Граф побагровел, как при апоплексии, и поспешно глотнул шампанского.
– Да… эээ… да. Я… эээ… некоторое время владел поместьем – содержать его такая морока, нужна целая армия слуг!
– Совершенно верно, – кивнул я в ответ с понимающим видом. – Думаю, прислуги понадобится немало. Я только что приобрел это поместье.
Бесстрастность леди Сибил наконец изменила ей – весь ее облик странным образом оживился, а граф уставился на меня так, что глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
– Вы? Вы собираетесь купить Уиллоусмир? – воскликнул он.
– Да. Я телеграфировал своим юристам с просьбой уладить дело как можно быстрее, – тут я бросил взгляд на Лучо, чьи глаза, сверкавшие, как сталь, с неотрывным вниманием смотрели на графа. – Мне нравится Уорвикшир, а поскольку я собираюсь устраивать множество приемов, имение подойдет мне как нельзя лучше.
На мгновение все стихли. Мисс Шарлотта Фицрой глубоко вздохнула; вздрогнул кружевной бант в ее тщательно расчесанных на пробор волосах. Диана Чесни вскинула глаза, глядя на меня с интересом и слегка любопытствующей улыбкой.
– Сибил родилась в Уиллоусмире, – наконец несколько хрипло выговорил граф.
– Что ж, зная это, я еще больше очарован им, – тихо сказал я, кланяясь леди Сибил. – Много ли вы помните об этом месте?
– Конечно, конечно! – в ее голосе слышались нотки сильного душевного волнения. – Нет ни единого уголка в целом свете, что был бы так же мил мне! Я играла на лужайках под старыми дубами и всегда собирала первые фиалки и примулы, что расцветали на берегах Эйвона. А когда цвел боярышник, мне казалось, что усадебный парк был волшебной страной, а я была сказочной королевой…
– Вы и сейчас такая! – вдруг перебил ее Лучо.
Она улыбнулась, сверкнув глазами, затем продолжила чуть тише:
– Конечно, все это были глупости, но я любила Уиллоусмир, и все еще люблю. В полях по ту сторону реки, не принадлежавших нам, я часто видела девочку примерно моих лет, игравшую в одиночестве – она плела венки из маргариток и лютиков, эта маленькая девочка со светлыми кудрями и премилым личиком. Я хотела познакомиться с ней, поговорить с ней, но няня не разрешала, говоря, что она мне «не ровня». – Губы леди Сибил скривились в презрительной усмешке. – И все же она была благородного происхождения – сиротой, чьим отцом был видный ученый и джентльмен, а удочерил ее врач, что стоял у смертного ложа ее матери, так как у нее не осталось никого из живущих родных, что могли бы приютить ее. Эту белокурую девочку звали Мэйвис Клэр.
Едва прозвучало это имя, как все умолкли, словно заслышав звон колокола, призывавшего вознести хвалу Богородице, а Лучо, пристально глядя на меня, спросил:
– Слышали вы когда-нибудь о Мэйвис Клэр, Темпест?
Я чуть помедлил с ответом. Да, мне было знакомо это имя – каким-то смутным, отдаленным образом связанное с литературой, но как именно, я не помнил. Я никогда не утруждал себя запоминанием имен женщин, что связали себя с искусством, так как по мужскому обыкновению считал, что в живописи, музыке и литературе они совершенно ничего не стоят и нет нужды о них говорить. В своем высокомерии я считал женщин созданными ради того, чтобы угождать мужчинам, а не наставлять их.
– Мэйвис Клэр – непостижимый гений, – в конце концов сказала леди Сибил. Если мистер Темпест еще не слышал о ней, то несомненно услышит. Я часто жалею, что не познакомилась с ней тогда в Уиллоусмире – мысль о тупости моей няньки часто не дает мне покоя. «Не ровня» мне – и в самом деле! Насколько она превосходит меня сейчас! Она все еще живет там – ее приемные родители умерли, и она живет в уютном домике, что принадлежал им. Она купила еще немного земли в придачу к имевшейся и чудесно украсила свое имение. Никогда не видела места, более подходящего для поэта, чем коттедж «Лилия».
Я молчал, чувствуя, что мое невежество в отношении одаренности и положения личности, которую все присутствующие считали знаменитостью, отдаляет меня от них.
– Странное имя, Мэйвис[7], не так ли? – наконец сказал я.
– Да, но оно замечательно ей подходит. Поет она и вправду сладко, словно дрозд, и вполне заслуженно носит свое имя.
– Так каковы же ее литературные заслуги? – спросил я.
– Всего один роман! – с улыбкой ответил Лучо. – Но кое-чем он отличается от других; он живой. Надеюсь, Темпест, что ваша книга, готовая выйти в печать, будет полна той же силы.
С этими словами лорд Элтон, предававшийся мрачным размышлениям над бокалом вина с тех самых пор, как я упомянул о том, что покупаю Уиллоусмир, вдруг встрепенулся.
– Черт побери! – воскликнул он. Уж не хотите ли вы сказать, что написали книгу, мистер Темпест? («Неужто он не видел ни одного из объявлений во всех газетах?» – подумал я с негодованием.) И зачем это вам, в вашем-то положении?
