На вызов, где маялся в ожидании укола больной и где, кроме медсестры, для этого незамысловатого действа, в общем, ни в ком не нуждались, тем более в специалистах-токсикологах, они входили так:
Впереди шел «глухой» доктор с фонендоскопом, предварительно вставленным в уши, за его спиной, держась за плечо и задрав конопатое лицо к небу, шел в «слепых» очках рыжий фельдшер, а за ним, держа ящик, с непроницаемым лицом фельдшер-кавказец.
Позвонив в дверь, врач не отвечал на запросы типа: «Кто там?» – и продолжал нажимать на кнопку, пока дверь не открывалась.
Увидев лица родственников, он радостно объявлял:
– «Скорая»! – и проходил в комнаты.
Там медики располагались.
Врач расспрашивал больного и родственников, поднося им ко рту фонендоскоп – «Говорите громче!», а рыжий «слепой» отпирал ящик. Закончив осмотр, врач громко отдавал распоряжения, какие лекарства надо ввести.
«Слепой» на ощупь извлекал из кассеты ампулы, пальцами «читая» названия, и передавал их «кавказскому лицу», тот, сказав «Ара!», набирал все в шприц и, отдав его в руку «слепому», вел того к больному. Там рыжий «нащупывал» подходящее местечко в ягодице и мастерски делал инъекцию.
После этого минут десять, пока описывалась карточка, родственники приходили в себя и резонно спрашивали в изумлении:
– Как же вы работаете?
– Так и работаем, – отвечал «слепой», – народу на «Скорой» не хватает.
Уезжая с вызова, бригада обычно увозила какой-нибудь вкусный презент.
Но всему приходит конец.
На «Скорую» пришел «сигнал», даже не жалоба, а возмущенное сочувствие, потому что люди хотели знать: «Что за безобразие?! Почему на «Скорой» заставляют работать инвалидов?!»
Романову пришлось провести целое расследование с очными ставками и перекрестным допросом. Ну, в общем, дело вскрылось, и вся бригада попала в оперотдел в наказание на три месяца на минимальный оклад. Со ста пятидесяти на шестьдесят рублей в месяц!
Вот и теперь пришла жалоба-сигнал на Марину Захарову и Сашку Костина.
Романов в ожидании накалялся: «Ну, сейчас мы разберемся, что это еще за художественная самодеятельность завелась на “Скорой”»?
В дверь постучали, и в маленький кабинет начальника оперотдела вошли Захарова и Костин.
Романов глядел на них сурово. Просветленное невинное, как у младенца, лицо Сашки Костина раздражало его все сильнее.
– Читайте! – нервно сказал Романов и протянул Захаровой листок из тетради.
Костин перегнулся через ее плечо и засопел, тоже читая.
«Главному врачу Скорой помощи…
Пишит[10]Вам инвалид Великой Отечественной Войны 1-й группы, ковалер орденов Красной Звезды, Славы 3-й степени и Отечественной Войны 3-й степени. Я, участник Финской войны, Отечественной и Войны в Манчжурии, трижды контужен, имею два осколочных ранения в ноги и в голову.
У меня часто повышается давления и мне надо делать уколы магнезии. Я каждый день вызываю «Скорую помощь», чтобы мне кололи эти уколы.
….числа сего года я, как обычно, вызвал «Скорую», чтобы они сделали укол. Ко мне приехала бригада в составе врача Захаровой М. И. и фельдшера Костина А. В. вызов № …
Бригада приехала очень быстро, тут мне их винить не в чем, но вместо укола фельдшер Костин достал из медицинского ящика балалайку и стал играть «Светит месяц…», «Барыню» и «Комаринского», а врач Захарова плясала и пела.
Когда они исполнили три песни, фельдшер убрал балалайку обратно в ящик. И они уехали. Правда, перед отъездом врач померила мне давление, и оно оказалось совершенно нормальным. Врач сказала, что укол делать не надо.
Мне непонятно, что это за новый метод лечения? А то на следующий день приехала другая бригада, и я попросил их тоже петь и плясать, а они просто сделали укол. Предлагали мне вызвать психиатрическую бригаду, но я отказался. Я ведь не псих!
Ветеран ВОВ, инвалид …………….».
Романов в упор смотрел на Захарову. Фразы «…достал из ящика балалайку» и «убрал балалайку обратно в ящик» были подчеркнуты красным карандашом.
Врач отложила листок и подняла ясные синие глаза на начальника оперативного отдела.
– Ну, и как это было? – спросил Виктор Максимович.
– Что было? – спросили медики.
– Песни и пляски. В каком же это институте обучают так лечить инвалидов Великой Отечественной войны?
– Какая балалайка в нашем ящике, Виктор Максимович? – возмутился Костин. – Там поллитровку всунуть некуда, а вы – балалайку?!
– Вы же сами видите, он так прямо и пишет, что трижды контуженный, – добавила Захарова. – Да я и плясать-то не умею.
Романов озадаченно уставился на жалобу. Такого поворота он не ожидал.
