холодно, – она поежилась. – Должно быть, снаружи сильный мороз.
– А где Диана? – спросил граф, оглядываясь в поисках этой задорной юной леди.
– Мисс Чесни удалилась в свою комнату, чтобы написать письмо, – несколько прохладно ответила его дочь. – Она скоро вернется.
В этот миг леди Элтон слабо повела рукой, указывая на Лучо, отошедшего в сторону, чтобы ответить на какой-то вопрос мисс Шарлотты.
– Кто это? – пробормотала она.
– Мама, дорогая, я же говорила тебе, – ласково ответила леди Сибил. – Это князь Лучо Риманез, они с папой хорошие друзья.
Бледная рука графини все еще висела в воздухе, словно застыла от холода.
– Что он такое? – тихо спросила она, и ее рука безжизненно упала на постель.
– Ну же, Элен, тебе не следует так волноваться, – сказал ей муж, склонившись над ее постелью с истинным или напускным беспокойством. – Ты ведь помнишь, что я рассказывал тебе о князе? И об этом джентльмене, Джеффри Темпесте?
Она кивнула в ответ и неохотно перевела свой пристальный взгляд с Риманеза на меня.
– Вы слишком молоды для миллионера, – проговорила она; слова давались ей нелегко. – Вы женаты?
Улыбнувшись ей, я ответил, что нет. Ее внимательные глаза смотрели то на меня, то на дочь. В конце концов, невероятный магнетизм Лучо снова привлек ее внимание, и она указала на него.
– Попросите своего друга… подойти… и поговорить со мной.
Риманез непроизвольно обернулся, заслышав ее слова, и, полный грации и обаяния, подошел к постели обездвиженной леди, взял ее руку и поцеловал.
– Ваше лицо кажется мне знакомым, – сказала она, и казалось, что теперь слова давались ей намного легче. – Мы уже виделись когда-то?
– Милая леди, это вполне вероятно, – ответил он сладкозвучно и в самой любезной своей манере. – Если подумать, то много лет назад я мимолетно видел вас, юную и счастливую красавицу Элен Фицрой, до того, как вы стали графиней Элтонской.
– Должно быть, тогда вы были еще мальчиком… ребенком! – пробормотала она, слабо улыбаясь.
– О нет! Ведь вы, сударыня, все еще молоды, а я стар. Вы мне не верите? Увы, но я, как ни странно, выгляжу куда моложе своих лет! Многие из моих знакомых большую часть своей жизни молодятся, и я ни разу не встречал того, кто на шестом десятке лет не гордился бы тем, что ему дают тридцать девять. Я куда более благонамерен – и все же, почтенные седины обходят меня стороной. Уверяю вас, меня это весьма печалит.
– Так сколько же вам лет на самом деле? – спросила леди Сибил, улыбаясь ему.
– О, я не осмелюсь сказать вам! – улыбнулся он ей в ответ. – Но я должен пояснить, что сужу о возрасте не по прошедшим годам, а по плодам чувственного опыта и опыта разума. Так что не удивляйтесь, если я скажу, что чувствую себя старым, как мир!
– Но есть ученые, что утверждают, будто наш мир молод, – заметил я, – и что он только начинает чувствовать свою силу и сознавать свою мощь.
– Эти оптимистичные умники ошибаются, – ответил он. – Суть мира – оболочка планеты; человечество почти прошло отведенные ему фазы развития, и его конец близок.
– Конец? – эхом откликнулась леди Сибил. – Вы верите в то, что миру когда-то настанет конец?
– О да, в этом я совершенно уверен. Или, если точнее, он не исчезнет буквально, но изменится. И перемены эти не придутся по нраву его нынешним обитателям. Они назовут это Судным Днем. Могу представить: зрелище будет захватывающее.
Графиня удивленно смотрела на него; а леди Сибил, казалось, развеселили его слова.
– Не хотел бы я это увидеть, – пробурчал лорд Элтон.
– Но почему? – с весьма веселым видом оглянулся Риманез. Бросить последний взгляд на планету, перед тем как мы вознесемся или низвергнемся в наши будущие обиталища – будет, что вспомнить потом! Сударыня, – обратился он к леди Элтон, – любите ли вы музыку?
Больная мило улыбнулась ему и утвердительно кивнула. Мисс Чесни, только что вошедшая в гостиную, тоже услышала его вопрос.
– А вы играете? – жизнерадостно спросила она, коснувшись своим веером его руки.
Он ответил ей поклоном:
– Да, хоть и непостоянно. А еще я пою. Музыка всегда была в числе моих увлечений. Когда я был совсем молод – минуло столько веков! – мне казалось, что я слышу, как поет архангел Рафаил, овеянный золотым сиянием небесного блаженства, чудесный, белокрылый, и голос его звучит далеко за пределами рая.
Когда он заговорил, все вдруг замолчали. Что-то в его словах пробудило странную тоску и скорбь в моем сердце, и взгляд темных глаз графини, поблекший от долгих страданий, смягчился, словно она сдерживала слезы.
– Иногда, – продолжил он чуть веселее, – бывают странные минуты, когда мне хочется верить в существование рая. Даже такой ярый грешник, как я, находит утешение в мечтах о том, что за пределами этого мира может быть что-то лучшее.
– И вы, сэр, – строго спросила мисс Шарлотта Фицрой, – конечно же верите в существование Царства Небесного?