– Он страстно жаждет славы! – беззлобно, но не без иронии пояснил Лучо.
– Но вы и так известный человек! – решительно заявил граф. – Все уже знают, кто вы такой.
– О, мой дорогой граф, для честолюбия моего талантливого друга этого недостаточно, – ответил за меня Лучо, и глаза его затуманила тень горькой насмешки, столь часто затмевавшая их ясный свет. – Его не слишком заботит грандиозность его положения, дарованная одним лишь богатством, так как оно не делает его ни на йоту выше Мэпла с Тоттенхэм-Корт-Роуд[8]. Он хочет стать чем-то большим, чем мебельщик – кто станет его винить? О нем узнают благодаря неописуемому качеству, называющемуся «гениальность» – благодаря высоким мыслям, поэзии, исполненности благодатью и провидческим даром проникать в сердца людей – короче говоря, силе пера, что рушит великие царства, словно карточные домики, и надевает шутовские колпаки на головы царей. Обычно этим даром, что нельзя купить, владеют мужчины или женщины без единого гроша, независимые, безразличные к мнению других, тогда как богачи редко занимаются чем-то помимо мотовства или скопидомства. Но Темпест на сей раз намерен слить воедино две противоположности – гениальность и богатство, иначе говоря – бога и маммону.
Леди Сибил повернулась ко мне; на ее прекрасном лице читалось сомнение и удивление.
– Боюсь, – сказала она с легкой улыбкой, – что запросы общества не оставят вам времени на написание книг, мистер Темпест. Помню, вечером на днях вы говорили, что собираетесь опубликовать роман. Полагаю, что изначально по профессии вы были писателем?
Глухое чувство гнева странным образом зарождалось во мне. «Изначально»? Разве я все еще не был писателем? Разве всем, за что меня уважали, был мой банковский счет? «Изначально»? До сей поры я был не настоящим писателем, а скитающимся литературным поденщиком, бродягой с Граб-стрит, иногда писавший статьи на любую подвернувшуюся тему, и полученных денег хватало лишь, чтобы не протянуть ноги с голоду, без единого шанса подняться с этой грязной, низкой ступени литературной лестницы. Я чувствовал, как краснею; затем я побледнел и увидел, что Лучо пристально следит за мной.
– Я и сейчас писатель, леди Сибил, – ответил я наконец, – и надеюсь вскоре доказать, что имею право таковым называться. По моему мнению, звание автора куда почетнее королевского титула, и я не думаю, что какие-либо общественные дела оторвут меня от литературного ремесла, которое я почитаю наивысшим во всем мире.
Лорд Элтон неловко заерзал на стуле.
– А ваши родные, – спросил он, – ваша семья, они тоже литераторы?
– Никого из них уже нет в живых, – ответил я несколько сухо. – Отцом моим был Джон Темпест из Рексмура.
– Вот как?! – просиял граф.
– Боже мой, ну надо же! Я часто встречал его, охотясь в полях много лет назад. Вы из славного старинного рода, сэр! Темпесты из Рексмура весьма известны и чтимы в хрониках графства.
Я ничего не ответил, чувствуя некоторое раздражение, хотя сам не мог понять, почему.
– Встает вопрос, – проговорил Лучо тихо и мягко, – если потомок доброго старинного английского рода, что само по себе есть существенная причина для гордости, к тому же владеет огромным состоянием, достойным своего происхождения – зачем ему бороться за тщету литературной славы? Ваши амбиции чересчур скромны, Темпест! Восседая на горе банкнот и слитков, овеянный лучезарной славой хроник графства, вы опускаетесь до попытки ухватиться за лавры! Фи, мой дорогой друг! Вы унижаетесь благодаря желанию войти в ряды бессмертных!
От уха присутствующих не ускользнул его насмешливый тон, и я, понимая, что он в своей особой манере защищал литераторов от нападок тех, кто был выше их по происхождению и состоянию, почувствовал облегчение и благодарность. Граф выглядел слегка недовольным.
– Все это очень хорошо, – сказал он. – Но, видите ли, не необходимость подтолкнула мистера Темпеста к зарабатыванию на жизнь писательством…
– Можно трудиться просто потому, что любишь труд, безо всякой необходимости, – вставил я. – К примеру, эта Мэйвис Клэр, о которой вы говорите, эта женщина, имеет ли она подобную необходимость?
– Мэйвис Клэр честно зарабатывает каждый пенни, – хрипло проговорил лорд Элтон. – Если бы она не занималась писательством, то умерла бы с голоду.
Диана Чесни прыснула.
– Думаю, до голодной смерти ей сейчас далеко, – сказала она, блеснув карими глазами. – Причем сейчас она так же горделива, как благороднейшие – разъезжает по парку на своей виктории на пару с лучшими людьми страны и знакома со всей модной публикой. Должна вам сказать, она весьма далека от Граб-стрит. Слышала, что у нее невероятная деловая хватка и она не по зубам издателям.
– Ну, в этом я сомневаюсь, – усмехнулся граф. – С издателями не справится и сам дьявол.
– Вы правы, – подтвердил Лучо. – Вообще, рискну предположить, что в различных фазах трансмиграции духа в земную материю дьявол (если он вообще существует) ради забавы часто принимал облик издателя – и весьма благонамеренного!