.
Возможно ли такое?
Да, возможно. Во многих казённых учреждениях существовала традиция устраивать новогодние праздники для детей служащих. Именно там-то мальчики и могли впервые увидеть друг друга. Вряд ли они сделались бы друзьями — всё-таки их родители имели различный статус — но они прекрасно должны были запомнить эти ранние встречи. И вот в десятилетнем возрасте судьба снова сводит их вместе, на этот раз в стенах Коммерческого училища. Фёдор Гежелинский, лишённый чина, дворянского звания и наград, уже бредёт этапом в Сибирь, а сынок его вдруг оказывается в числе купеческих детей, зачисленных в воспитанники училища. У него другие имя и фамилия. Но Вовочка-т