Он взглянул на нее, и губы его тронула легкая улыбка.
– Сударыня, прошу прощения, но я не верю в Царствие Небесное в клерикальном смысле. Знаю, что вы на меня рассердитесь за столь откровенное признание! Но я не могу представить ангелов в белых пелеринах и с крыльями, как у гусей, или бога в виде раздражительного человека с бородой. Я бы не отправился в рай в виде города с золотыми улицами, и мне претило бы хрустальное озеро, которое я отказываюсь считать плодом замысла Создателя. И все же я верю в Царствие Небесное, но только в другое – то, что так часто является мне в моих снах!
Он задумался, а мы смотрели на него в молчании. Леди Сибил буквально не могла оторвать от него глаз, и я ощутил легкую досаду, обрадовавшись, когда он вновь обратился к графине:
– Могу ли я сыграть для вас, сударыня?
Ее тихий голос выразил одобрение, и она с некоторым беспокойством следила, как он пересек гостиную и уселся за рояль. Мне еще не доводилось слышать ни его игры, ни пения; фактически о его талантах я не знал ничего, за исключением того, что он мастерски владеет искусством верховой езды. Он взял несколько аккордов, и я чуть не вскочил с кресла: разве способен инструмент издавать такие звуки? или в обычном рояле таилось некое колдовство, недоступное пониманию других исполнителей? Я озадаченно огляделся – мисс Шарлотта рассеянно обронила свое вязание; Диана Чесни, лениво откинувшись на спинку в углу дивана, закрыла глаза в мечтательном упоении; лорд Элтон стоял у огня, опираясь на каминную полку и прикрыв рукой свои густые брови; леди Сибил сидела рядом с матерью, ее прекрасное лицо побледнело от нахлынувших чувств, а увядающие черты ее матери исказила неописуемая смесь боли и наслаждения. Музыка становилась все громче, все неистовее, мелодии скрещивались меж собой, словно солнечные лучи средь зеленой листвы – трели птиц, журчание ручьев и шум водопадов мешались с песней любви и задорного веселья, тотчас сменившись горестным стенанием и яростным криком; вопли отчаяния эхом перекликались с громогласным ревом свирепствующей бури; прощальные крики слышались среди рыданий неутолимой и трепетной боли; я вслушивался – мои глаза постепенно заволокло черной мглой, и я видел, как исполинские скалы взрывались огнем, а острова плыли средь огненного моря; лица, невероятные, отвратительные и прекрасные, смотрели на меня из тьмы, что была чернее ночи, и я услышал, как явилась мелодия – сладостная, влекущая, разящая, словно клинок, погрузившийся в мое сердце и терзавший его; дыхание мое оборвалось, и чувства изменили мне – я чувствовал, что должен что-то сделать, что-то сказать, закричать, молить о том, чтобы эта музыка, эта ужасная, зловещая музыка прекратилась, пока ее сладострастная отрава не ввергла меня в забытье – пока полновесный аккорд великолепной гармонии не разбился в воздухе, словно волна, и не стихли тлетворные звуки. Никто не произнес ни слова – сердца наши бешено бились, разбуженные ритмом этой невероятной бури чувств. Диана Чесни первой рассеяла чары.
– В жизни ничего лучше не слышала! – пролепетала она, дрожа всем телом.
Я ничего не мог сказать, слишком поглощенный своими мыслями. Что-то в этой музыке проникло в самую мою кровь, или так мне казалось, и ее навязчивая коварная сладость порождала во мне нездоровые чувства, недостойные мужчины. Я взглянул на леди Сибил: она была совсем бледна, опустила глаза, руки ее дрожали. Повинуясь внезапному порыву, я встал и подошел к Риманезу, все еще сидевшему за роялем; пальцы его бездумно бродили по клавишам.
– Вы великий мастер, – обратился я к нему, – и великолепный исполнитель! Но знаете ли вы, что внушает ваша музыка?
Его глаза встретили мой пристальный взгляд; он пожал плечами и покачал головой.
– Преступные мысли! – прошептал я. – Злые мысли, которых я устыдился. Я не думал, что можно достичь столь божественных высот в искусстве.
Он улыбнулся; глаза его сверкнули сталью, словно звезды в зимнюю ночь.
– Искусство черпает свои краски из разума, мой дорогой друг, – сказал он в ответ. – Если моя музыка рождает в вас злые намерения, то зло, должно быть, является частью вашей натуры!
– Или вашей! – бросил я.
– Или моей, – холодно согласился он. – Я часто говорил вам, что я не святой.
Я смотрел на него, и меня одолевали сомнения. На миг его невероятная красота показалась мне омерзительной, хоть я и не мог понять, почему. Затем чувство недоверия и отвращения покинуло меня, и я ощутил неловкость и стыд.
– Простите меня, Лучо! – прошептал я сокрушенно. – Слова эти были сказаны поспешно, но ваша музыка и вправду почти довела меня до безумия. Я никогда не слышал ничего подобного…
– И я тоже, – сказала леди Сибил, подойдя к роялю. – Это было просто непостижимо! Я была вне себя от страха!
– Прошу прощения! – В его словах слышалась доля раскаяния. – Я знаю, что как пианист я ужасен. Я не способен «держать себя в руках», как сказали бы газетчики.
– Ужасны? Боже правый! – вскричал лорд Элтон, услышав его слова. – Если бы вы сыграли так на публике, то все бы с ума посходили!