Проинструктировал и уехал с чистой совестью довольный собой. Потому что смена кончалась и пора было бригаду сдавать и к дому ехать.
Утром старший врач подстанции орет на пятиминутке.
– Уроды моральные! Кто больного после нарушения мозгового кровообращения дома оставит – уволю на хрен!
Медики не в теме. А что, кто-то не знает, что надо непременно до больнички везти? Старший видит недоумение на лицах скоропомощников и поясняет:
– Этот недоделок, – называет фамилию фельдшера, который еще дома спит, – приехал вчера к больному с парализацией слева, загнал ему в вену ампулу эуфиллина, тот ожил и начал клешнями шевелить симметрично, а того не заметил, урод моральный, что кроме «Все нормально» этот больной да своих имени и фамилии, ничего не говорит! Жена тоже не сразу просекла. Спрашивает его: «Как ты себя чувствуешь?» Он ей: «Все нормально!», отстань, мол. Она так послушала его и засомневалась. Взяла и вызвала в час ночи опять. Я приехал. Смотрю, лежит одинокая ампулка. Больной этот радостный такой, говорит мне:
– Все нормально.
А больше ничего не говорит. Как я его ни пытал, он мне на все отвечает: «Все нормально», – так вот, жертвы имбридинга[13], это не нормально! Я его осмотрел детально, заставил выполнить ФАСТ[14] -тест. Он Ф. А.С. сделал, а Т – нет. Текст мне дать не смог. Весь словарный запас его сократился до двух слов. Морда симметричная, языком хоть картину Шишкина пиши «Утро в сосновом лесу», я его не просил, но уверен, что он может даже брови языком пригладить и в носу поковырять, а руками в нос попадает с закрытыми глазами, и в позе Ромберга стоит уверенно, может быть, даже стрелять смог бы… а вот сказать, кем он работает и где, – не может! Как зовут жену – знает, а чем она занимается – не говорит.
– Может, он засекреченный и прикидывается? – предположил кто-то из медиков.
– Да нет, не засекреченный он, у него инсульт шарахнул по коре головного мозга, и он напрочь забыл не только как говорить большинство слов, но и назначение многих предметов!
Заметив недоумение на лицах коллег, старший пояснил:
– Ложку знает, даже есть может, а объяснить, что ей делают – едят, не может. Талдычит «все нормально!». То же самое и с авторучкой! И с табуреткой…
– А с женой как?
– Аналогично. Делать может, а объяснить, что делает и зачем, – нет.
Медики оживились.
– Вот удивили, так мы тоже – лечить это запросто, а зачем – как объяснишь?
Старший постучал кулаком по столу.
– Заткнулись, балагуры! Будете мне сдавать зачет по неврологии. Учить всем. И экспресс-диагностику, и неотложную помощь, чтоб от зубов отлетало… – Старший хотел добавить, «а то без зубов оставлю», но решил пока не пугать. Он берег злость для провинившегося фельдшера, который должен выйти сегодня в ночь, и завтра утром непременно попадется ему в руки.
На пароходе
(О чем говорят врачи?)
Нашему медицинскому начальству однажды что-то «ступило в голову», как говорила моя бабушка, и оно решило провести очередные курсы повышения квалификации для врачей в круизе по Волге. Две недели докторов мучили лекциями и семинарами, используя в качестве манекенов и подопытных персонал лайнера «Профессор Звонков»[15].
Надо признать, что идея на самом деле гениальная, увильнуть от занятий ленивым врачам очень сложно, ибо пустые стулья в лекционном зале сразу сигнализировали бдящим от департамента начальникам, что среди курсантов имеются прогульщики.
К счастью, вся учеба проходила до обеда, потом было личное время. Две сотни врачей, в основном терапевтов и «общей практики», с наполненными животами расползались по кораблю.
Коварное медицинское начальство от пароходного потребовало невозможного – полностью исключить из арсенала буфетов и ресторана алкоголь. Конечно, медики использовали стоянки по прямому назначению – бежали в местные магазины и пытались занести на борт пакеты с бутылками, но вахтенным матросам под строгим надзором начальников из департамента было приказано «проводить профилактику пузырного заноса». Сумки с алкоголем безжалостно бросались в воду перед трапом.
Вот удивились бы медики, если бы узнали, что ушлые матросы, причаливая, всякий раз под водой натягивали сеть и вечером после отхода теплохода – вытягивали огромную «авоську» с контрабандным пойлом, но эта добыча медикам уже не доставалась.
Что оставалось врачам, если департамент все выделенные средства ахнул на оплату круизного теплохода, не подумав, что их надо как-то развлекать, если уж пить запретили?
Врачи занялись самодеятельностью, то есть веселили друг друга своими силами. Однако двух недель для подготовки хоть какой-то программы, а тем более для полноценных выступлений, мало, а значит, тем, кто не увлекался рыбной ловлей на удочку, преферансом, лото и иными тихими играми, пришлось рассказывать анекдоты и вспоминать забавные случаи из практики.
Как-то вечером на неосвещенной корме теплохода встретились двое из небольшого числа мужчин. Они поначалу ни о чем не говорили. Пили соки со льдом через соломинку, наблюдали проплывающие мимо леса, поля и небольшие городки, мерцавшие огнями в сгущающихся сумерках.
