– Дух Амиэля таков, что слишком часто он не в силах удержаться, – сказал он. – Он сущий проказливый бес и не всегда может управлять собой.
– Значит, я был совершенно не прав на его счет! Я-то думал, что он поразительно мрачный и унылый.
– Знаете, как говорят – внешность обманчива? – тихо сказал мой спутник. – Нет большей правды. Профессиональный юморист почти всегда оказывается человеком сварливым, с тяжелым характером. Как и я, Амиэль вовсе не тот, кем кажется. Вина его лишь в том, что он нарушает границы дозволенного, но он служит верно, а большего мне и не нужно. А что, он вызывает отвращение Морриса или тот просто встревожен?
– Думаю, ни то ни другое, – со смехом отозвался я. – Думаю, он хочет продемонстрировать мне пример возмущенной добропорядочности.
– Что ж, тогда можете быть уверены в том, что за пляской судомойки он следил с особой тщательностью, – сказал Лучо. – Почтенные люди куда как разборчивы в подобных делах! Утешьте его оскорбленные чувства, мой дорогой Джеффри, и скажите ему, что Амиэль – само воплощение добродетели! Он долго служит мне, и как человек не способен ничем настроить кого-то против себя. Он не пытается сойти за ангела. Особенности его речи и повадки – следствие того, что ему слишком часто приходилось подавлять природную веселость, но он в самом деле отличный малый. Он пробовал себя в искусстве гипноза, будучи со мной в Индии; я часто предупреждал его о том, как вредно практиковаться на непосвященных. Но… судомойка! Черт возьми, сколько еще таких судомоек! Одной меньше, одной больше, с горячкой или нет – неважно. Мы прибыли к лорду Элтону.
Экипаж остановился перед красивым особняком чуть в стороне от Парк-Лейн. Нас встретил слуга в красном бархате, белых шелковых чулках и напудренном парике, торжественно передавший нас на попечение его брата-близнеца того же роста и внешности, но более надменного, сопроводившего нас наверх с видом того, кто вот-вот скажет: «Взгляните, сколь постыдное унижение уготовано злой судьбой столь великому человеку!» В гостиной мы обнаружили лорда Элтона, стоявшего на каминном коврике спиной к камину, а прямо напротив него в низком кресле расположилась изящно одетая юная леди с очень маленькими ступнями. Я упоминаю о ее ступнях, поскольку, войдя в комнату, сразу увидел их из-под множества отделанных оборками юбок, обращенными к теплу огня, который неумышленно загораживал граф. В комнате была еще одна леди, сидевшая чинно и прямо, аккуратно сложив руки на коленях, и ей лорд Элтон представил нас в первую очередь, едва закончил свои бурные приветствия.
– Шарлотта, позвольте представить – мои друзья, князь Лучо Риманез, мистер Джеффри Темпест; джентльмены, сестра моей жены, мисс Шарлотта Фицрой.
Мы поклонились; женщина почтительно склонила голову. Перед нами была сановитая старая дева, и по ее лицу было трудно угадать, о чем она думает. Оно было благочестивым и чопорным, но также наводило на мысль о том, что некогда стала свидетелем чего-то столь непристойного, что не способна забыть. Поджатые губы, бледные круглые глаза и ореол оскорбленной добродетели, окутывавший ее с головы до пят, лишь усиливали это впечатление. Невозможно было долго смотреть на мисс Шарлотту, не задаваясь неучтивым вопросом: что же случилось в дни ее давно минувшей юности, что так оскорбило ее непорочную натуру и оставило неизгладимый след на ее чертах? Но с тех пор я повидал немало точно таких же англичанок, особенно среди аристократок «высшей десятки»[6]. Совершенно иным было дерзкое, яркое лицо юной леди, которой нас представили в следующую очередь; томно поднявшись с полулежачего кресла, она дружески улыбнулась нам, когда мы поздоровались с ней.
– Мисс Диана Чесни, – поспешно сказал граф. – Вероятно, вы знакомы с ее отцом, князь; во всяком случае, точно о нем слышали – это знаменитый Никодемус Чесни, один из железнодорожных магнатов.
– Разумеется, я с ним знаком, – сердечно ответил Лучо. – Кто его не знает! Я часто встречался с ним. Очаровательный человек, одаренный необычайным чувством юмора и жизнелюбием – я прекрасно его помню. Мы много времени провели вместе в Вашингтоне.
– Вот как? – несколько бесстрастно сказала мисс Чесни. – Я думаю, что он несколько странный – своеобразная помесь контролера и таможенника, знаете ли. Я его вообще не вижу, но как увижу, чувствую, что должна немедленно отправляться в путь – первое, что приходит в голову, когда на него смотришь – железная дорога. Я ему так и говорю. Говорю: «Па, ты бы куда лучше выглядел, если бы у тебя на лице не было написано, что ты железнодорожный магнат». И вы действительно сочли его остроумным?
Смеясь над тем, как непривычно и свободно эта юная особа критикует собственного отца, Лучо заявил, что это так.
– А мне так не кажется, – призналась мисс Чесни. – Но может быть, это потому, что я столько раз слышала от него одни и те же истории, да еще читала о них в книгах, и не придаю им особого значения. Кое-какие из них он при любом удобном случае рассказывает принцу Уэльскому, но ко мне с ними больше не пристает. И он очень умен – сколотил состояние куда быстрее многих. И вы правы насчет его жизнелюбия – бог мой, он так смеется, что живот можно надорвать!
Она внимательно изучала наши изумленные лица, и глаза ее весело сверкали.
