Мой издатель, Джон Морджсон – почтенный господин, сперва отклонивший мою рукопись, и теперь, движимый личными интересами, усердно прилагавший все усилия, чтобы издать ее самым современным и одобряемым способом, не был, подобно шекспировскому Кассио, «человеком чести». Не был он и руководителем давно зарекомендовавшей себя фирмы, чья проверенная временем система обмана авторов стала почти священной – он был человеком нового времени, новых взглядов, с изрядным запасом новой напористости и новой наглости. Тем не менее он был умен, практичен и обходителен, по той или иной причине заслужил одобрение некоей части прессы, и многие ежедневные и еженедельные издания всегда выделяли его публикации на фоне иных фирм, что вели дела на куда более законных основаниях. Он частично изложил мне свои методы работы, когда наутро после моей первой встречи с лордом Элтоном и его дочерью я вызвал его с тем, чтобы узнать, как продвигается дело с моей книгой.
– Мы опубликуем ее на следующей неделе, – сказал он, самодовольно потирая руки и обращаясь ко мне со всевозможным уважением из-за моего банковского счета. – И раз уж о тратах вы не задумываетесь, я скажу вам, что намереваюсь сделать. Я помещу в газету интригующую заметку строчек на семьдесят, в которой дам размытое описание книги, например, «нечто, способное открыть новую эпоху мысли», или «вскоре каждый, кто что-то собой представляет, будет вынужден прочесть этот выдающийся роман», или «ему будут рады все, кто постигнет смысл одного из самых острых и злободневных вопросов наших дней». Все это шаблонные фразы, раз за разом используемые рецензентами, и для их печати прав не требуется. Последняя всегда срабатывает, несмотря на то, что стара как мир, и так часто встречается, так как любой намек на «острый и злободневный вопрос» некоторыми воспринимается как свидетельство непристойности книги, и ее тут же заказывают.
Он усмехнулся, довольный собственной проницательностью, я же сидел молча, изучая его с удивлением. Человек, решения которого я униженно и взволнованно ждал несколько недель назад, теперь стал моим купленным инструментом, готовый неограниченно служить мне ради денег, и я снисходительно слушал, как он вещает о своих планах, собираясь угодить моему тщеславию и набить свои карманы.
– Рекламу книге дали шикарную, – продолжал он. – Большего шика трудно вообразить. С заказами пока не слишком торопятся, но еще будут, будут. Мою заметку можно пустить на передовицу и тиснуть сотнях в восьми, а то и в тысяче газет и здесь, и в Америке. Стоить это вам будет, скажем, гиней сто, может, чуть больше. Вы не против?
– Ничуть! – ответил я, все еще охваченный удивлением.
С минуту поразмыслив, он придвинул свое кресло ближе ко мне и заговорил уже тише:
– Полагаю, вы понимаете, что сперва я издам только двести пятьдесят экземпляров?
Столь малое число казалось мне абсурдным, и я принялся негодующе возражать ему.
– Что за нелепая идея! – воскликнул я. – Таким ничтожным тиражом спрос не насытить!
– Любезный господин, подождите, подождите – вы чересчур нетерпеливы. Вы даже не дали мне объясниться. Все двести пятьдесят экземпляров будут розданы мной равными частями в день публикации, не спрашивайте, как – их нужно будет раздать…
– Зачем?
– Зачем? – И достойный Морджсон умильно рассмеялся. – Я вижу, мой дорогой Темпест, что вы, как и прочие гении, в бизнесе ничего не смыслите. Причина, по которой нам нужно раздать первые двести пятьдесят экземпляров, кроется в том, что мы сможем объявить во всех газетах: «Первое крупнотиражное издание нового романа Джеффри Темпеста распродано в день публикации, второе спешно готовится к выходу в печать!» Так мы обдурим общественность, ничего не знающую о наших секретах и о том, сколько экземпляров в первом издании – двести пятьдесят или тысяча. За кулисами, конечно, будет готово второе издание, и тоже числом в двести пятьдесят копий.
– И подобный метод вы называете честным? – тихо спросил я.
– Честным? Любезный господин! Честным? – Самодовольство на его лице сменилось оскорбленным выражением. – Конечно, честным! Загляните в ежедневные газеты! Подобные объявления появляются каждый день – сказать по чести, все чаще. Я открыто признаю, что есть несколько издателей, строго отстаивающих свою позицию, утруждая себя не только точным указанием числа копий, но и даты публикации каждого издания – это можно было бы назвать принципами, если им так нравится, но это требует точных расчетов и сулит множество волнений! Если читателям нравится, когда их обманывают, к чему тогда точность? Итак, продолжим: второе издание отправится провинциальным книготорговцам на условиях продажи с правом возврата, а затем мы объявим следующее: «Вследствие невероятного спроса на новый роман Джеффри Темпеста весь тираж его второго издания распродан. Третье издание будет выпущено в течение следующей недели». И так далее, пока мы не доберемся до шестого или седьмого издания (каждое тиражом в двести пятьдесят экземпляров) в трех томах, быть может, путем ловких манипуляций нам удастся довести общее число до десяти. Дело лишь за дипломатией и небольшой долей искусного очковтирательства. Затем мы приступим к изданию однотомному; здесь потребуется иная тактика. Но времени у нас достаточно. Частая реклама немного повысит расходы, но если вы не возражаете…
– Не возражаю, пока мне весело.
