По тому, как дьяк сверкнул глазами в сторону военного советника, было ясно: он уловил смысл сказанного до того, как закончил переводить толмач, и хотел ответить резко: мол, не вашего свейского ума это дело, — но сдержался.
Хотя дипломатическая карьера дворцового дьяка Сыдавного только начиналась, калач он был уже тертый, при дворе Василия Шуйского кого только не повидал: и грузинских князей, приезжавших помощь против турок и персов у русского царя просить, и жадных до чужих земель и денег шляхтичей, и ногайских мурз. И как вести переговоры, хорошо знал: где нужно пообещать, где взять голосом, а где и умом.
— Платить наемным людям будет князь Михаил Васильевич Шуйской по росписи, каковую он в Новгороде сам, своею рукою написал и подписал, — ответил дьяк с достоинством и ловко вынул из рукава кафтана и развернул узкий свиток грамоты. Начал читать:
«На 2000 коней, на месяц всякому по 25 ефимков, всех 50 000 ефимков.
На 3000 человек пеших, по 12 ефимков на месяц, всех 36 000 ефимков.
На большого воеводу на графа, на месяц 5000 ефимков.
Двум воеводам, один у конных, другой у пеших, на месяц 4000 ефимков.
Ротмистром, головам и приказным людем 5000 ефимков.
И всего, воеводам и ротмистром, и головам, и ратным людем конным и пешим, на один месяц найму 100 000 ефимков»[421].
Закончив чтение, дьяк так же ловко, привычным движением свернул свиток и обратился к шведам:
— Мы с собой привезли четыре тысячи восемьсот рублей, чтобы вы ратным людям здесь сразу раздали, в наем их приказано не считать. Как придут ратные люди в Москву, то платить им станут вдвойне.
«Щедро, — подумал военный советник, заерзав на месте. — И плату у царя получат, да еще по дороге жители городов отступное платить будут, чтобы их эти головорезы не ограбили».
Будто прочитав недобрые мысли советника, дьяк Зиновьев вновь заговорил как по писаному:
— А вашим бы ратным людям, какие нашему царю и великому князю Василию Ивановичу на помощь идут, наши церкви и монастыри не разорять и не грабить, над иконами и образами не надругаться, а людей наших, которые за царя Василия стоят, не побивать и не полонить. А которые за ворами были, но добром сдадутся сами, — и тех также не побивать.
— Ну, а тех, которые добром не сдадутся? — спросил, словно уличенный в своих тайных помыслах и тем раздосадованный, военный советник.
— Литовских людей вольно вам побивать и в полон в свою землю забирать. А русских людей, крестьян, в набегах в плен не захватывать и не убивать. А кого из русских служилых людей в деле возьмете, — а они не добьют челом царю нашему, — тех мы выкупить можем[422].
— Солдатам выплатят жалованье, — помолчав, произнес Бойе, когда дьяк завершил свою речь, — а что получит шведский король за оказанную услугу русскому государю?
Стольник Семен Головин кивком головы повелел выйти из палат сопровождавшим их воинам и вступил в переговоры:
— Царь и великий князь Василий Иванович поручил нам передать секретно, что шведскому королю и брату его высокорожденному князю и государю Карлу Девятому готов он передать город Корелу, которую вы зовете Кексгольмом, с уездом.
Шведы переглянулись. За пять тысяч головорезов, собранных со всей Европы, которым русские обязуются платить, Василий Шуйский готов стать союзником в борьбе с поляками, подтвердить наконец Тявзинский договор, отказаться от претензий на Ливонию да к тому же еще отдать Кексгольм? О такой уступке можно было только мечтать. Похоже, пришло время для исполнения заветных желаний шведской короны.
— Может быть, еще и Нотебург попросим? — шепнул на ухо Бойе военный советник Бранссон. — Видно, дела у Шуйского совсем плохи, раз он пошел на доселе не виданное: добровольно, без войны раздает свои земли. Когда еще так удачно выпадет кость в игре?
Бойе покусывал губы, разглядывая русского посланника Семена Головина, одетого в теплый кафтан, покрытый зеленым шелком, украшенный серебряным шитьем и подпоясанный красным кушаком. «Вот потому и не верится в обещания русских, которые никогда ничего без торга не отдавали, ни яблоки, ни груши, — не то что свои земли, — размышлял сенатор Бойе. — И не ведет ли этот молодой Скопин, который, как говорят, боек и умен, свою собственную игру вдали от царя Василия? Не будем торопиться, — это только советнику саблей бы махать, — время и поляки работают на нас. Подождем, когда русские отдадут Кексгольм, дойдем до Москвы, изгоним их мнимого Дмитрия, а там и условия диктовать можно будет. Тогда Шуйский не то что Нотебург, но Ивангород, Ям и Копорье отдаст».
— А как мы можем поверить в то, что ваш царь действительно отдает добровольно крепость с уездом? — обратился он к Головину. — И, главное, кто подтвердит это обещание? Новгородский воевода Скопин?
