— А что будет с Владимиром? — неожиданно спросила Домна. — Ну, ежели документик этот отыщется?
— Выдачей документа вы спасёте от каторги себя, Домна Казимировна, — всё так же веско, как и раньше, ответил Иванов. — А Базарову в любом случае придётся предстать перед судом за кражу. А потом, соответственно, отбыть наказание, судом определённое.
— Вот что, — Домна решительно повернулась к двери, за которой скрылась четверть часа назад полоумная Настя. — Тут есть незадача. Нужные вам документы, скорее всего, в шкатулке, которую Владимир привёз недели две тому назад. Привёз и отдал Насте, сказал: «Возьми, дочка, и сохраняй как зеницу ока. Никому не давай, из рук не выпускай.» А Настя — это ж надо знать! это же больной человек, в смысле головою больной!
— А что с нею?
— Её мать, сестра моя, значит, долгое время не могла забеременеть. Бог, стало быть, не давал, видел, что не нужно это дитятко. Эх-ма! Ну, поздний ребёнок, сами понимаете. Но всё же забеременела, к бабкам ездила, там ей пошептали… Однако, переходила она свой срок, разрешиться никак не могла, тоже для плода мало хорошего. Ну и травма родовая. Вот оно и получилось, чудо такое… Никому такого испытать не приведи, Господи! Вот такая у нас Настенька, с умом трёхлетнего! Что в голову втемяшится — никак потом не выбить! С ней невозможно сладить ни уговорами, ни принуждением, ни угрозами. Угроз она вообще не понимает… страха не ведает. Ну, я ж говорю, точно дитя трёхлетнее, оно ведь тоже никого и ничего не боится — ни огня, ни собак… Так и с этой шкатулкой. Я сама хотела посмотреть, что там такое, так Настька носилась с ней цельными днями, не расставалась, даже спать с собой в постель брала. Силой отобрать не могу — она намного сильнее меня, и тягаться мне с нею не резон. Слово папаши она помнит, и оно для неё сильнее моего.
— Я подойду и заберу силой, — без долгих раздумий рассудил Иванов. — То же мне, нашли об чём сыр-бор разводить!
— И что получится? Ты подойдёшь, схватишь шкатулку, Настасья упрётся, и ты ударишь её? А коли потребуется, то ещё раз и ещё? — проговорил Шумилов. — Что за безобразная сцена! Мы же не урки какие-то, Агафон, не на нарах же сидим… Нет, так нельзя действовать! А можно ли попытаться шкатулку осторожненько выпросить?
— Знаете что… — Домна призадумалась. — Давайте, я напишу записку как бы от имени Базарова. На тот случай, если уговорить её не удастся.
— Она, что же, читать умеет? — уточнил Иванов.
— Она буквы знает. Простейшие слова складывает. Сказать, ей, что записка от папы и шкатулку надо отдать — это она поймёт.
Домна достала из бюро лист бумаги. карандаш и принялась старательно выводить аршинными печатными буквами незамысловатый текст. Шумилов прочитал через её плечо: «Настюша, это пишет папа. Сохрани эту записку, а шкатулку отдай тёте.» Написав это, она сложила лист вчетверо и опустила его в карман платья.
Все трое прошли в соседнюю комнату, за стенку. Там оказалось гораздо теплее. Шумилов бегло осмотрелся: комнатка небольшая, узкая как шкаф, с поотставшими в углах обоями, с двумя тёмными фотографиями в рамках на стене. На одной можно было различить Владимира Базарова с маленькой девочкой и женщиной, видимо, первой женою. Рамка этого семейного портрета была увита веточкой бумажных цветов. На другом дагерротипе также можно было видеть папашку с этой же самой женщиной. Застывшие позы и напряжение, легко читавшееся в лицах, свидетельствовали о том, что процесс экспозиции снимка оказался для этих людей непривычным и мучительным. Напротив двери — окно, справа — узкая кровать с горкой подушек и ажурными подзорами. У левой стены, как раз напротив кровати, в комнату полукругом вдавалась печь — та самая, что другим своим боком обогревала гостиную, которую они только что покинули.
Анастасия Владимировна сидела на жёстком стуле у окна, держа в руках плюшевого медвежонка, которого прижимала к телу. Она с явной тревогой уставилась на вошедших. Домна стала к ней приближаться, приговаривая негромким елейным голосом:
— Настенька, голуба моя, тут записочка от тятеньки для тебя… Записочка для тебя. Тятя написал, папа!
— Тятя? — женщина на стуле осклабилась, показав жёлтые зубы.
Шумилов поймал себя на том, что его раздражает запах, висевший в этой комнате; он вспомнил о народном поверии, гласившем, что настоящий сумасшедший всегда особенно пахнет, и запах этот невозможно ничем перебить — ни дорогим мылом, ни свежим бельём.
— Да, голубушка, именно тятя! Вот записочка, — Домна протянула Настасье листок. — Возьми, почитай его, ну-ка возьми…
Сумасшедшая отбросила от себя медвежонка и двумя руками ухватилась за бумажку. Шумилов думал, что Настасья сейчас её разорвёт, однако, он недооценил женщину: та довольно ловко развернула записку. Настасья явно сталкивалась с такими вещами прежде.
— А скажи-ка, синичка моя, куда ты положила тятенькину шкатулочку? Шкатулочку тятину? А-а? Ну-ка, скажи, милая голубушка!
— Тятину? — встрепенулась Настасья. — Тятину коробочку?