В утробе теплохода мерно рокотали дизель, а сам «профессор» время от времени, приветствуя встречные либо провожая попутные суда, издавал утробный гудок.
На главной палубе играла музыка и танцевали медики разных возрастов преимущественно женского пола.
А сюда, в тихую «бухту» на корме теплохода, ушли те, кому плясать не хотелось.
По мере развития беседы подходили новые врачи, и группа медиков постепенно разрасталась.
– И вы сбежали? – доктор Аляпкин висел животом на фальшборте и смотрел в черную воду за кормой.
– Не люблю шумных сборищ и старательного самоотверженного веселья, – ответил врач Ислямов. – Тем более что водки нет, а без нее все развлечения кажутся ненатуральными и притворными. Не люблю неискренности. С другой стороны, можно понять руководство. Мы же тут не для отдыха собрались и тема не «Качество усвоения учебного материала при похмельном синдроме».
– Да вы мизантроп, батенька?
– Возможно. – Ислямов не стал спорить. – Мне непонятно, как люди, принимающие по двадцать-тридцать человек за смену, еще могут находить удовольствие в общении даже с себе подобными. Тишины хочется и одиночества, вот как вам, коллега. Признайтесь, что тоже мизантроп?
– Мне по статусу положено ненавидеть людей, – вздохнул Аляпкин, – я – терапевт в приемном отделении. А вы?
– Как сейчас говорят, я – ВОП, то есть на все руки от скуки, но вот в психиатрии и наркологии – пас, пытаюсь освоить эти науки. Потому что периодически приходится встречаться со странными экземплярами. Важно понять хотя бы приблизительно, с чем они? С галлюцинозом или иллюзиями?
– И как вы их распознаете?
– Да никак, – Ислямов вздохнул в ответ, – если только явно галлюцинации при психозе – тут уж сомнений нет. А вот если с иллюзиями человек – как ему диагноз поставить?
– Какие иллюзии? Видения?
– Нет, видения – это галлюцинации, то есть он видит то, чего явно нет. И быть не может. А иллюзия, это когда что-то есть, но в этом он видит или слышит что-то особенное, только ему понятное или непонятное, но странное.
– Один мой пациент воду в туалете спускал и соловьев слушал. Псих?
– Воду спускать и слушать соловьев – это иллюзия. – Ислямов, поискал на палубе, куда бы присесть. – Неверная интерпретация информации. Вряд ли псих, такое бывает при правополушарных инсультах. Он же никому этим не мешал?
– Но он целыми днями слушал. Если его в палату уводили, вырывался и кричал, хотел вернуться. Просто балдел от шума льющейся воды.
– Ну это значит иллюзия с навязчивым состоянием.
Аляпкин тоже устроил зад на тумбе и продолжил:
– Это очень интересно насчет иллюзий. Один мой знакомый, когда я еще на «Скорой» работал, в армии радистом служил и сутками эфир слушал, так ему во всех шумах морзянка слышалась. Это тоже иллюзия?
– Да. Наведенная профпатология. Шум эфира и морзянка создали своеобразный шаблон в слуховом анализаторе вашего знакомого, это как-то обязательно связано с удовольствием или сильным эмоциональным переживанием на службе.
Аляпкин кивнул. В темноте волжская вода слилась с общим фоном и виднелась только белая кильватерная струя, смотреть на которую уже было неинтересно.
– А вот если бы он ее записывал и расшифровывал?
– Извините, не совсем понял вопрос. – Ислямов откинул голову и посмотрел на звезды.
– Ну морзянку, которая ему чудится, начал бы записывать и расшифровывать радиограммы?
– Понимаете, коллега, иллюзия состоит в том, что человек в беспорядочном шуме слышит какой то порядок. Которого там на самом деле нет. Он просто неверно воспринимает шум. То же самое, что некоторые художники видят в облаках драконов. Облака реальны. Но дракона ведь там нет. Это искаженное «художественное» восприятие. А то, что он записывает и расшифровывает его, это уже какое-то навязчивое состояние. Тут можно обсуждать поведение как болезненное.
– Вот. Я именно об этом! А если он там задание получит, секретное?
– Ну он может наломать дров при этом. – Ислямов усмехнулся.
– Допускаю, но, что главное, – он секретность сохранит.
Аляпкин и Ислямов расхохотались. Они не заметили, что в темноте кто-то из коллег устроился за их спинами и слушал.
– Это называется апофения – видеть или слышать закономерности в случайных вещах, например лики на поджаренных тостах, лица и пирамиды на Луне, сатанинские слова в зарубежных песнях, осмысленные предсказания в текстах Нострадамуса, – раздался в темноте женский голос.
Врачи разом обернулись, но увидели только светлое пятно от лица и кисти рук.
– Извините, мадам, не имел чести быть представленным, – сказал Аляпкин, приподнимая несуществующую шляпу, – меня зовут Олег Григорьевич Аляпкин, а это мой коллега, – Аляпкин замолчал, давая возможность Ислямову представиться самому.