— И что же?
— Ну, я бросился к ним в квартиру, тётка её причитает, воет в голос — помоги, Кузьма, сними дурищу с карниза. Ну, я и полез. Тоже хорош! Она меня самого чудом не столкнула вниз — и не потому даже, что нарочно — а просто оттого, что дурочка и не соображает. При этом рукав рубахи оторвала. В общем, сам и не знаю, как мне её удалось назад в окно втащить. И что ж ты, Ляксей, думаешь? папаша ейный мне спасибо сказал или червончик подкинул на сапоги новые, али рубашонку? Так сказать, за спасение дочки? Ха-ха, как бы не так! Жмот проклятущий, тьфу! — Кузьма смачно сплюнул. — Даже на починку рубахи гривенник пожалел. Так что подумай, Алексей, надобна ли тебе такая женка?
— Уж боюсь и подумать. А вот хочу узнать, с кем она живёт? Кто за квартиру платит и вообще…
— За квартиру платит её папашка. Сам здесь не живёт, показывается только раз-два в месяц, а то и реже. Денег принесёт, оставит у меня, чтобы я управляющему передал — потому как он, папашка, то есть, завсегда в воскресенье поутру является, когда все нормальные люди в церковь ходют. М-да… А ты, Ляксей, часом не из полиции?
— Ну ты, Кузьма, даёшь, — в первый раз засмеялся Шумилов. — Ты-то сам репой своей пораскинь: полицейский тебя водкой поить станет?
— М-да, с вопросом я погорячился, признаю, — он принялся опять разливать водку по чекушкам, но Шумилов поспешно прикрыл свою ладонью, давая понять, что пить не хочет. — Тогда я себе налью. Так вот, живёт Анастасия с родной тёткой по линии матери. Тётку эту зовут Домна Казимировна. А моя Матрёна у них пол моет, ну, с Домной за жисть говорит, понятное дело. Так вот по её рассказам получается, что когда Базарова жена померла — это давненько уж приключилось, Настасья еще малой была — он сошёлся с другой женщиной. Жили вне брака, в грехе, да и кудыть брак-то? люди уже в возрасте! Хорошая, вроде бы, тётка была, добрая, за Настей оглашенной как за родной дочкой смотрела. Да только женщина эта тоже померла — года уж с два как. И вот тогда Базаров позвал эту самую Домну Казимировну, то есть, первой жены сестру. Попросил, чтобы приехала за племянницей смотреть, сам-то Владимир Викторович шишка важная, управляющим служит, ему от места отлучаться не возможно-с. Так вот, а Домна Казимировна — ни в какую, не поеду, говорит. Он её на дух не переносил, пока жена была жива, и на порог не пускал, и третировал всячески, и потом все годы знаться не желал. А тут что ж делать? — пришлось поклониться. Вобсчем, он её в конце концов уговорил, содержание какое-то определил и в Питер выписал из Новгорода — лишь бы за дочкой, значит, ходила. Ну, и Домна приехала сюда. Да и правильно — своей она семьи не имеет, чем в одиночку век коротать, лучше уж с какими-никакими родственниками.
— И как у них сейчас с Владимиром, мир? она не думает возвращаться в Новгород? — Шумилов заподозрил, что Базаров, возможно, забрал паспорт дочери для того, чтобы тётка не смогла самовольно увезти Анастасию в Новгород.
— А кто ж их знает? — вздохнул дворник. — Он придёт на час-другой, распоряжения отдаст: насчёт дров там или вот как весной, чтобы плотников прислали — окна забить, чтоб они не открывались, значит, — ну и всё. Но криков, правда, во время его визитов из квартиры не слыхать.
«Старые обиды если и прощаются, то всё равно не забываются», — подумал Шумилов. — Их можно припрятать, загнать вглубь, сделать вид, что ничего не было, но забыть совсем — нет, такого никогда не происходит. Особенно у женщин. Что ж, это мне даже на руку…» Теперь он ясно представлял, как надлежало построить разговор с базаровской свояченицей.
— Всё же, Кузьма, я пожалуй, взгляну поближе на девицу, — сказал Алексей вслух. — Базаров же проверит, приходил я или нет! Так что показаться в квартире надо…
— Ну, ну, Ляксей, сходи, — усмехнулся дворник, подливая себе ещё водки, — внимательнее следи за Настькой, насчёт сковородки — это не шутка, не думай, взаправду огреть может! Пару раз Настьку в больницу отправляли, а когда Анна Степановна — это вторая жена, покойница, была жива — в Москву какому-то известному доктору возили показывать. В Печоры тоже возили, на отчитку к монастырским старцам, думали, бесами одержимая. Да только всё понапрасну. Голова, как известно, механизм тонкий!
Расставшись с Кузьмою, Шумилов, однако, не отправился в квартиру на третьем этаже, а поворотил домой. Он знал, что ему не следует появляться на глаза Домны Казимировны в одежде приказчика. Тут требовался другой подход.
Шумилов склонялся к мысли, что вероятнее всего как раз в квартире, где проживали Настасья и Домна Казимировна, хранились деньги Базарова и изобличающая его расписка от банкира. Наилучшим поворотом событий следовало признать создание такой ситуации, в которой Домна Казимировна пожелала бы сотрудничать со следствием, другими словами, побудить её к добровольной выдаче тайников Базарова. В любом случае, идти в квартиру следовало только вместе с полицией.
