Посещая Элтонов, я больше ни разу не видел парализованную графиню. С момента последнего проявления ее ужасной болезни она больше не двигалась. Она просто была живой и дышала – и ничего более. Лорд Элтон сказал мне, что наихудшим в ее нынешнем состоянии было невероятно отталкивающее выражение лица, влиявшее на всех, кто находился рядом с ней.
– Дело в том, – сказал он, содрогаясь, – что на нее просто жутко смотреть! Это сущий кошмар! Вид у нее совершенно нечеловеческий. Она была такой красавицей – а сейчас выглядит просто чудовищно. Особенно ее глаза – в них застыл такой дикий страх, будто она повидала самого дьявола. Жуткое зрелище, скажу я вам! И ничего не меняется. Доктора ничего не могут поделать – это невыносимо и для Сибил, и для всех нас.
Я сочувственно поддакивал, и понимая, что в доме, где находится живой труп, обстановка должна быть весьма мрачной и угнетающей для юной и полной сил натуры, не упустил ни единой возможности доставлять леди Сибил те незатейливые удовольствия, что были в моей власти, чтобы дать ей возможность отвлечься и развлечь ее. Дорогие цветы, места в оперных ложах и премьеры в театрах – все знаки внимания, что мужчина способен оказывать женщине, не боясь показаться назойливым и бесцеремонным – и она не отвергла меня.
Все складывалось удачно и вело меня к обретению желаемого – на моем пути не было ни одного препятствия, ни единого затруднения, и я нарочито жил жизнью эгоиста, потакая собственным желаниям, поощряемый и подстрекаемый целой свитой льстецов и корыстных знакомых. Уиллоусмир-Корт принадлежал мне; в каждой газете всего королевства была заметка о его приобретении, раболепная или язвительная. Мои поверенные горячо поздравляли меня с приобретением столь замечательного имения, которое они, в согласии со своими должностными обязанностями, лично проинспектировали и признали годным. Поместьем занималась фирма по отделке и меблировке, рекомендованная Риманезом, и ожидалось, что к началу лета оно будет представлено в наилучшем виде и готовым к моему заселению; я запланировал большой званый вечер, где должны были присутствовать более или менее известные лица.
Тем временем случилось то, что я некогда считал величайшим событием всей своей жизни – а именно: была опубликована моя книга. Восхваляемая самыми благородными изданиями, она наконец оказалась на гребне неверной, колеблющейся волны читательского одобрения, и специальные сигнальные экземпляры были посланы в редакции каждой газеты и каждого журнала в Лондоне. На следующий день после этого Лучо, как я теперь приятельски называл его, явился ко мне с загадочным и заговорщическим видом.
– Джеффри, – сказал он, – я дам вам пятьсот фунтов взаймы!
Я взглянул на него с улыбкой.
– Зачем?
Он протянул мне чек. Посмотрев на него, я увидел, что в нем стояла сумма, о которой он упоминал, подписанная его именем, но там, где должно было стоять имя получателя, ничего не было.
– И что это значит?
– Это значит, что сегодня утром я отправлюсь к мистеру МакУингу. В двенадцать у меня с ним назначена встреча. Поскольку вы тот самый Джеффри Темпест, книгу которого будет рецензировать МакУинг, сделав из нее сенсацию, вы не можете вписать в этот чек свое имя. Это знак дурных манер, это может всплыть позже и вскрыть всю подноготную дела. Для меня же все это очередная авантюра. Я собираюсь предстать в роли вашего делового посредника, вашего литературного агента, собирающегося прикарманить десять процентов вашего дохода от продаж и сделать вас известным, и обговорю все с невероятно практичным МакУингом, у которого, как и у любого шотландца, есть нюх на счастливый случай. Конечно, все будет обставлено конфиденциально, строго конфиденциально! – он рассмеялся. – Это всего лишь деловой вопрос, знаете ли – в наш век коммерции литературой торгуют так же, как и всем прочим, и даже критики работают лишь с материалом, способным принести доход. И действительно, почему нет?
– Хотите сказать, что МакУинг примет эти пятьсот фунтов? – с сомнением спросил я его.
– Я не имел в виду ничего подобного. Я не собираюсь обставлять все так грубо, чтобы об этом узнал весь свет! Эти деньги предназначены не МакУингу, а на литературную благотворительность!
– Вот как! Я думал, что вы, вероятно, хотели предложить ему взятку…
– Взятку! Боже правый! Подкупить критика! Это невозможно, мой дорогой Джеффри! О подобном никогда не слышали! Никогда, никогда, никогда!
Он покачал головой, подняв взгляд, в котором сквозила бесконечная торжественность.