Он мысленно представил себе настоящую балалайку и так же мысленно попытался всунуть ее в забитый ампулами, шприцами и бинтами медицинский ящик. Ничего не получалось. А ведь в жалобе русским языком было написано, что фельдшер достал балалайку из ящика и убрал ее в ящик. Романов верил жалобе, потому что ему очень хотелось в нее верить, и еще больше засадить врача и фельдшера дармовыми диспетчерами на три месяца на минимальный оклад в оперативном отделе.
Но вынужден был верить и здравому смыслу, который кричал, что никакая балалайка в ящик не влезет! А значит, все, что написано в жалобе, – действительно бред контуженого инвалида.
– Ладно, пишите объяснительные, – вынужден был сказать начальник оперотдела и сунул каждому по листу бумаги.
Через пять минут он получил две объяснительные.
Свою вину бригада начисто отрицала. «Приехали, давление хорошее, убедили больного, что колоть ничего не нужно, и уехали». А все остальное – плод больного воображения.
Романов крякнул и, наливаясь помидорным соком от ощущения собственной глупости, написал в углу: «Жалоба не обоснована» и подписался. Получалось, что он сам вполне мог бы это понять, но его начальнический мозг требовал вызвать бригаду для разбора. Формальность соблюдена, но от этого не легче. Чувствовать себя дураком никто не любит.
– Хорошо, идите!
Захарова и Костин вышли, притворив за собой дверь. Стоя у лифта, врач сжимала губы, чтобы не рассмеяться, а фельдшер, тихонько толкнув ее плечом в плечо, прошипел на ухо:
– Я же говорил, что сувенирная балалайка в ящике поместится! Жалко, его ребята в дурку не отправили.
Стажерам на заметку
Опытный врач – студенту:
– Запомни: первое, чтобы лечение было эффективным, лекарство внутрь должно быть горьким, укол – болючим, а мазь – вонючей, тогда они помогут. Пациент должен в страдании преодолевать и болезнь, и лечение, тогда он будет ценить труд медиков, а если ему болеть комфортно – то он ни хрена не будет делать, чтобы выздороветь! И потом заботиться о здоровье не будет!
Второе, пациент во врача должен верить как в Бога, позволишь усомниться в себе – все лечение насмарку.
Третье, медсестра – самый родной человек, роднее папы с мамой и жены, люби ее, ублажай, тогда она тебя не предаст!
Аврал
Сразу скажу, дело было не со мной, не на нашей подстанции и вообще не в моем городе. Рассказала доктор, которая в начале девяностых работала фельдшером на «Скорой». Было такое? Было, было.
Были годы, когда милиция и «Скорая» работали еле-еле, потому что не было бензина. Экономили, как могли. И понятное дело, что если на подстанцию валилась куча вызовов, то бригаде отдавали их сразу все. Пять так пять, десять так десять. Объезжали все по очереди!
Многих больных медики уже знают, а иногда и не знают, но по характеру вызова понятно, что ничего сверхсложного там нет.
Категория таких обращений простая – подскочило давление, таблетки не помогают, а помогает святая вера в «волшебный» укол от «Скорой». Вот и вызывают.
Прилетает такая бригада к высотке, а вызов на одиннадцатый этаж! Жмут кнопку лифта – никакой реакции. Хорошо, кто-то из жителей, спускаясь, объяснил:
– Отключили лифт! Электричество экономят!
Бригада вслух произнесла все, что было на сердце, об этих «экономистах» и побежала вверх по лестнице. Потому что пачка еще необслуженных вызовов буквально «жгла» карман.
Влетают в квартиру ребята. Видят, дверь им открывает бабулька!
Хватают бабульку, укладывают на диван попой кверху, колют от давления лекарство и, чтобы карту оформить, задают вопрос:
– Как фамилия имя отчество? Сколько лет?
А бабулька трусы подтянула и говорит:
– Спасибо, ребятки, за укол, конечно, только больная-то не я, а дед!
– А где он? – уже не удивляется бригада и срочно набирает новый шприц.
– А он в туалете сидит. Подождите еще минутку! Сейчас выйдет.
Медиум
Температура у детишек, особенно если больше тридцати девяти, родителей должна настораживать. А с другой стороны, если дает «свечки» детский организм – это же нормально. Детки же маленькие. Им нагреться – раз плюнуть. Надо непременно охлаждать. Иначе неизбежен перегрев и судороги, менингеальные симптомы из-за отека мозга. В общем, температура – главный враг малышей. Поэтому всегда дежурный врач мамашам велит температуру сбивать, а если не удается, то высылает бригаду со шприцем и болючим лекарством, перед которым температура «поднимает лапки кверху».
«Скорую» умные мамаши вызывают всегда, если температура высокая.
Папаши, они обычно поспокойнее.
Иногда уж слишком спокойные попадаются.
Приехали мы как-то к такому ребенку лет четырех-пяти. Горяченький, но хулиганит. Видно, что хоть самочувствие неважное, ребенок не сдается. Правда, когда мама стала жалеть, начал выдавать характерные «симптомы».
Хныканье, голова болит, тошнит…
Врач опрашивает ребенка, как положено, если с высокой температурой:
– Маму видишь?
– Вижу! – хнычет чадо.
– А папу видишь?
– Вижу! – хнычет меньше, потому что папа сидит в кресле с пивом в руках и, кажется, не особенно переживает насчет здоровья наследника.