Все мы заулыбались.
– Могу представить, что Мэйвис Клэр может сравниться с кем угодно и в чем угодно, – сказала леди Сибил. – Конечно, она не богата, но деньги тратит мудро и с пользой. Я не знакома с ней лично, хотя и хотела бы, но читала ее книги, весьма необычные. Кроме того, она человек независимый, и чужое мнение ее не заботит.
– Полагаю, внешность ее должна быть весьма заурядной, – заметил я. – Некрасивые женщины часто пытаются выделиться любым доступным способом, чтобы привлечь внимание.
– Верно, но не в случае с мисс Клэр. Она очень хороша собой, к тому же одевается со вкусом.
– Какое хорошее качество для писательницы! Многие из них такие неряхи! – воскликнула Диана Чесни.
– Многие культурные люди, – продолжала леди Сибил, – в частности, нашего круга, привыкли видеть в мисс Клэр исключение из правил. Она очаровательна, как и ее книги, и часто выходит в свет. Ей присуще вдохновение, и всегда есть что сказать.
– И конечно же, она служит мишенью для всякого рода критики? – спросил Лучо.
– Само собой! Но мы никогда не читаем рецензий.
– Их никому не следует читать, – со смехом сказал лорд Элтон, – разве что тем, кто их пишет, ха-ха-ха! Я считаю чертовски наглым – простите за грубость – что какой-то бумагомарака считает возможным указывать мне, что мне следует читать и как понимать прочитанное. Я вполне способен составить собственное мнение о любой из когда-либо написанных книг. Но я склонен избегать всех этих поэтов «новой волны», как отравы, сэр, ха-ха! Все, что угодно, кроме них; старых мне вполне достаточно. Да все эти критики, сэр, напускают на себя столько гонору, хоть их перо с чернилами не стоят и пенни, и большинство из них недоразвитые, полуграмотные мальчишки, что за пару гиней в неделю берутся излагать публике свое мнение о той или иной книге, как будто кому-то есть дело до их сопливых мыслей! Невероятно! Просто возмутительно! Хотел бы я знать, за кого они принимают читателей? Редакторам приличных газет не пристало нанимать этих самодовольных молодых хлыщей, несмотря на то, что это так дешево обходится…
В этот момент за спиной хозяина дома появился дворецкий и что-то шепнул ему на ухо. Граф нахмурился, а затем обратился к сестре своей жены:
– Шарлотта, леди Элтон просила передать, что сегодня спустится в гостиную. Быть может, тебе стоит проследить, чтобы она устроилась как можно удобнее?
Когда мисс Шарлотта поднялась со своего стула, он обратился к нам:
– Моя жена редко чувствует себя в силах принимать гостей, но сегодня вечером ей хотелось бы несколько сменить обстановку и отвлечься от скуки своей комнаты. С вашей стороны, джентльмены, было бы весьма любезно немного развлечь ее – она почти не говорит, но прекрасно видит и слышит и с большим интересом наблюдает за всем, что происходит вокруг. Боже мой! – тут он печально вздохнул. – Какой блестящей женщиной она была когда-то!
– Милейшая графиня! – тихо проговорила мисс Чесни покровительственным тоном. – Она все еще очаровательна!
Леди Сибил неожиданно нахмурилась, смерив ее взглядом, полным неодобрения, ясно давшим мне понять, сколь необузданный нрав скрывает ее красота, и я почувствовал, что люблю еще сильнее – согласно своему представлению о любви – чем когда-либо. Должен признаться, что меня привлекают женщины с некоторой пылкостью в характере. Терпеть не могу искусственную дружелюбность женщины, которую ничто на всем шаре земном не способно заставить сменить свою глупую улыбку на иное выражение лица. Я люблю, когда в ясном взгляде сверкает опасность, уголки милых губ кривит горделивый трепет и жаркий румянец негодования заливает щеки. Все это говорит о силе натуры и неукротимой энергии, пробуждая в мужчине любовь к покорению, данную ему от природы, заставляющую завоевывать и подчинять то, что кажется неприступным. И жажда завоеваний была сильна во мне, когда кончился ужин, и я поднялся, чтобы придержать дверь, пока дамы покидали гостиную. Когда мимо проходила прекрасная Сибил, фиалки упали с ее груди. Я поднял их и сделал первый шаг.
– Могу ли я оставить их себе? – сказал я тихо.
Ее дыхание на миг замерло, но она посмотрела мне прямо в глаза с улыбкой, означавшей, что скрытый смысл моих слов прекрасно ей понятен.
– Да, можете! – ответила она.
Я поклонился, закрыл за ней дверь, и, спрятав цветы за пазухой, весьма довольный, вновь занял свое место за столом.
