– От страха, – со смехом спросил Лучо, – или отвращения?
– Вздор! Вы прекрасно поняли, о чем я. Я всегда был невысокого мнения о фортепианной музыке, но клянусь Юпитером! Музыки, подобной вашей, я не слыхал даже в исполнении целого оркестра. Она просто невероятна! Она совершенно грандиозна! Где же вы учились?
– В консерватории природы, – лениво ответил Риманез. – Первым мэтром, у которого я учился, был милый соловей. Он пел, сидя на ветке пихты при полной луне, и терпеливо, текучими нотами объяснил мне, как сочинить и извлечь чистую руладу, каденцу и трель; когда же я научился этому, он показал мне, как искусно положить мелодию на ветер, стремящийся вверх или вниз, и так я понял суть безупречного контрапункта. Аккордовой технике я учился у старого Нептуна, ради меня по доброте своей обрушившего на берег несколько из самых громадных морских валов. Я едва не оглох от его наставлений, так как он легко приходит в волнение и весьма громогласен, но, увидев, как усерден я в своем ученичестве, он забрал назад все свои водоросли, стелясь над галькой и песком так изящно, что мне открылась тайна исполнения арпеджио. Последний же урок мне преподал Сон – таинственное крылатое создание с нечесаной головой пропело мне на ухо одно лишь слово, непроизносимое на языке смертных, но после многих усилий я отыскал его среди тональностей. Но лучше всего было то, что мои учителя не взяли с меня платы.
– Я думаю, что вы не только музыкант, но и поэт, – сказала леди Сибил.
– Поэт! Бросьте! Моя дорогая юная леди, как жестоко с вашей стороны приписывать мне столь гнусный порок! Лучше быть убийцей, чем поэтом – к тому хотя бы относятся вежливо, с уважением, по крайней мере в прессе. То, что убийца ел на завтрак, освещается в самых престижных изданиях, в то время как поэт, голодный и утром, и вечером, получит по заслугам. Называйте меня скотоводом, коневодом, лесоторговцем – кем угодно, только не поэтом! Даже Теннисон стал молочником-любителем, чтобы скрыть и искупить постыдную низость виршеплетства!
Ответом был всеобщий смех.
– Что ж, – заговорил Граф Элтон, – вы должны признать, что в последнее время поэтов стало слишком много. Нет ничего удивительного в том, что от них уже тошнит, и репутация поэзии пала ниже некуда. Скандальная публика – обабившиеся, скулящие мошенники!
– Вы, конечно, имеете в виду тех, что «открыты заново», – уточнил Лучо. – Да, это те еще сорняки. Иногда из чистого человеколюбия мне хочется открыть кондитерскую фабрику, а их нанять для рекламы крекеров. Это уберегло бы их от бед и обеспечило карманными деньгами, ведь на своих книжках они не зарабатывают ни фартинга. Впрочем, поэтами я их не называю – это всего лишь рифмачи. Есть один или два настоящих поэта, но как пророки в Писании, они не признаны обществом, и никто из современников не считается с ними. Они не вхожи ни в один из кругов общества; вот почему я опасаюсь, что гений моего дорогого друга Темпеста так и не получит признания, – общество не даст ему стать прахом и тленом, чтобы увенчать себя лаврами.
– Для этого не обязательно становиться прахом и тленом, – возразил я.
– Уверяю, что обязательно! – весело откликнулся он. – Совершенно необходимо! Лавр только так и цветет – в парнике его не вырастить.
К нам подошла Диана Чесни.
– Князь, леди Элтон хотела бы услышать, как вы поете. Вы окажете нам эту любезность? Пожалуйста? Что-нибудь попроще, чтобы успокоить наши нервы после вашей ужасно прекрасной музыки! Вы мне вряд ли поверите, но я вся прямо взвинчена!
Он покаянно сложил руки.
– Прошу меня простить! Как говорится на церковной службе, я всегда делаю не то, что должен.
Мисс Чесни несколько нервно усмехнулась.
– О, я прощаю вас! При условии, что вы споете.
– Повинуюсь! – Он вновь обернулся к роялю и, наигрывая странную, волнующую прогрессию в миноре, пропел следующее:
Спи, о любимая, спи!
Мы сбережем, потерпи,
Нашу тайну с тобой
Под могильной плитой.
Нет места на земле и на просторе
Небесном для любви нашей и горя!
Не примет нас ни рай, ни ад бездонный,
Гнушаясь душами в усладе их греховной!
Спи! Моя длань верна,
Сталь холодна, чиста, ясна,
Сразит нам сердца заодно,
Пролив нашу кровь, как вино,
Грех слишком сладок; коль любви позор
Проклятьем стал для нас, богам укор
Мы шлем, с дыханием ее нам даровавшим,
И смертной мукой нашу страсть поправшим!
Эта странная песня, пропетая дивным, глубоким грудным баритоном, звучавшим мощно и сладостно, привела всех нас в восторг. Мы вновь застыли от удивления, смешанного с чем-то вроде страха – и снова Диана Чесни первой нарушила тишину.
– И это, по-вашему, «попроще»? – сказала она несколько вызывающе.
– Вполне. В мире нет ничего проще, чем любовь и смерть, – ответил Лучо. – Баллада эта пустячная, называется «Последняя песнь любви», звучит от лица любовника, решившего убить себя и свою любовницу. Такое случается ежедневно – об этом вам известно из газет – и весьма часто…
Его прервал громкий, резкий голос, требовательно зазвучавший с другого конца гостиной:
– Откуда вам известна эта песня?
