— Я могу показать жетон Сыскной полиции.
— Что толку? Я никогда их не видала… вы можете мне любую железку показать и сказать, будто это жетон Сыскной полиции.
— Вот что, мамаша, я начинаю терять терпение, а сие для вас плохо кончится! Я ведь могу пригласить сюда квартального, и в этом случае вам придётся объяснить, почему в вашей квартире проживает женщина двадцати восьми лет, не имеющая на руках паспорта…
Женщина смешалась. Взгляд её скользнул по фигуре Иванова, сфокусировался на Шумилове, стоявшем подле, затем нырнул куда-то вниз, под ноги; наконец, она выдавила из себя:
— Так чего вам угодно, господа полицейские?
— Мы имеем разговор к вам. Открывайте дверь живее!
Строгий окрик возымел действие. Дверь на секунду прикрылась, звякнула сбрасываемая цепочка, и через секунду дверь распахнулась настежь. Женщина впустила Шумилова и Иванова в квартиру.
Это была именно квартира, а не обычная съёмная комната и тем более не постыдный угол; из этого Шумилов заключил, что Базаров по меркам большинства обитателей этого квартала — достаточно обеспеченный жилец.
Носы вошедших уловили разнообразные запахи, обычно присущие плохо проветриваемому жилью. Несмотря на ещё достаточно тёплую погоду на улице, в жилище Домны Казимировны воздух стоял промозглый, влажный, какой-то очень нездоровый. В прихожей отсутствовали окна, из-за чего она оказалась погружённой в полумрак, из которого выступали очертания старой мебели, висевшей на стене деревянной лохани и наваленных чуть ли не до потолка коробок. Домна Казимировна куталась в пуховый платок, а на ногах у неё можно было видеть диковинные тапки, представлявшие собою гибрид вязаного носка с подшитой снизу войлочной подошвой от валенок.
— Моя фамилия Иванов, зовут меня Агафон Порфирьевич, я агент Сыскной полиции, — представился сыщик. — Человек рядом со мною — Шумилов Алексей Иванович, он юрист. Мы имеем к вам дело касательно небезызвестного вам Базарова Владимира Викторовича. Вам известен такой?
— Известен, — глухо уронила женщина.
Она провела непрошеных гостей в ближайшую от прихожей комнату, заставленную старой неуклюжей мебелью, и усадила их к маленькому столику у окна. Окно давало мало света, так как в него совсем не проникало солнце, загороженное высившейся подле громадиной шестиэтажного доходного дома. В комнате оказалось несколько теплее, потому что сюда одним боком выходила большая круглая печь, которая топилась, видимо, из соседней комнаты; но она давала мало тепла, и дабы сберечь его, Домна плотно притворила за гостями дверь в коридор.
Не успел Иванов открыть рот, как в комнату, переваливаясь по-утиному, вошла полноватая женщина лет тридцати пяти в ситцевом застиранном платье, растрепанная, с наивно-детским выражением лица, с которым контрастировали многочисленные ранние морщины вокруг рта и глаз. Кожа вошедшей казалась дряблой, тусклой и бледной, видимо, женщина очень мало времени проводила на воздухе. Безвольные губы её сложились в застенчивую оглуплённую улыбку, и на лице отразилась гримаска любопытства.
— Тётенька…
Она осеклась, не ожидая, видимо, встретить незнакомых людей и, заглянув поочередно в их лица, неожиданно сказала:
— А леденчик дай! Из коробочки леденчик… вкуснее петушка… Дай! Тятенька завсегда даёт…
Она как будто обращалась к Шумилову, хотя наверняка это утверждать он бы не решился. Взгляд женщины блуждал, ни на чём особенно не задерживаясь. Эта бессмысленность глаз казалась отталкивающей и производила очень тяжёлое впечатление: сразу становилось ясно, что человек этот не играет, не шутит и не мистифицирует, голова его не в порядке и притом серьёзно.
— Нет, Настя, леденцов господа не принесли. В другой раз поешь. Ты ступай к себе, займись рукоделием, — строго, без тени улыбки произнесла Домна.
Шумилов поглядел, как Анастасия бочком вышла из комнаты, и оборотился к Домне Казимировне:
— Вы в курсе, что ваш родственник нанимал меня в деле по наследству, которое он должен был получить, согласно волеизъявлению умершего купца Николая Соковникова?
Женщина не успела ответить, как Иванов неожиданно добавил:
— Вообще-то мы боялись, что уже не застанем вас здесь, думали, что вы в квартиру получше перебрались.
Домна впилась в сыщика взглядом, исполненным подозрения:
— А с какой это стати мы должны были куда-то перебираться?
— Ну как же! У вас, я погляжу квартирка не ахти. Холодно, поди, да и район не очень-то спокойный… прямо скажем, шебутной, так что вам теперь прямой резон снять жильё поприличнее, в бельэтаже, с видом на проспект.
— Да об чём это вы толкуете, господин хороший, я никак в толк взять не могу?! — она, похоже, и впрямь не понимала подтекста в словах сыщика.