Оставшись со мной и Лучо, лорд Элтон бросил в бой все резервы и обращался к нам не только панибратски, но даже угодливо. Презренное и достойное жалости желание угодить нам и снискать нашу благосклонность сквозило в каждом его слове, каждом его взгляде, и я твердо уверен, что предложи я тогда приобрести его дочь путем частной сделки за сотню тысяч фунтов, выплаченных в день свадьбы, он бы с радостью согласился продать ее. Однако несмотря на его корыстолюбие, я чувствовал и сознавал, что мои ухаживания за леди Сибил из необходимости приведут к чему-то, напоминающему рыночную сделку, если я действительно не сумею покорить ее сердце. Я намеревался попробовать, но полностью сознавал, насколько тяжело, нет, почти что невозможно ей будет забыть о беспрепятственном доступе к моему огромному состоянию и думать только обо мне. Вот и еще одно преимущество бедности, о котором столь часто забывают бедняки. Мужчина без денег, добившийся женской любви, знает, что любовь ее искренняя и не запятнана своекорыстием, но тот, кто богат, никогда не может быть уверен в искренности чувства. Преимущества выгодного брака всегда превозносятся родителями и друзьями девиц на выданье, и девушка, и не помышляющая о муже с состоянием в пять миллионов ради собственных интересов, должна быть совсем простодушной. Мужчина, обладающий внушительным состоянием, не может быть уверенным даже в своих друзьях – и почти всегда лишен высокой, сильной и чистой любви; так сбываются странные, но правдивые слова: «Трудно богачу войти в Царствие Небесное!» Блаженство женской любви, верной и испытанной несчастьями и трудностями – неколебимой верностью и преданностью в дни тяжких трудов и горестных мук, героической самоотверженности, сладости и отваги в мрачнейшие часы сомнений и разочарований – эта светлая, прекрасная черта женского характера заветом Всевышнего предназначена бедным. Миллионер действительно может выбрать себе в жены любую из всех земных красавиц – одеть ее в роскошное платье, осыпать драгоценностями и любоваться ей во всем блистательном великолепии, как любуются великолепной статуей или непревзойденной картиной – но ему никогда не постичь глубинных тайн ее души и не испить из родников ее благородной натуры. Я задумывался об этом, еще лишь начиная любоваться леди Сибил Элтон, хоть и не так глубоко, как сейчас. Я слишком гордился своим богатством, чтобы думать о его неявных недостатках, таившихся среди столь очевидных преимуществ, и я всецело, не без надменного злорадства, наслаждался тем, как униженно этот титулованный граф пресмыкался перед почти неисчерпаемым источником дохода в виде меня и моего друга. Я находил странное удовольствие в том, что покровительствую ему и обращаюсь к нему снисходительно, мягко и по-доброму, на что он отвечал благодарностью. Про себя я смеялся над ним, думая о том, что будь я обычным писателем, все сложилось бы совершенно иначе! Я мог бы стать одним из величайших писателей нашего времени, но будь я при этом беден или скромного достатка, этот наполовину разорившийся граф, предоставлявший стол и кров американской наследнице за две тысячи гиней в год, из снисхождения пригласив меня в свой дом, смотрел бы на меня с высот своего титулованного ничтожества, говоря обо мне: «Этот, который пишет… эээ… да, эээ… довольно умные вещи, как мне кажется!», и после обо мне не вспоминал. Именно по этой причине, все еще будучи писателем, хоть и миллионером, я находил необычайное удовольствие в том, как унижалась его светлость, и кратчайшим путем к этому был разговор о Уиллоусмире. Я видел, как он морщится при упоминании утраченного имения, но несмотря на это, не мог скрыть волнения, зная, что я собираюсь там поселиться. Лучо, мудро и провидчески предложивший мне выкупить поместье, в самой искусной манере помог мне разговорить его и проявить подлинность своей природы, так что к тому времени, как мы покончили с сигарами и кофе, я понял, что гордый граф Элтон, чья родословная восходила к эпохе первых Крестовых походов, был готов гнуть спину и пресмыкаться в пыли ради денег, как жалкий подносчик багажа в отеле ради соверена на чай. Я всегда был невысокого мнения об аристократии, и сложившаяся ситуация явно не способствовала его перемене, но, вспоминая, что расточительный дворянин рядом со мной приходится отцом леди Сибил, я обращался к нему с гораздо бо́льшим уважением, чем заслуживала его жадная и стяжательная натура.
Вернувшись в гостиную после ужина, я был поражен прохладной странностью, ощущавшейся в воздухе после того, как сюда прикатили кровать леди Элтон, что стояла у огня, размерами и формой напоминая саркофаг. Фактически это была узкая койка на колесах, но частично укрытая драпированным шелком, чтобы вид ее не так сильно напоминал гроб. Вытянувшееся тело парализованной графини выглядело окоченевшим, словно труп, но лицо, обратившееся к нам, когда мы вошли, было нетронутым, очаровательным: на нас смотрели ее большие, ясные, почти сияющие глаза. Ее дочь тихим голосом представила ей нас обоих, и она слегка склонила голову в знак признательности, с любопытством разглядывая нас.
– Что ж, моя дорогая, – живо заговорил граф Элтон, – это такая приятная неожиданность! Прошло почти три месяца с тех пор, как ты удостаивала нас своим обществом. Как ты себя чувствуешь?
– Мне лучше, – медленно, но отчетливо проговорила она, в то время как удивленный взгляд ее был прикован к князю Риманезу.
– Мама считает, что в комнате очень холодно, – объяснила леди Сибил, – и мы подвинули ее как можно ближе к камину. Здесь действительно