Голос принадлежал парализованной графине. Она сумела приподняться в кровати, и на лице ее ясно читался ужас. Муж поспешно кинулся к ней, а Риманез, с улыбкой, полной странного презрения, поднялся из-за рояля. Мисс Шарлотта, какое-то время сидевшая прямо и неподвижно, вскочила, чтобы позаботиться о больной, но необычайно взволнованная леди Элтон, казалось, испытывала невероятный прилив жизненных сил.
– Оставьте меня, я в порядке, – нетерпеливо бросила она. – Мне лучше, намного лучше, чем в последние несколько месяцев. От музыки мне становится легче.
Она обратилась к мужу, добавив:
– Пусть ваш друг подойдет ко мне и сядет рядом, я хочу с ним поговорить. У него поразительный голос, и мне знакома песня, которую он пел… я видела ее… в одном альбоме, очень давно. Я хочу знать, где он нашел ее.
Риманез осторожно и почтительно приблизился к постели больной, и лорд Элтон уступил ему стул подле ее постели.
– Вы чудесным образом влияете на мою супругу, – сказал он. – Я уже много лет не видел ее такой оживленной.
Оставив их наедине, он удалился туда, где мы сидели втроем с леди Сибил и мисс Чесни и вполне непринужденно беседовали.
– Я только что выразил надежду, что вы и ваша дочь навестите меня в Уиллоусмире, лорд Элтон, – обратился я к нему.
Брови его чуть сдвинулись, но он заставил себя улыбнуться.
– Мы будем рады навестить вас, – пробормотал он. – Когда вы вступаете в права владения?
– Как только это станет возможным. Буду ждать в городе до следующего приема при королевском дворе, так как и я, и мой друг приглашены туда.
– О да… эээ… да! Это всегда разумно. И проблем вполовину меньше, чем для леди в салонах. Все заканчивается довольно быстро, и корсеты с низким вырезом не обязательны, ха-ха-ха! Кто вас порекомендовал?
Я назвал имя одной известной личности с хорошими связями при дворе, и граф кивнул.
– Очень достойный человек, лучшего и представить нельзя, – благодушно сказал он. – А эта ваша книга, когда она выходит?
– На следующей неделе.
– Нам следует купить ее, нам непременно следует ее купить, – подхватил он, изображая интерес. – Сибил, добавь ее в список своих библиотечных книг.
Она согласилась, хотя, как мне показалось, довольно безразлично.
– Напротив, вы должны позволить мне подарить ее вам, – возразил я. – Надеюсь, вы не откажете мне в этом удовольствии.
– Вы так добры, – ответила она, вскинув на меня свои прекрасные глаза, но мне ее пришлют из библиотеки «Мьюдис» – библиотекарь знает, что я читаю все подряд. Хотя должна вам признаться, что покупаю я только книги, написанные Мэйвис Клэр.
И снова прозвучало имя этой женщины! Я чувствовал досаду, но постарался ничем не выдать себя.
– Я буду ревновать вас к Мэйвис Клэр, – сказал я шутливо.
– Как и большинство мужчин! – тихо сказала она.
– Вы и в самом деле рьяно ей преданы! – воскликнул я слегка удивленно.
– Думаю, да. Хотела бы я увидеть другую женщину, столь благородную, как она. Во мне самой нет ни следа гениальности, и поэтому я так чту ее в других женщинах.
Я хотел было отпустить подходящий комплимент, но внезапно все мы вскочили со своих мест, встрепенувшись от ужасного, судорожного крика – так могло бы кричать животное, терзаемой мукой. На миг мы застыли в оцепенении, напуганные, и смотрели на Риманеза, с глубоко озабоченным видом приближавшегося к нам.
– Боюсь, что графине нездоровится, – тихо сказал он, – возможно, вам стоит проведать ее…
Новый вопль прервал его, и пригвожденные к месту ужасом, мы увидели, как леди Элтон билась в конвульсиях, охваченная неким кошмарным припадком, колотя по воздуху руками, словно сражалась с невидимым врагом. В одно мгновение лицо ее утратило всякое подобие человеческого, жутко исказившись, и послышался дикий сдавленный крик, прерываемый приступами мучительного удушья:
– Боже мой! Милосердный Боже! Господи Боже! Скажите Сибил… молитесь… молитесь Богу… молитесь…
С этими словами она тяжко рухнула на постель, лишившись дара речи и сознания.
Царило всеобщее смятение. Леди Сибил с мисс Шарлоттой бросилась к матери, Диана Чесни отпрянула, дрожа от страха, лорд Элтон кинулся к колокольчику и принялся остервенело звонить.
– Пошлите за доктором! – крикнул он напуганному слуге. – У леди Элтон снова удар! Ее следует немедленно отвезти в ее комнату.
– Могу ли я чем-то помочь? – спросил я, мельком взглянув на Риманеза, с мрачным видом стоявшего в стороне и застывшего в молчании, словно статуя.
– Нет-нет! и все же, спасибо вам! – граф с благодарностью стиснул мою руку. – Не следовало ей спускаться, это слишком ее взволновало. Сибил, дорогая, не смотри на нее – это лишь расстроит твои нервы. Мисс Чесни, умоляю, отправляйтесь в вашу комнату, Шарлотта сделает все возможное…