– Весело? – удивился он. – Я-то думал, что вы хотите славы, а не веселья!
Я громко рассмеялся.
– Я не настолько глуп, чтобы думать, будто славу мне обеспечит реклама. К примеру, я один из тех, кто считает, что слава Милле померкла, когда он опустился до портрета маленького мальчика в зеленом, выдувавшего пузыри при помощи мыла «Пирс». Это была реклама. И этот случай в его карьере, хоть и кажущийся незначительным, навсегда низверг его с высот таких мастеров, как Ромни, сэр Питер Лели, Гейнсборо или Рейнолдс.
– На мой взгляд, в ваших словах есть немалая доля правды, – глубокомысленно покивал головой Морджсон. – С позиции чистого искусства и чувственного восприятия вы правы. – Вдруг он нахмурился, заколебался.
– Да, порою слава совершенно немыслимым образом ускользает от людей, когда они уже вот-вот готовы схватить ее. Их подталкивают навстречу ей всевозможными путями, и все же по прошествии некоторого времени ничто не способно удержать их на ее вершине. Есть и другие – те, что сносят удары и невзгоды, насмешки и издевки…
– Подобно Христу? – перебил я его, улыбаясь. Он с ужасом посмотрел на меня – он был нонконформистом – но вовремя вспомнив, как я богат, с безропотным смирением склонил голову.
– Да, – тут он вздохнул, – как вы и предполагаете, мистер Темпест – подобно Христу. Сносят насмешки, издевки и препоны на каждом шагу, и все же, по странной причуде судьбы, преуспевают в завоевании всемирной славы и власти…
– И снова подобно Христу! – ехидно ввернул я, так как мне нравилось подтрунивать над его нонконформистской высокоморальностью.
– Вот именно! – Он помолчал, почтительно опустив взгляд. Затем к нему вернулась мирская оживленность, и он добавил:
– Но думал я не о столь возвышенном примере, мистер Темпест, а о женщине.
– Вот как! – безразлично сказал я.
– Да – женщине, что, несмотря на поношения и препятствия, быстро завоевывает популярность. Вы точно услышите о ней в кругу литераторов и в обществе, – и он с сомнением посмотрел на меня исподлобья – но она не богата, всего лишь известна. Однако сейчас нам не до нее – вернемся к делу. Единственным неясным моментом в деле успеха вашей книги остается реакция критиков. Ведущих рецензентов всего шестеро, они делят между собой все английские журналы, кое-какие из американских, а также лондонские газеты. Вот их имена, – он передал мне написанную карандашом записку, – и их адреса, насколько мне удалось выяснить, или адреса изданий, для которых они пишут чаще всего. Человек во главе списка, Дэвид МакУинг, опасней всех прочих. Он пишет все обо всем – будучи шотландцем, он привык всюду совать свой нос. Если вам удастся справиться с МакУингом, о прочих можно особо не волноваться, так как он подает пример всем остальным, и у него свои методы работы с редакторами. К примеру, так как он один из лучших друзей редактора «Девятнадцатого века», вас там точно упомянут – иным способом добиться этого невозможно. Ни один рецензент не может поместить свою рецензию в этот журнал, если не является другом редактора[5]. Вы должны поладить с МакУингом, или он, просто потому, что захочет порисоваться, подрежет вам крылья.
– Это неважно, – ответил я, забавляясь мыслью о том, что придется «поладить с МакУингом». – Немного критики всегда поможет книге лучше продаваться.
– Иногда это так. – Морджсон рассеянно пощипывал свою жиденькую бородку. – Но в других случаях – решительно нет. Там, где присутствует совершенно определенная, вызывающая оригинальность, враждебная критика эффективнее всего. Но труд, подобный вашему, требует подпитывания протекцией, короче говоря, здесь нужна сенсация…
– Мне все ясно! – Я был весьма уязвлен. – Вы не считаете мою книгу достаточно оригинальной для того, чтобы она говорила сама за себя?
– Милостивый государь! Вы и правда… в самом деле… как бы сказать? – Он извиняюще улыбнулся. – Несколько резки? Я считаю, что ваша книга – пример выдающейся образованности и изящества мысли, и если я вижу в ней недостатки, то лишь благодаря своей непонятливости. Единственное, чего, по моему мнению, ей недостает – того, что я, за неимением лучшего слова, назову цепкостью, способностью пригвождать внимание читателя. Но пожалуй, это общая проблема современной литературы – немногие авторы чувствительны настолько, что способны заставить что-то чувствовать других.
С минуту я ничего не отвечал ему. Я думал о словах Лучо на эту же тему.
– Что ж! – сказал я наконец. – Если я ничего не чувствовал, когда работал над книгой, то сейчас и подавно. Да что там, я прочувствовал каждую строчку! Остро, болезненно!