– Считаете меня непочтительной, не так ли? – продолжала она. – Но ведь вы знаете, что папа не седовласый благодетель, слишком пекущийся обо мне – просто доброжелательный железнодорожник, не любящий излишней почтительности. Прошу, садитесь! – И, кокетливо повернув голову к хозяину дома: – Усадите их, лорд Элтон. Терпеть не могу, когда мужчины стоят. Превосходящий пол и все такое. Кроме того, вы и так очень высокий, – добавила она, не скрывая, что любуется статной фигурой и красивым лицом Лучо, – я как будто пытаюсь разглядеть яблоню на луне!
Лучо тепло рассмеялся, заняв место подле нее; я последовал его примеру; старый граф оставался в прежнем положении, широко расставив ноги на каминном коврике, излучая благодушие. Диана Чесни бесспорно была пленительным созданием, одной из тех рациональных американок, что совершенно сводят мужчин с ума, при этом оставаясь холодными.
– Так вы и есть тот самый знаменитый мистер Темпест? – проговорила она, критически разглядывая меня. – Что ж, положение у вас просто превосходное, не так ли? Я всегда говорила, что нет толку в куче денег, если ты не молод – если ты стар, ты просто набиваешь ими карманы своего доктора, пока он пытается подлатать твое измотанное тело. Знала я как-то одну даму, которой досталась в наследство сотня тысяч фунтов, когда ей было девяносто пять. Бедная старушка просто рыдала. У нее еще хватало ума понять, насколько неподходящим был этот момент. Она не вставала с постели, и единственной доступной ей роскошью была булочка за полпенни, которую она окунала в молоко для чая. Это все, что ее заботило.
– На сотню тысяч фунтов можно купить немало булочек! – сказал я с улыбкой.
– Можно, да! – И прекрасная Диана рассмеялась. – Но мне кажется, вам, мистер Темпест, хочется тратить свои деньги на нечто более существенное. Состоятельным следует быть в расцвете лет. Полагаю, сейчас вы один из богатейших людей, так?
Вопрос был задан в совершенно наивной, открытой манере, и казалось, в нем не было и следа неуместного назойливого любопытства.
– Может быть, я и являюсь одним из самых состоятельных людей, – ответил я, внезапно вспомнив, что совсем недавно был одним из беднейших, – но князь, мой друг, куда богаче меня.
– Неужели! – И она уставилась на Лучо, встретившего ее взгляд с мягкой, полунасмешливой улыбкой. – Что ж, кажется, в конечном итоге папочка ничуть не лучше какого-нибудь нищего! Наверное, у ваших ног лежит весь мир!
– В известной мере, – сдержанно ответил Лучо. – Но дорогая мисс Чесни, мир так легко бросить к чьим-то ногам. Уж вам-то это наверняка известно?
И, в подтверждение этих слов, его благородные глаза выразительно сверкнули.
– Полагаю, вы хотите сделать мне комплимент, – беззаботно отозвалась она. – Я вообще-то их не люблю, но на этот раз прощаю вас!
– Извольте! – сказал Лучо с одной из своих ослепительных улыбок, заставивших ее прервать свою беззаботную болтовню и взглянуть на него с очарованием и изумлением.
– И вы, как и мистер Темпест, чересчур молоды, – наконец заключила она.
– Но позвольте! – перебил ее Лучо. – Я намного старше.
– Правда? – воскликнул в тот же миг лорд Элтон. – А по вам и не скажешь, не так ли, Шарлотта?
В ответ на это мисс Фицрой нацепила на нос свои элегантные очки в черепаховой оправе и оценивающе уставилась на нас.
– Следует полагать, что князь чуть старше мистера Темпеста, – проговорила она с четким благородным акцентом, – но ненамного.
– Как бы там ни было, – продолжила мисс Чесни, – вы достаточно молоды, чтобы наслаждаться своим богатством, так?
– Достаточно молод, достаточно стар – как вам угодно, – сказал Лучо, безразлично пожав плечами. – Между прочим, это не доставляет мне удовольствия.
Весь вид мисс Чесни говорил о том, что она невероятно удивлена.
– Как деньги служат вам? – продолжал Лучо, и в его глазах отразилась странная тоска, столь часто пробуждавшая мое любопытство. – Да, быть может, мир у ваших ног – но каков этот мир! Дрянной ком грязи под ногами! Богатство служит зеркалом, отражающим все худшее, что есть в человеческой природе. Люди живут за ваш счет, пресмыкаясь перед вами, и лгут по двадцать раз на дню в надежде снискать вашу милость, угождая собственным интересам; принцы крови охотно унижаются, чтобы вы дали им взаймы – ваши подлинные добродетели (если, конечно, они у вас есть) ни во что не ставятся, ваши набитые карманы служат пропуском к королям, премьер-министрам и советникам. Вы можете говорить как болван, смеяться как гиена и выглядеть как бабуин, но едва лишь ваше золото зазвенит достаточно громко, вскоре вы можете поужинать с самой королевой, если захотите. Если же вы, напротив, сильны, храбры, терпеливы, выносливы, если в вас есть искра гения, что упрочивает жизнь и делает ее достойной того, чтобы жить, – если мысль ваша обретает форму, что выстоит, когда царства станут прахом на ветру, и если притом вы бедны – что ж, тогда вас станут презирать все коронованные глупцы на свете, унижать зажиточные крахмальщики и Крезы, промышляющие патентованными пилюлями; во взгляде торгашей, у которых вы купите кровать и посуду, будет насмешливая издевка, ведь разве тот, кто