«На скалу, на беспочвенный лед…»
Все путем.
На скалу, на беспочвенный лед
Я упал как зерно. Я сплю.
Если кто говорит: люблю
Этот лед, — вероятно, врет.
Я на полюс жары плыву.
Надо мною зеркальный свод.
И мое отраженье льет
Золотую желчь в синеву.
Я зерно. Я живу в зерне.
Дует ветер втроем, в трубу.
Эти трое — какую мне
Наплели, напороли судьбу.
Не коснется воды зерно,
Не уйдет на морское дно.
1979
«Опять восходит имярек…»
Опять восходит имярек
И гор касается сугревом.
А я опять сижу за древом —
Невоплощенный человек.
Ко мне спускается змия:
«Оставь напрасные тревоги —
В четыре края света боги
Уплыли. Здесь остался я».
Итак, в саду. Иду запретной
Тропой. По лестнице — шаги.
«Да что ты думаешь? Беги!»
Я прикрываюся газетой.
На женщин падок муж. Оне
На змия и на фрукты падки.
Но эти новые порядки
Не признаются в вышине.
У древа ангел крутит нож,
А мне уже не бить баклуши:
«Зачем ты яблоко покушал?
Теперь на каторгу пойдешь!»
1980
«В музее иногда на зеркало наткнешься…»
В музее иногда на зеркало наткнешься.
И самый дорогой на свете экспонат
В тебя вопрет недоуменный взгляд.
Опомнишься — и горько усмехнешься…
Я памятник себе воздвигнуть не успею:
Рассыплется неудобренная земля,
И на своем метеорите я
Отправлюсь совершать теодицею.
1981
* * *
Плач о моей голове
(под стол закатилась она.
Плачь! Плачь о моей голове…)
Было больно. Голова болела,
Покидая праведное тело;
А душа — и голову, и тело
Покидая — только горевала.
Поднялись в заоблачные сферы.
Дух сказал душе: «Пора прощаться,
Ты теперь иди в аду казниться,
Я поеду к Богу в рай — общаться…»
Гордый дух — едва горе вознесся,
Долу был отправлен с новой силой:
Бог Меня призвал к себе, а дух мой
Приковал Он к огненному кругу.
Так теперь и будем: Я — молиться,
Дух — вращаться, а душа — казниться,
Голова моя — в пыли валяться,
Тело — умирать и разлагаться.
1981
«Я джинн — сижу, века считаю…»
Я джинн — сижу, века считаю,
Лелею мысль о страшной мести.
От страшной злости изнываю
И от сидения на месте.
Язык, распухший от молчанья,
Кому-то показать пытаюсь,
Но лишь на стенки натыкаюсь,
Как натыкаются в чулане.
Я в состояньи агрегатном
Мучительно газообразном,
Немыслимо однообразном —
И я давно хочу обратно.
Рыбарь, откупори сосуд!
Я одарю тебя — благами.
Не медли — или унесут
Тебя вперед ногами.
1983
«Национальный флаг…»
Национальный флаг
Устало гривой машет.
Национальный гимн.
Пора ложиться спать.
Последним новостям
В эфире нашем
Угрюмо отзывается кровать.
Пусть простятся мне
Дерзость и прочие качества —
Я играл словами присяг.
Но на флаге моем
Ничего не значится:
Белый, белый флаг.
«И затихает только что убитый…»
И затихает только что убитый
Тобою человек. И понимаешь,
Что не сказал ему каких-то слов.
И начинаешь говорить другому.
А тот не верит и не понимает,
И говорит тебе, что понапрасну
Ты время отнимаешь у него…
И вот тогда ты усмехнешься: Время?
Да знаешь ты — на что уходит время?
Да видел бы ты — как уходит время
Из черной раны в белую траву.
1988
Михаил Генделев
Элегия
Я к вам вернусь,
еще бы только свет
стоял всю ночь,
и на реке кричала
в одеждах праздничных —
ну а меня все нет —
какая-нибудь память одичало,
и чтоб к водам пустынного причала
сошли друзья моих веселых лет.
Я к вам вернусь.
И он напрасно вертит
нанизанные бусины — все врут —
предчувствия —
предчувствиям не верьте.
Серебряный —
я выскользну из рук,
и
обернусь,
и грохнет сердца стук
от юности и от бессмертья.
Я к вам вернусь —
от тишины оторван
своей —
от тишины и забытья,
и белой памяти для поцелуя я
подставлю горло:
шепчете мне вздор вы!
и лица обратят ко мне друзья —
чудовища из завизжавшей прорвы.
1982
Простые военные октавы
Рассвет начнется там же где закат
к рассвета собственному изумленью.
Лежит туман на лицах у солдат,
и часовой в тумане по колени —
его и зачерпнул — он сладковат
и липнет к пальцам, пальцы пахнут тленьем.
Оберегающий сладчайший сон войны
брезгливо вытер пальцы о штаны.
Холодный дым еще живой воды
текущей в жилах рыбы и — снаружи —
стоят темноты, как стоячие пруды
живородящей средиземной лужи.