Шумилов подыграл Иванову и с деланым изумлением воскликнул:
— Позвольте, как это о чём? О том наследстве, которое Владимир Петрович через хозяина своего Соковникова получил! Пятьдесят тысяч ему отвалилось, наверное, не баран чихнул, правда? С такими деньгами можно хорошо зажить. Не то, что квартиру, а даже домик в Песках прикупить. И Анастасии Владимировне на лечение и присмотр хватило бы…
При этих словах Домна подняла на Шумилова глаза, да так и замерла — с открытым ртом и остановившимся взглядом. «Как же это пятьдесят..! …тысяч! …Пятьдесят?!» — наконец, выдавила она из себя и замолкла, точно впав в ступор. Алексей же, довольный достигнутым результатом, продолжил напирать, делая вид, будто не замечает странной реакции собеседницы на свои слова:
— Неужели сие для вас новость? Как, неужели он вам не сказал? Даже полусловом не обмолвился? А мне-то, признаюсь, говорил, что даже и не знает, куда можно потратить такую сумму. Вот вы ему насчёт квартирки и присоветуйте…
Домна смотрела перед собой остекленевшими глазами — такой невидящий взгляд бывает обычно у захваченных врасплох навязчивой мыслью людей. Потом она как бы встрепенулась, глянула по сторонам:
— А вы точно знаете, господа, о чём говорите?
— Про пятьдесят тысяч? — уточнил Шумилов. — Уж не сомневайтесь, собственными глазами видел бумагу и слышал, как её зачитывал нотариус.
Женщина помрачнела, губы её скорбно сжались:
— Вот значит как… Значит, пятьдесят тысяч… Подумать только!
— Интересная новость, правда? — полюбопытствовал Иванов. — Да только вы, Домна Казимировна, как будто бы и не рады?
— А чего же радоваться-то? когда узнаешь, что сродственник твой мошенник и каналья… так и радоваться нечему! Мне-то он сказки рассказывал про то, что денег, дескать, у него нет, хозяин, дескать, жалованье задерживает.
Вдруг, словно осенённая какой-то новой мыслью, она повернулась к Иванову, глянула на него пронзительно, торопливо заговорила:
— Он приезжал третьего дня, совсем неожиданно. Обычно-то он ездил только по воскресеньям, пока хозяин в церкву ходил молиться, а тут посреди недели явился, поздно вечером уже. Говорит, меня на службу молодой племянник хозяина берёт и хочет, чтобы я его в скором времени сопровождал за границу…
— За границу Василий Александрович не собирается, — заметил Шумилов. — Он ещё долго будет в столице сидеть, деньги дядюшки по сусекам собирать. Так что отлучаться ему покуда никак нельзя.
— Да я сама это понимаю, не думайте, что дура, — усмехнулась женщина. — А мне-то Володька говорит, будто, мол, уеду в скором времени, но ты, дескать, не волнуйся, я денег на прожитие оставлю.
Она запнулась и после короткого молчания, продолжила:
— Смотаться, значит, решил, а меня с Настькой бросить. Н-да, хорош гусь, хорош родственничек! А я-то поверила! Вот дура! Ведь знала же, что шельмец, и душа моя всегда к нему не лежала… — она мстительно поджала губы. — Ай пройдоха, ай изверг! Стало быть, себе дорогу в Карлсбад нарисовал, а меня тут бы бросил мыкаться с Настькой, с хлеба на воду перебиваться. Ведь так и живём, лишнего куска не съешь, лишнего полена в печку бросить не моги! — она горестно поднесла платок к глазам и вдруг встрепенулась. — А вам-то чего надобно?
— Скажите, Домна Казимировна, — с официальными нотками в голосе обратился к женщине Иванов. — Владимир Викторович оставил вам на сохранение что-то типа свёртка, пакета или шкатулки?
Домна недоверчиво смотрела на гостей, пытаясь понять, куда они клонят и отчего задают такие вопросы. Сложные, видать, чувства боролись в душе женщины — она страшилась подвоха и одновременно с этим боялась сделать неверный шаг, хотела отомстить хитрому родственнику и сама же этого опасалась. Причём, уже по её молчанию Шумилов понял, что она действительно хранит нечто важное, полученное от Базарова, и задача, таким образом, сводилась лишь к тому, чтобы заставить её выдать тайник.
Наконец Домна, не вынеся мучительной паузы, выдавила из себя:
— Да что случилось-то? Отчего вы спрашиваете?
Агафон покосился на Шумилова, мол, ты видишь то же, что и я? Было ясно, что он истолковал молчание женщины точно так же, как Алексей.
— Ваш родственник украл у покойного хозяина ценные бумаги на очень большую сумму, — без особых церемоний, официальным тоном принялся объяснять Агафон. — Нам известно, что он их продал: часть получил наличными, а под остальные взял расписку или оставил в виде депозита в банке. Вот этот-то документ мы и ищем. Мы знаем, что он у вас, — со стороны сыщика это последняя фраза являлась, конечно, блефом, но ему необходимо было её сказать, — и я категорически не советую вам, Домна Казимировна, покрывать Владимира Викторовича Базарова. Он вор, и ему самое место на каторге. Но вы, если только попробуете обмануть нас, сделаетесь его добровольным помощником. Мы знаем, что воровал он один, но на каторгу пойдёте вы вместе… вы понимаете меня?
Для усиления впечатления несколько слов добавил и Шумилов:
— Зачем же вам отвечать за чужие грехи? Кто напакостил, тот путь и ответит.
— Заметьте, мы явились без соответствующей полицейской команды, — вновь заговорил Иванов, — как раз для того, чтобы дать вам шанс добровольно выдать сданное на сохранение. Если же вы приметесь ломать комедию и утверждать, будто ничего не знаете, то нам не останется ничего другого, как прибегнуть к форменному обыску с соответствующим протокольным оформлением. И тогда уже раскаиваться будет поздно, и обратного пути у вас не останется. Так что — решайтесь прямо сейчас.