Однако он молчит. Проходят пять минут, семь… молчит!
Пытаюсь понять, чего он хочет, но он молчит. За очками глаз не видно. Я тоже молчу. Тут как в игре – кто первым рот откроет, тот и проиграл!
И вот, наконец, он произносит:
– Явасслушаю!
Я прихожу в себя и отвечаю:
– Это я вас слушаю! Что случилось?
Он опять молчит. Пауза тянется, и странный посетитель произносит тем же тоном с металлическим дребезгом:
– Меня зовут Николай Егорович!
– Очень приятно, – представляюсь и спрашиваю: – Что вас беспокоит, Николай Егорович?
Через несколько минут очередной вопрос.
– Вы – врач? – спрашивает он.
– Да, я – врач. Расскажите, что с вами случилось? – Меня уже начинает забавлять этот разговор. «Я слышал, с каким скрипом поворачиваются шестерни в его голове», – не помню, где я вычитал эту фразу, но она идеально подходила к ситуации.
– Ничего не случилось, с чего вы взяли? – Он продолжает говорить голосом автомата из телефона («Московское время – тринадцать часов!»). – Вам должны были звонить!
Припоминаю, что утром был звонок. И вроде женщина сказала, что она секретарь Николая Егоровича. Знать бы еще, кто это? И вот он пришел.
Вел он себя для начальника естественно. То есть все время сбивался на мысль, что это не он пришел ко мне, а я к нему. И не ему надо выйти из запоя, а мне чего-то нужно от него.
Кое-как мы пробились через дебри его номенклатурной сущности и выяснили, что пьет он давно. Не вообще давно – этот период его жизни затерялся в веках, а сейчас давно – около месяца, каждый день, но очень хорошие напитки и примерно по бутылке в день.
Я не сомневался в этом, глядя на его золотой «Ориент» на запястье и затемненные очки-телевизоры в оправе «Ланвин». Вряд ли этот товарищ начнет хлебать портвейн «777», «Солнцедар» или «Искру»[2], которую мы в школьной юности называли «чернилами». Его печень была приучена в худшем случае к «Ред Лейбл» и «Джонни Уокер», а в лучшем к «Хенесси ХО» или «VSOP».
Николай Егорович периодически впадал в ступор, а выходя, начинал беседу сакраментальным: «Яваслушаю!», потом что-то в голове его переключалось, и он продолжал отвечать на мои вопросы.
Да будет свет!
(рассказ хирурга из спецтравмы)
То, что медики крутят шашни на работе, ни для кого не секрет. Все свои, чего тут стесняться? А с другой стороны, работа есть работа. Когда находить время на внеслужебные отношения, если пациенты валят один за другим?
Значит, выход один – не отходя, так сказать, от станка. Как Юлий Цезарь. Ногой непрямой массаж сердца, левой рукой шприцем в вену, правой медсестру за талию… и работаем!
Дело было давно, в советское время. Когда к людям относились добрее, когда пьяных собирали по аллеям и подъездам и свозили, кого – в вытрезвитель, кого – в больничку, ибо у пьяных частенько имелись травмы.
У нас спецтравма особнячком пристроена к общему хирургическому корпусу. Чтобы обычных людей не тревожить пьяными криками. Идти к нам от административного здания по улице через парк несложно. А вот подземным ходом можно и заплутать, если не знать, где вовремя свернуть.
В начале шестидесятых эта больница попала в программу ГрОб Минобороны СССР, и нам выкопали шикарнейшее бомбоубежище, в которое можно в случае атомной бомбардировки спустить все отделения, развернуть операционные и еще из пары соседних больниц людей привезти. Позаботились даже о спецтравме, сделали и в нее выход из широченного кафельного тоннеля, проложенного на глубине метров десяти.
В спецтравме работает своя бригада хирургов. Сутками. Отдежурил, смену сдал, баиньки… Через двое-трое суток – опять.
А вот анестезиологи менялись. Там у них по жребию, что ли, кому выпадет.
Вообще у них отношение к спецтравме было весьма своеобразное. Сложных больных там практически не было, поэтому анестезиологи баклуши били. Сидит такой дежурант в операционной, маску ниже носа на подбородок свесит и в полоток поплевывает.
А некоторые со скуки пялятся на операционную медсестру.
Надо сказать, девочка упакована, как и положено. Одни глаза над маской да попа с ножками. Ножки зато – что надо! В белых гольфиках с розовыми пятками, просвечивающими сквозь тонкий нейлон. Ходячий тест на скрытую педофилию. Но им, анестезиологам, видимо и этого хватало. Смотрели на это чудо природы как на запретный плод, исходили слюнями, но руками не трогали, знали, может и зажим в глаз воткнуть, если лишнего позволишь.
Но было у этой девочки слабое место в броневой защите ее морального статуса – шоколадные конфеты со сливочной помадкой. Хранила она эту тайну, как тамплиеры свои сокровища.
Один из анестезиологов запал на сестричку, и не знаю, как он там, в своем отделении, договорился, но дежурил в ее смену целый месяц. Чего только не делал. И комплименты отпускал, и на чай зазывал… и смотрел томно, и вздыхал, и провожал после дежурства. Девчонка – кремень. На работе – ничего кроме работы. А что после работы? Судя по тому, что анестезиолог не успокаивался, и после работы – скала.