Что след наш будет известняк — в том нет беды,
вот бедных варваров следам придется хуже:
их убивай — а все икра и гниль.
И портит стиль колониальный стиль.
Шипи, шипи, сухая кровь, и злись,
и злись наследный ум змеи и змея!
Туман в горсти? — туманом утолись,
иного утоленья не имея,
лижи и вылижи живую эту слизь
с такой пустой ладони Иудеи,
что только не сжимает кулака
полудня небом полная рука.
Спроси (пока дремотный кровоток
пересыпается в arteria carotis,
и жизнь одна, и век не короток,
и жизнь длинна, да только сон короток) —
спроси у собственной души, сынок,
с чего ее бессмертную воротит?
(Тем паче мы рассвета дождались)
Шипи, шипи, сухая кровь, и злись.
Природа жалости — сравнение: вреда.
Я жалости люблю такого рода —
жаль бедных варваров, особенно когда
они мертвы. Хоть это их природа:
родиться, жить и помереть не без труда —
от ран, такого-то числа того-то года.
О, мой народ! тебе не скажешь — стань
другим. О, не влажна моя гортань!
Увы, народ мой, не влажна твоя гортань,
Но ты не торопись ответить — где же
враги и сверстники твои (такая рань,
что кажется, я никогда так рано не жил).
Народ мой, ведь тебе не скажешь стань
другим, за этим обратясь к себе же.
… Война, сынок. А ни шиша
не откликается бессмертная душа.
В душе искания подобны ловле вши,
залезшей под счастливую сорочку —
чего там мародерствовать — гроши,
какие вытрясешь — пропьются в одиночку,
я верил бы в бессмертие души,
да две метафоры перегружают строчку.
И то едва перенесла строка,
что Божьим небом полнится рука.
И в Божье небо отошел туман.
И любопытный и, как я, не спящий,
увидит вспученные туши басурман,
они действительно безглазы и смердящи,
их кошки шевелят, они из ран
что-то такое розовое тащат,
что крутанись в руке моей праща —
метнул бы в них обломок кирпича.
1982
В первый праздника день когда
В первый праздника день когда
закончился фейерверк
и
в небе осталась всего одна
свет у которой мерк
то
выкатывался и сверкал
то
ни
зги
как будто голос упал в металл
и
разошлись круги
а голос
в жидкий летел металл
с такой высоты холма
что
дымилась
где он пролетал
огненная бахрома
и
херувима лицо цвело
в отраженном огне
когда
ослепительно и тяжело
шевелился металл на дне
и клал пятипалые листья сад
нам
на глаза
и
с мокрых листьев текла роса
в наши глаза назад
и брякли
райские
соком сна
яблоки наших глаз
что
признак зрелости взгляда на
то
что снаружи нас:
небо для бедных
дом бедняка
приют его и ночлег
где
известь сыплется с потолка
собой представляя снег
где
словно это может помочь
свет напролет в дому
где
темнота
которая ночь
собой представляет тьму
— что впереди — то снаружи нас
и шаря в листве рукой
себя собой представляя раз —
— раз! —
и
— вернись рывком
чтоб лязгнуло
чтоб
взгляд
вперился лобовой
тьма
это если смотреть назад
то есть перед собой
И пусть головой мотает Му
коровьего языка
их
арийского слова «ум»
мы
увели быка
о — как сияли они — дай Бог!
черепа
по бокам
но
не видать золотых рогов
пастухам его
дуракам!
а
видать им
ушей
на воротах наших ворот
потому что мы
бе-эзрат ха-Шем![9]
сами пасем свой скот
наша
каменная дорога
каменная трава
наша
их коровьего бога
мертвая голова!
потому что наша звезда лучей
навылет и наизусть
и
сочится
поярче
чем
алой аорты куст
пусть
ветку вспышки не отвести
липнущую ко лбу
но мы
еще предсказать цвести
способны
свою судьбу!
Он зря головою мотает Му
на!
а не на-
оборот
рукокрылый летит в тьму
писк головой вперед
так летит касатка
над самым дном
эхом на свой крик!
и
неопалимый
горит огнем
нечеловечий лик.
крик
до света был сказан
и
младенца и мертвеца
язык
раздвоенный был змеи
свистать впереди лица
и розою
звон распустила сталь
в оранжевые круги
но
раньше слово успело стать
чем голос его погиб!
…да!
из темна безвозвратен свет
и
серебряные
когда
оправлены стопы в вынутый след
прошедшего без следа
и выпиты впадины тише воды
нас
обращенных вверх
в небо
где помним число звезды
голос которой мерк
когда
в ночь на праздника день второй
тьмы не сомкнувши
мы
сад обвели вороным пером
и грызунов зимы
и птиц уже различимый рой
в светлеющем небе
на
праздника день второй
когда
не взошла
она
но речь о ней
посланная в молоко
вернется поднять взгляд
с дна
и до сводчатых потолков
неба тому назад
ах!
чтобы в предсмертный визг
визгу в ответ
смог
и встал
оглянуться на стременах
горбатый наездник-мозг!
1986–1989