— После того как наемные люди с рубежа пойдут к нам, спустя три недели мы доставим к вам грамоту подтвердительную от царского величества боярина и воеводы князя Михаилы Васильевича Шуйского за его рукою и печатью Новгородской. А спустя два месяца наши гонцы доставят вам государя нашего царского величества крепость, за его государевою печатью, на город Корелу с уездом. Вашим же королевским воеводам с наемными людьми тогда бы нашему царю служить, к ворам не пристать, и городов, которые ныне в измене, не захватывать и нашему царю не изменять.
— Ну, а как не захотят ваши жители уезжать из Корелы, что делать будете? — с сомнением в голосе спросил выборгский комендант Арвид Вильдман.
Но Головин и к этому был готов; похоже, в Новгороде со Скопиным они предусмотрительно прошли все возможные тропки, на которые могли свернуть шведы с главной дороги переговоров. И даже о секретности переговоров не забыли, — потому и приказали выйти своим спутникам вместе с переводчиком. Если о передаче Корелы станет известно раньше времени, недовольство царем Василием Шуйским в России может только усилиться.
— Как начнут наемные люди служить нашему государю, спустя одиннадцать недель город Корелу мы очистим и отдадим свейскому королю, чтоб владел он той землей, как было раньше, при великом государе нашем царе и великом князе Василии Ивановиче, — перевел слова Головина шведский толмач. Дьяк Зиновьев внимательно следил за переводом.
— Город царь отдает вместе с людьми? — переспросил военный советник.
— Кто захочет выйти из Корелы на Русь, тех мы вывезем вместе с имуществом. А также из церквей всякое церковное строение и образы, из крепости наряд вместе с зельем, и ядрами, и пищалями, — все, что нам принадлежит, — переводил толмач. — Ну, а кто захочет остаться жить в Кореле и уезде, тех неволить и увозить не будем, — пусть там живут[423].
Не раз и не два встречались еще русские послы со шведами, целый месяц в Выборге прожили, уж и деньги, выданные им в Новгороде на прокорм, вышли, но все же под шведскую дудку плясать не стали. Несмотря на сверхблагоприятную для шведов ситуацию, в окончательный договор послы все же смогли включить необходимые для России пункты:
1) обязательство шведов не переходить на сторону поляков и не «засесть» в тех русских городах, которые сдадутся добровольно или которые придется взять штурмом;
2) шведское войско должно сразу же после подписания договора идти на Москву, не задерживаясь и разбивая и изгоняя по пути войско «воров» и поляков;
3) наемники должны подчиняться, кроме своих военачальников, также русскому главнокомандующему князю Скопину: «…и над князем Михайлом Васильевичем изменою или злохитрым иным умышленьем не подыскивати и шкоты никоторыя не учинити, под смертной же казнью, а быти у него в послушанье и в совете, поколе они в их земле будут»;
4) в наемном войске будут постоянно присутствовать русские послы Головин и Зиновьев для наблюдения за исполнением договора.
Шведы, со своей стороны, также выторговали себе ряд новых уступок:
1) русские обязались в случае необходимости усилить свои войска в Лифляндии против Польши, чтобы шведы не отзывали для этой цели наемное войско из России;
2) Россия должна была весной обеспечить проход шведским войскам через Ям, Копорье и Ивангород, поскольку проход по льду Финского залива в это время года невозможен.
Не забыли шведы включить даже такое условие — обязали жителей принимать у них для оплаты корма шведские деньги: «золотые, и ефимки, и мелкие серебряные денги на покупки ходити», а русским тех денег «не поругатись, ни охулити».
Исследователи, занимающиеся русско-шведскими отношениями того времени, склонны оценивать этот договор как безусловную «ошибку русской дипломатии при Василии Шуйском»: «Некритичный выбор союзника» в трудную минуту стоил «почти столетнего периода тяжелейшей борьбы для русского народа»[424]. С этим трудно спорить, памятуя о дальнейшем развитии событий — захвате шведами Новгорода и удержании его в течение нескольких лет, о русско-шведских столкновениях на протяжении всего XVII века, вплоть до Северной войны. Однако думается, вовсе не договор подтолкнул шведов к захвату российских территорий, а то тяжелое положение, в котором оказалась наша страна в период Смуты.
Якоб Делагарди
Когда Кернозицкий запер Скопина в Новгороде, а Сапега и Лисовский осадили Троице-Сергиев монастырь, Тушинский вор почувствовал себя под Москвой уже вполне полноправным царем. В документах он даже стал именоваться «единым христианским царем под солнцем и многих княжеств государем и повелителем»[425]. Его отряды, разбредаясь по волжским и замосковским городам, «не ленились, жгли, убивали, грабили всюду, куда им только удавалось попасть»[426]. Лагерь в Тушине ломился от свозимого со всей округи продовольствия; редкий день не отворялись ворота табора, чтобы пропустить гурт скота или очередной воз, груженный мешками с мукой, бочонками с маслом, медом, вином, солодом, найденными в крестьянских дворах или монастырских подвалах.