[483]. По одной из его «отписок» царю выходило, что в Тверь он послал «дворян и детей боярских и стрельцов и казаков и охочих людей… да немецких людей, француз и шкот 3600 человек». Прибавив к этому три тысячи ратных людей, посланных воеводой Шеиным, мы получим численность войска в 6600 человек. Это вполне сопоставимо с силами поляков.
Скопин, «не доходя Твери за десять верст, перелез Волгу на пустее месте, прииде к Твери»[484]. Тверь расположена на стрелке рек Волга, Тверца и Тьмака, которые делят город на четыре части — четыре конца: Затверечье, Заволжье, Затьмачье и Загородье. В Заволжской части форпостами, ограждающими город с севера, стояли в те времена Никольский и Отрочь монастыри; посады в Затьмачье и Загородье были укреплены острогом. Центральную часть города опоясывал земляной вал, на нем возвышались мощные бревенчатые стены с боевыми башнями, а за ними располагался тверской кремль, который сегодня можно увидеть лишь изображенным на иконах и древних планах. «На одном берегу, где Тверь ближе к Москве, имеется крепость, напротив которой вливается в Волгу Тверца», — написал видевший тверской кремль воочию иностранный путешественник[485].
Там, недалеко от древнего города, и произошло в середине июля сражение войск Скопина с тушинцами. Самое подробное и красочное его описание оставил в своем объемном труде швед Видекинд, приписав главную роль в битве, разумеется, Якобу Делагарди и его наемному войску. «Впереди врагов была легкая конница в панцирях с луками и короткими копьями, затем смешанные силы казаков, поляков и московитов с пиками и множество бояр. С нашей стороны левое крыло занимали французские всадники, а также немецкая и шведская пехота, правое — с финляндцами защищал сам главнокомандующий»[486]. В центре, видимо, стояли полуполки аркебузиров и пикинеров, а на флангах, во второй линии, — русские войска. За спиной войска Скопина и Делагарди, примерно в двух километрах от города, находился их лагерь.
Когда войска выстроились перед началом сражения друг против друга, неожиданно начался сильный ливень. Пока французские кавалеристы пытались зарядить свои промокшие пистолеты и бомбарды, польские гусары устремились в атаку. С дикими криками, напоминавшими гиканье татарской конницы, ощетинившись копьями с развевающимися прапорами, трепеща «крыльями», в устрашающих противника шкурах поверх панцирей неслись польские всадники, словно соревнуясь в скорости со все усиливающимся ливнем. Замешкавшиеся французы оказались беззащитными перед польскими копьями и не выдержали — дрогнули. «Они (поляки. — Н. П.) быстро расстроили и обратили в бегство левое крыло французской конницы». Французская тяжелая кавалерия, воины которой именовались жандармами, отличалась высокими боевыми качествами. Французские кавалеристы поэскадронно — в каждом эскадроне насчитывалось до четырехсот всадников — вступали в бой, успешно расстраивая ряды пехотинцев. Но вот пики французские жандармы в это время уже не использовали, предпочитая огнестрельное оружие и сабли в ближнем бою.
В военной науке рубежа XVI и XVII веков серьезно обсуждался вопрос: какое оружие лучше для конницы — копье или пистолет? Военный историк Дельбрюк назвал это даже спором двух исторических эпох — эпохи рыцарства и кавалерии. Огнестрельное оружие того времени было еще очень несовершенно, в завесе порохового дыма прицельным фактически был лишь первый выстрел, поэтому результата добивались одновременным залпом стрелков первой линии, да еще с близкого расстояния. К тому же мушкеты и аркебузы того времени требовали длительного заряжания, что делало конных стрелков в этот момент безоружными перед противником и требовало их защиты со стороны пехотинцев. Однако под Тверью, судя по всему, французская кавалерия оказалась без должного прикрытия. И польско-литовская конница, в которой еще были живы рыцарские традиции и где предпочитали холодное оружие огнестрельному, сумела воспользоваться своим преимуществом. Так в июле 1609 года под Тверью копье победило пистолет.
«Русские, стоявшие во второй линии, напуганные летящими со всех сторон стрелами, бросились на запасные отряды шведов; ряды, давя друг друга, сбились. Вслед за ними страх охватил многих немцев и финнов; они отступали внутрь ближайших лагерных укреплений, причем грабили лагерный скарб шведов, которые все еще жарко бились»[487]. Итак, на первом этапе боя причиной успеха поляков стала внезапность их атаки и несогласованность действий пехоты и конницы союзного войска, действовавших изолированно.
Положение, по мнению Видекинда, спас Делагарди: «Он бросился вперед вместе со всеми и, окруженный силами финляндцев, ударил на три главных хоругви, разбил их, многих истребил, а остальных загнал внутрь стен». И только продолжавшийся ливень и сгустившиеся сумерки спасли тушинцев от окончательного разгрома.