16
На другой день уже в половине десятого часа утра Алексей Иванович Шумилов находился в дежурной комнате Управления Сыскной полиции и терпеливо дожидался появления Агафона Порфирьевича Иванова, находившегося на докладе у Путилина.
Когда сыскной агент шагнул через порог дежурной комнаты, Шумилов вручил ему прочитанные дневники Соковникова. Агафон хотел было попрощаться с Алексеем, но тот, придержав его за рукав, сказал негромко:
— Потолковать бы, Агафон Порфирьевич.
Они спустились этажом ниже, в одну из комнат, занятых агентами.
— Что с Владиславом, почему его не видно? — полюбопытствовал Шумилов.
— Ему Путилин предоставил отпуск. Дело Соковникова с нашей стороны закончено, теперь все карты на руках у прокуратуры. Так что Иван Дмитриевич отправил Владислава погулять, — объяснил Иванов.
Шумилов вкратце рассказал сыскному агенту о результатах своих розысков и подозрениях в адрес Базарова. Разумеется, не забыл упомянуть об обыске в комнате лакея, об обнаруженном паспорте и разговоре с дворником. Иванов внимательно выслушал, затем, подумав немного, проговорил не очень уверенно:
— Вроде бы ничего конкретного…
— С одной стороны, Агафон Порфирьевич, и в самом деле вроде бы ничего конкретного, — вздохнул Шумилов, — но с другой… вы ведь сыщик со стажем! неужели не чувствуете, что становится горячо? Всё в этом деле получает своё объяснение: Базаров прекрасно имитирует почерка, пишет двумя руками и с наклоном в одну сторону, и зеркально… Ему переписать завещание Соковникова и самому себе нарисовать пятьдесят тысяч рублей — пара пустяков, так, разминка клоуна. У него ненависть к Соковникову в душе жила много лет, впрочем, как и у Соковникова к нему, всё это копилось с детской поры. Вы думаете, такое забывается? Базаров не просто ждал смерти своего «хозяина», он к ней готовился. А дурачок Селивёрстов, укравший икону и наличные деньги, просто глупо подставился, своей тупой кражей покрыв куда более значительное и тонко организованное хищение Базарова.
— Чёрт побери, всему верю, что вы говорите. Очень похоже на правду! — Иванов даже хлопнул ладонью по столу. — Что, собственно, вы предлагаете?
— Надо попробовать столковаться с Домной Казимировной. Поговорить официально, строго, пообещать каторгу в случае противодействия правосудию.
Немного потолковав, уточнив детали предстоящего разговора, Иванов и Шумилов отправились на извозчике в Конный переулок.
Зашли во двор, и Шумилов сразу наткнулся на взгляд дворника Кузьмы. Тот явно остолбенел, увидав вчерашнего приказчика в дорогом костюме с золотой заколкой в галстуке. Алексей кивнул ему, давая понять, что не забыл давешнюю встречу, а Агафон, подойдя к дворнику, строго спросил, показывая полицейскую бляху:
— Читать умеешь?
— Так точно-с! — Кузьма стал по стойке «смирно».
— Что написано?
— Сы… сы… сыскная… — заикаясь пролепетал дворник-горлопан, разбирая витиеватое тиснение по латуни.
— Сыскная полиция, братец, — закончил Агафон, поедая строгим взглядом массивную фигуру дворника, бывшего на целую голову выше него. — Ты, оказывается, пентюх, читать не умеешь, твою мать…
— Умею, в-ваше благородие!
— Как звать тебя, грамотей?
— Кузьма Миронов, фельдфебель двенадцатого стрелкового полка в отставке… С правом ношения мундира!
— Да ладно тебе, мундир, — хмыкнул Иванов. — Короче, Кузьма Миронов, если услышишь свисток — стремглав беги в околоток и зови сюда квартального. А ещё лучше вместе с помощником. Понял?
Дворник ошеломлённо смотрел то на Шумилова, то на Иванова, словно не веря глазам своим.
— Так точно-с, — наконец, промямлил он. — Исполню всё в точности!
Иванов и Шумилов направились в квартиру, где проживала полоумная дочь Базарова.
Грязноватая, пропахшая мышами и кошками лестница производила мрачное впечатление; окна в подъезде, явно мывшиеся не чаще раза в год, тускло освещали пространство вокруг себя. Поднявшись на третий этаж, сыщик остановился на узкой площадке перед оббитой клеёнкой дверью и покосился на Шумилова: «Тут, что ли?». Агафон покрутил ручку звонка, прислушался к заунывному треньканью где-то в недрах квартиры. Довольно долго на звонок никто не реагировал, но после повторного звона, из-за двери, наконец, донёсся нелюбезный женский голос: «Чего надоть?» Иванов снова глянул на Шумилова и зычно гаркнул: «Открывайте, Домна Казимировна, открывайте! Полиция по вашу душу!»
Дверь приотворилась на ширину цепочки, и на Агафона насторожённо глянула женщина в годах. Лицо строгое, недоверчивое; плотно сжатые губы образовывали тонкую прямую полоску, а колючие глаза и сведённые к переносице брови придавали лицу выражение напряжённого недовольства.
— Что вам угодно? — недоверчиво спросила женщина из-за двери.
— В ваших, Домна Казимировна, интересах поговорить с нами не на лестнице, — ответил ей Шумилов.
Женщина секунду раздумывала над его словами, а после этого всё с теми же ледяными интонациями в голосе ответила:
— А почём я могу знать, что вы полицейские?