— Именно. Он тебе письмо написал, что коробочку надо взять. Сейчас письмо будем читать, но ты шкатулку мне давай. Давай шкатулку, и будем письмо читать.
Домна, говоря всё это, ласково поглаживала Настасью по плечу, но та, при последних словах тётушки, вскочила стремглав со стула и с криком оттолкнула её от себя. Лицо сумасшедшей переменилось, теперь в нём явственно читалась паника. Шумилов оторопел от неожиданной прыти Анастасии, подобную энергию невозможно было предположить в её вялой и аморфной с виду фигуре. Домна, правда, толчка и крика не испугалась, сказалась, видать, привычка к общению. Она продолжила что-то ласково бормотать Анастасии, поглаживая её по руке.
Сумасшедшая вроде бы немного успокоилась. Побуждаемая ласковыми увещеваниями тётушки, она наклонилась над кроватью и откуда-то из-под подушек выудила довольно большую шкатулку с лаковыми росписями по бокам и крышке и изящными латунными уголками. Шкатулка, насколько мог её рассмотреть Шумилов, находилась в прекрасном состоянии; не иначе, как это был подарок Анастасии от папеньки, дабы полоумная женщина могла хранить в нём свои «богатства».
Вцепившись двумя руками в шкатулку у груди, Настасья вжалась спиною в угол за кроватью, тем самым максимально отдалившись от мужчин. Получалось, что Домна, стоявшая перед нею, закрывала её собою, исключая всякую возможность внезапно выхватить предмет из рук сумасшедшей. Шумилов посмотрел на Иванова: у того ходили желваки и кривились губы, не требовалось большого ума, чтобы понять как сыщик внутренне негодовал на разворачивавшуюся у него на глазах нелепую ситуацию.
— Тятенька дал! — изрекла Настасья, прижимая шкатулку к груди. — Мне дадено… Тятенька дал!
— Ну же, милая Настя, ну не артачься, видишь, господа пришли важные, записку принесли, давай почитаем записку от тятеньки, — спокойно, не повышая голоса, продолжала увещевать Домна Казимировна. — Ну, не упрямься!.. Давай скорее шкатулку, и сядем письмо читать. А потом я тебе сегодня же венское пирожное куплю, сходим в кондитерскую, как давеча…
Но Настя только упрямо мотала головой, ещё сильнее вжимаясь в угол. Недоверие и страх всё явственнее проступали на её лице. Наконец, она не выдержала и затрясла головой, отчего волосы, до той поры прибранные в косу, стали рассыпаться. Они падали на её лицо неопрятными лохмами, взгляд сумасшедшей делался всё более диким — она явно впадала в какое-то невменяемое состояние. Шумилов понял, что ещё минута-другая. и ситуация сделается неконтролируемой: Настасья начнёт орать и биться головой о стену, а Агафон, чего доброго, не преминёт воспользоваться грубой силой.
Домна повернулась к мужчинам и зашипела:
— Видите, я же говорила вам, что она не отдаст! Это завсегда так — что папаша ей скажет, то в голову ей втемяшивается намертво!
— Мне уже надоело смотреть на этот цирк уродов, — мрачно процедил Иванов, но к счастью негромко, так что Домна, скорее всего, слов его не расслышала.
— Погоди минуту руки распускать, — Алексей похлопал сыщика по плечу и выбежал из комнаты.
В кухне он не увидел водопровода, зато без труда нашёл большую и почти полную кадку с водою, штофов на десять, не менее. Схватив её, он живо вернулся в комнату и быстро подошёл к скулящей Анастасии. Никто ничего не успел понять — ни Домна, ни тем более, сама Анастасия — как Шумилов широким замахом выплеснул воду на сумасшедшую. Та взвизгнула, инстинктивно подняв руки к лицу, присела на пол, и Алексею потребовалась лишь доля секунды на то, чтобы выхватить из влажных ладоней мокрую шкатулку. Причём Анастасия даже не поняла того, что лишилась охраняемой ценности: сев на корточки, она тихонько завыла, а через несколько мгновений её начала бить крупная дрожь явно нервического происхождения. Вскрикнула от испуга и Домна, на которую тоже попала вода, но женщина сразу же взяла себя в руки, правильно истолковав действия Шумилова.
— Как в сумасшедшем доме, — лишь негромко проговорила она.
— Да, именно как в сумасшедшем дома, — подтвердил Алексей Иванович. — Старый приём, чтобы остановить истерику.
Удерживая в одной руке шкатулку, а в другой — кадку, он отступил к порогу.
— Ключика у вас, конечно же, нет, — проговорил Шумилов, осмотрев предмет, которым так удачно завладел.
— Нет, откуда же? — отозвалась Домна Казимировна.
Алексей, не мешкая, вытащил складной нож и без церемоний, одним движением отжал расписную крышку.
— Что вы делаете?! — возмутилась Домна. — Вы же замочек сломали!
— О чём вы толкуете, сударыня? — Шумилов поднял на неё глаза. — Вы сами подумайте, об этом ли вам теперь беспокоиться?
Он отбросил крышку. Внутри оказались деньги, много денег, целая стопа сторублёвых банкнот.
— Деньги, пожалуйста, мне верните, — потребовала женщина, протянув ладонь, — Деньги унести из дома я не позволю, хоть какую угодно полицию зовите!
— Пожалуйста! — Шумилов подцепил большим пальцем стопу банковский билетов и протянул её Домне.