И вот очередные сутки. День прошел спокойно. Выписали ночных. Ждут вечера. После шести-семи начался поток. Отделение на тридцать коек. В приемном – два милиционера. Спорые ребята. Принимают, раздевают, сортируют, оформляют – кладут.
Кого нужно зашивать, того к стенке в трусах на топчанчик.
Чтобы не путаться, они номер каждому на плече ручкой ставят.
Одним из первых доставляют мужичка сильно побитого. Весь в рваных ранах. Все поверхностное и не особо страшное, но если не промыть и не зашить – будет плохо. Нагноится, срастется грубо.
Берут его на стол. Хирург милицию предупредил:
– Дело не быстрое.
Если еще кто будет серьезный, пусть вызывают из отделения второго хирурга на помощь.
Анестезиолог присел на стульчик. Видимо, он тоже уже принял немножко. Но в тонусе.
Хирург шьет, медсестра инструменты подает да иголки заряжает шовным материалом. Шум только от больного. Матерится, гадюка. А в операционной правило – материться можно только хирургу.
Анестезиолог нарушение моральной атмосферы терпел недолго. Ему, видишь ли, матюки больного настроение лирическое сбивают. Вот он и говорит хирургу:
– А чего ты его не обезболишь?
– Добро переводить. Он и так упит до наркоза почти. Потерпит!
Анестезиолог поднялся и наклонился над пьяным:
– Родная душа, тебе доктор делает бо-бо?
Пьяный всхлипнул.
– Сейчас я тебе масочку дам, и будет хорошо.
– Совсем сдурел? – Хирург не отвлекается от шитья, но понимает, что если на спирт в мозгу алкаша наложится закись азота, начнется концерт по заявкам с галлюцинациями и беганьем по операционной. – Не смей!
Анестезиолог разматывает провода на аппарате РО-6 и идет с вилкой к розетке.
– Не ссы в компот, там ягодки! Все будет – лиге артис![3] От кислорода еще никому плохо не было, кроме водолазов. – Он оборачивается к пьяному на операционном столе. – Мужик! Ты не водолаз?
– Нет, – бубнит из-под маски пьяный, – я токарь!
– Вот и хорошо.
Анестезиолог вставляет в розетку вилку питания наркозного аппарата.
Искры! В операционной гаснет свет.
Больной под маской начинает хохотать.
Медсестра замирает, будто ее тоже выключили.
Анестезиолог в темноте крадется к выходу из операционной. По пути он натыкается на медсестру, ощупывает ее.
– Что вы делаете, доктор?
– Ищу дорогу!
– Вы ошиблись, идите левее.
– Вредитель! – орет хирург. – Ты куда собрался? Нашкодил и тикать?
– Электрика вызову!
– Без тебя вызовут. Бери фонарь и свети в рану!
Анестезиолог продолжает ощупывать медсестру в темноте.
– И левее могу, и правее, и по центру.
– Что ты там залип, – орет хирург.
– Он меня трогает за ногу!
– Кто?! – в два голоса спрашивают врачи.
– Больной!
– Вот подлец! – хирург поднимает руки над операционным полем. – Эй ты! Отпусти сестру и дай ему в морду! А то у меня руки чистые!
Анестезиолог нехотя отпускает медсестру и обходит стол.
– Я в темноте не вижу куда.
– Не бейте! – бубнит из-под маски алкаш. – У меня рука свалилась просто.
– Ничего себе – просто! – возмутилась медсестра.
– Надо, надо ему в морду! – приплясывает хирург. – Я его тут шью, а он руки распускает?!
– Кто посветит? – Анестезиолог обошел стол. – Я не вижу, куда бить.
– Только смотри, в глаз бей! Окулист сегодня есть, а челюстно-лицевого хирурга нет. Санитарку позови! Где она? Когда не надо – толчется в операционной, а как нужна – нет ее!
– Здесь я. Я в уголке стою, чтоб в чистую зону не зайти, – ворчит санитарка, – вам бы только ругаться!
– Иди, встань позади сестры и свети в рану! Надо его дошить скорее, – ворчит хирург. – Вот урод!
– Так я не понял, бить или не бить? – недоумевает анестезиолог.
– Вы прямо как Гамлет! – подал голос алкаш. – Не бейте, я больше не буду.
– Втянул щупальца, осминог? – вопросил хирург, приступая опять к шитью. – А то перчатки поменять недолго! Взяли моду – медсестру щупать! Заведи свою и щупай!
– Пойду, позвоню «детям подземелья», потороплю электрика. – Анестезиолог еще раз прошел мимо медсестры и опять ее пощупал.
– Доктор!
– Ухожу, ухожу…
– Только недолго! – подает голос санитарка. – Фонарь тяжелый!
– Мухой обернусь.
В приемном отделении столпотворение. Работают при свечах. Обстановка очень романтичная.
Бригады «Скорой» заходят одна за другой. Кто приводит пьяных с синяками и ранами, кто заносит, кто затаскивает. Контингент самый разный.
Есть интеллигентные мужчины, есть настоящие бомжи, грязные и вонючие. Всех раздевают, метят ручкой и вталкивают в большую палату.
Пьяные, если не спят и в состоянии разговаривать, отвечают на вопросы, просят отпустить. Но их не слушают. Конвейер работает. Милиционеры Сережа и Валера работают очень быстро и ловко. Один заполняет документацию, другой раздевает, метит и вталкивает.