– Нет, нет! Газетчики никогда не берут денег, даже за рекламу новой золотодобывающей компании, даже за заметку о модном концерте в «Морнинг Пост». Все в английской прессе служит выражению чистого, возвышенного чувства, уж поверьте! Этот скромный чек предназначен благотворительному фонду, возглавляемому мистером МакУингом – бюджетные средства цивильного листа нынче поступают не в те руки, достаются сумасшедшим рифмоплетам, подержанным актрискам, лишенным всяческого таланта, а настоящему гению от правительства не достается ничего, более того, он побрезгует даже фартингом из скаредных рук тех, кто считает, что он занимается своим делом лишь ради денег. Если назначение ежегодной нищенской пенсии в сто пятьдесят фунтов действительно великому писателю столь же оскорбительно, сколь посвящение его в рыцари – а будучи произведенным в рыцари, пасть ниже уже невозможно. Эти пять сотен фунтов помогут МакУингу уладить несколько срочных дел с бедными, но гордыми литераторами, о которых знает он один!
Вид у него в этот миг был такой, что мне трудно было понять его.
– Не сомневаюсь, что смогу сыграть роль почтенного, добропорядочного литературного агента – разумеется, я буду настаивать на своих десяти процентах! – И он снова начал смеяться. – Но задерживаться дольше, обсуждая с вами это дело, я не могу – мне пора. Я обещал МакУингу зайти ровно в двенадцать, а уже половина двенадцатого. Вероятно, мне придется с ним пообедать, так что не ждите меня. Что же касается пятисот фунтов, вы не обязаны быть моим должником ни часом долее желаемого – вечером я заберу у вас чек на необходимую сумму.
– Ладно, – ответил я. – Но может быть, великий оракул всей братии критиков отвергнет ваше предложение с презрением.
– Если так будет, то значит, настала Утопия! – ответил Лучо, аккуратно натягивая перчатки. – Есть копия вашей книги? А, вот она, еще пахнет свежей типографской краской! – Он сунул книгу в карман пальто. – Перед отбытием позвольте сообщить вам, Джеффри, что вы человек весьма неблагодарный! Я полностью посвящаю себя вашим делам, и, невзирая на свой княжеский титул, собираюсь pro tem[9] предстать перед МакУингом в качестве вашего антрепренера, а вы мне даже «спасибо» не скажете!
Он стоял передо мной, улыбаясь: воплощение доброты и благодушия. Я усмехнулся.
– МакУинг никогда не примет вас за антрепренера или литературного агента. Вы на них ничуть не похожи. Простите, если кажусь вам грубым, но у меня вызывает отвращение…
– Что именно? – спросил он, все еще улыбаясь.
– Вся эта чепуха, – нетерпеливо бросил я, – весь этот идиотский фарс. Почему книгу не замечают благодаря ее достоинствам, безо всякой групповщины и дерганья за ниточки влияния на прессу?
– Вот именно! – И он осторожно смахнул пылинку со своего пальто. – И почему человека не принимают в обществе по одним лишь его заслугам, без денег или поддержки влиятельных друзей?
Я молчал.
– Мир таков, каким создан, – продолжал он, пристально глядя на меня. – Он движим низменными, ничтожными побуждениями – он работает ради самых заурядных, нелепых и недолговечных целей. Это не рай. Не счастливое семейство союзного и любящего братства. Это перенаселенная колония болтливых, вздорных обезьян, возомнивших себя людьми. Давным-давно философы пытались донести до них, что обезьян следует уничтожить ради процветания высшей расы, но речи их были тщетны – слишком мало было настоящих людей, способных преодолеть засилье кишмя кишащих тварей. Говорят, сам Бог сошел с небес, чтобы попытаться все исправить и по возможности восстановить свой облик, обезображенный деяниями всего человечества – даже он потерпел поражение.
– Божественного в этом мире так мало, – сказал я с горечью. – Гораздо больше дьявольского!
Он улыбнулся – задумчиво, мечтательно, и стал похож на Аполлона, поглощенного мыслями о новой славной песне.
– Несомненно! – сказал он, чуть помолчав. – Конечно, человечество предпочитает дьявола любому другому божеству и, если уж они избрали его своим представителем, не стоит удивляться, что он правит там, куда его позвали. И все же, знаете ли, Джеффри, этот дьявол, если он, конечно, существует, вряд ли так плох, как говорят о нем его недоброжелатели. Я не верю, что он хоть на йоту хуже, чем финансист образца девятнадцатого века!
Я расхохотался, услышав подобное сравнение.
– Тогда вам следует отправляться к МакУингу. Надеюсь, что вы скажете ему, что я втрое лучше, чем все эти последние «открытия», вместе взятые.
– Не бойтесь! – ответил Лучо. – Все шаблонные фразы я выучил наизусть – «звезда первой величины», и все такое. Я читал журналы по вопросам литературного искусства до тех пор, пока не овладел лексиконом литературного аукциониста почти в совершенстве, и полагаю, что справлюсь со своими обязательствами блестяще. Au revoir![10]
Он ушел; я же, после бесцельного перебирания своих бумаг, отправился пообедать в клуб «Артурс», членом которого теперь являлся. По пути я остановился у книжной лавки, чтобы взглянуть, не выставлен ли мой «бессмертный» труд на продажу. Оказалось, что нет – на самом видном месте в ряду книжных новинок стоял том «Противоречия» за авторством Мэйвис Клэр. Повинуясь внезапному порыву, я вошел с намерением купить эту книгу.
– Хорошо ли она продается? – спросил я, когда мне вручили книгу.
Клерк у кассы широко раскрыл глаза.