Польские источники подтверждают бегство центра польского войска во время боя: «Середина же наших была смята, и те, кто там стоял, бежали с уже выигранной битвы и лишь через несколько миль опомнились и вернулись к войску. Тем, кто стоял по бокам, пришлось снова громить неприятеля, погнавшегося за нашими»[488]. Видекинд уточняет, что многие из тех, кто преследовал бегущих поляков во главе со Зборовским, были перебиты, а из оставшихся на месте и оборонявшихся копьями и саблями «никто не был и ранен. Преследовавшие Зборовского, услышав о поражении наших на левом крыле, воротились назад и развернули строй под насыпью».
Уточняя и дополняя друг друга в деталях описания картины боя, шведские и польские авторы расходятся в главном: итогах сражения. Шведский историк расценивает бой под Тверью как безусловную победу войска Делагарди, польский же современник — как поражение Скопина и Делагарди: «Пан Зборовский… под Тверью… провел удачную битву: оба наших крыла, правое и левое, вытеснили неприятеля с поля и одержали победу… В этой битве полегло больше тысячи немцев, а наших погибло очень мало, достались нам и пушки».
По мнению поляка, наиболее стойко проявила себя в бою наемная пехота, «которая осталась на поле боя без движения», притом что немцы потеряли в бою больше тысячи человек. Отметил он и новую черту, появившуюся у русского войска:
«Москвитяне хоть и уступили поле, но не были рассеяны и имели свежие силы». Вот эти-то свежие, не разбежавшиеся силы и дали возможность Скопину на рассвете 13 июля, когда перестал идти ливший два дня дождь, атаковать не ожидавших нападения и мирно почивающих в городе поляков.
…Незаметно подступила темнота, размывая и делая неясными очертания берегов близкой Волги. Легкий пар поднялся от воды, засветились огни в домах на противоположном берегу реки. Ливень с хлестким ветром, что накануне сбивал с ног, словно устав, перестал, и его сменил мелкий и легкий, как водная пыль, похожий на осенний, дождь. Появилась надежда, что к утру он и вовсе прекратится. Посланная князем разведка донесла, что поляки празднуют в городе победу, повсюду шум и веселье, даже часовые на постах сильно навеселе. Скопина это донесение лазутчиков явно обрадовало. Потолковав в своем шатре с Семеном Головиным, князь Михайло Васильевич лично пошел проверять караулы. Он шел мимо обозных телег, костров, вокруг которых сидели его воины, отдавал распоряжения. «Завтра, все решится завтра», — глядя на дальние просветы, думал воевода Скопин.
А когда край горизонта лишь начал светлеть, воевода проснулся и быстро откинул полу шатра. Дождь прекратился, плыли легкие клубы первой сизой дымки рассвета, утро едва начиналось. Скопин легко поднялся на ноги, улыбаясь утренней свежести и своим мыслям, вышел в одной рубахе из шатра и по сырой траве легким шагом прошел к берегу реки. В задумчивости Михаил смотрел на Волгу. Реки — молчаливые свидетели прошлого. О чем бы поведали они, если бы смогли заговорить? О том, как образовывались и распадались государства, сменялись династии, строились и разрушались города на их берегах, купцы и воины правили по ним свои корабли — а они все так же безмолвно несли свои воды, как и сотни, тысячи лет? Что предстояло увидеть этой древней реке сегодня, 13 июля 1609 года?
Тихо было вокруг. Тихо и спокойно было и на сердце у воеводы. Глядя на восток, откуда не раньше чем через час начнет подниматься солнце, он горячо молился перед будущим сражением. А вскоре часовые увидели, как Скопин возвращался к шатру, чтобы спустя несколько мгновений отдать приказ об атаке…
Пожалуй, самую беспристрастную оценку сражения под Тверью дал автор «Нового летописца»: «И литовские люди русских людей и немецких столкнули и урониша немецких людей не мало. Князь Михайло ж Васильевич с немецкими людьми отойде и ста, отшед, недалече; и стояше тут день да ночь. На другую же нощь пойде со всеми людьми ко Твери и, пришед, тверской острог взяша, литовских людей побили на голову, а достальные седоша в городе»[489].
Наиболее же красочно живописал «брань жестокую» современник событий С. И. Шаховской: «От стреляния же пищалнаго смутися воздух и отемне облак и не видяше друг друга и незнающе, кто бе от кого страну, и бысть падение многое, падают трупие мертвых ото обою страну. По сем поляци на полки немецкие и на русские нападоша и женуша их трудом велим, и бысть сеча зла, и гнаша поляцы во след их не мало время, и по сем возвратишася во град и почиша». Итак, Шаховской, как и поляки, расценил итог первого дня битвы, как поражение русских и наемных войск. Увидев большое число погибших, Скопин, по словам автора «Летописной книги», «разъярися зело» и на следующий день напал на беспечно спящих в городе поляков: «Они же востро входят и литовское воинство посекают, нагих по улицам влечаху и трупие их мечи разсекаху и богатство их грабят»