– Хорошо? – переспросил он. – Думаю… думаю, да, вполне! Да ее все подряд читают!
– Вот как… – Я небрежно листал неразрезанные страницы. – В газетах о ней ничего не упоминали.
Клерк улыбнулся и пожал плечами.
– Да, сэр, и не увидите. Мисс Клэр настолько популярна, что в рецензиях не нуждается. Кроме того, множество критиков, особенно любителей мешать всех с грязью, вне себя из-за ее популярности, и читателям это прекрасно известно. Вчера сюда заходил один из этих важных газетчиков из большого издательства, говорил, что делает заметки о продажах книг, спрашивал, книги какого автора пользуются наибольшим спросом. Я ему так и сказал, что мол, мисс Клэр лидирует, ведь так оно и есть, тут он и взбесился. Сказал, мол, «мне это все подряд говорят, и даже если это правда, то мне от нее никакой пользы, так как написать об этом я все равно не смогу – главный редактор мисс Клэр просто ненавидит». А я ему: «Хорош же ваш главный редактор!» Ну и вид у него был. С тем, чтобы скрывать правду, сэр, лучше всего справляются журналисты!
Я улыбнулся и покинул лавку с мыслью о том, что только что выкинул на ветер несколько шиллингов на какую-то дрянь, написанную женщиной. Если эта Мэйвис Клэр действительно была так популярна, значит, книги ее были из ряда бульварных романов, так как я, как и многие из литераторов, работал, считаясь со смехотворным непостоянством невежественной публики, хоть и желал, чтобы та рукоплескала мне и превозносила меня, и я не мог даже вообразить, что читатель способен по своему усмотрению выбрать хорошую книгу, не руководствуясь критикой. Разумеется, я был неправ: читательские массы во всех государствах всегда ведомы неким наитием, что позволяет им отделять зерна от плевел. Полностью готовый глумиться над книгой и выискивать в ней недостатки, как и большинство подобных мне мужчин, в основном потому, что написана она была рукой женщины, я уселся в уединенном уголке клубной библиотеки и принялся разрезать страницы, пробегая их глазами. Я прочел всего несколько строк, и в сердце моем родился тяжкий страх и беспокойство – пламя вероломной зависти медленно тлело в моем сознании. Какая сила наделила эту писательницу… эту женщину… большим даром, чем мой! Магия ее пера заставила мысленно признать, пусть даже с гневом и стыдом, мою собственную ущербность! Ясность мысли, блистательность стиля, красота слога, непревзойденная легкость выражения и художественное мастерство – она владела всем этим, а мной внезапно овладел столь сильный гнев, что я швырнул книгу на пол, страшась продолжать чтение. Могучий, необоримый, неподкупный гений! Я был еще не настолько ослеплен собственным самомнением, чтобы не распознать божественное пламя, сверкавшее на каждой из страниц, и то, что я был вынужден признать и отдать должное труду этой женщины, язвило и раздражало меня сверх всякой меры. Я считал, что женщины должны знать свое место, служа мужчине, быть его игрушкой – женой, матерью, нянькой, поварихой, штопать носки и рубахи, вести хозяйство – по какому праву могли они вторгаться в царство искусств, срывая лавры с чела своих господ? «О, если бы только я мог написать рецензию на этот роман», – со злостью подумалось мне! Я бы исказил, извратил его смысл, с несказанной радостью разорвал его на части! Эта Мэйвис Клэр, «бесполая», как я мысленно называл ее когда-то лишь потому, что она обладала даром, которого я был лишен, – излагала свои мысли очаровательно, свободно, с врожденной духовной силой – силой, что обратила меня против себя самого, заставив изведать горечь унижения. Даже не зная ее, я ее ненавидел – женщину, добившуюся славы без помощи денег, чей венец сиял так ярко, так зримо, что ставил ее выше всякой критики. Я снова взял в руки ее книгу, пытаясь найти недостатки – и с завистью посмеялся над одной-двумя изящными метафорами. Позже, покидая клуб, я забрал книгу с собой, разрываясь между желанием прочесть ее полностью, как следует, отдав дань автору, и порывом разорвать ее и швырнуть на дорогу, под колеса проезжающих кэбов и телег. В подобном настроении и застал меня торжествующе улыбавшийся Риманез, около четырех вернувшийся со своей встречи с МакУингом.
– Поздравьте меня, Джеффри! – воскликнул он, входя в мой номер. – Поздравьте меня и себя заодно! Я лишился чека на пятьсот фунтов, который показал вам этим утром!
– Значит, их прикарманил МакУинг, – угрюмо проговорил я. – Ладно! Надеюсь, они пригодятся ему с его благотворительностью.
Риманез бросил на меня испытующий взгляд.
– Что-то случилось с тех пор, как мы расстались? – спросил он, скинув пальто и усевшись напротив. – Вы, кажется, не в духе! Хотя вам следовало бы быть совершенно счастливым – вот-вот сбудется ваше самое сокровенное желание. Вы желали, чтобы о вас и вашей книге заговорил весь Лондон – и в ближайшие две-три недели вас будут расхваливать в самых влиятельных газетах как гения, лишь на волос отстающего от самого Шекспира (по крайней мере, в трех крупных журналах точно), и все это благодаря любезности мистера МакУинга и ничтожной суммы в пятьсот фунтов! И вы недовольны? Право, друг мой, с вами становится нелегко! Я предупреждал вас, что большие деньги портят человека.
Вдруг я бросил ему книгу Мэйвис Клэр.
– Взгляните. И она тоже выделила Дэвиду МакУингу пятьсот фунтов на благотворительность?
Он поднял книгу, взглянув на нее.
– Конечно, нет. Но ее даже не критикуют – ее мешают с грязью!
– Какая разница? – выпалил я. – Торговец книгами сказал мне, что ее читают все подряд.
– Вот именно! – Риманез с загадочным видом изучал меня, во взгляде его читалось веселье, смешанное с жалостью. – Но вам же известна старая аксиома, дорогой мой Джеффри – «коня можно подвести к воде, но нельзя заставить его пить». Интерпретируя данное утвеждение применительно к сложившейся ситуации, некоторые из критиков, с подачи нашего уважаемого друга МакУинга, подведут коня, то есть читателей, к специально подготовленному для них корыту, но не смогут заставить их проглотить его содержимое. Конь часто бросается наутек в поисках пропитания – так вышло в случае с мисс Клэр. Когда читатель сам выбирает, книги какого автора ему читать, конечно, остальным писателям приходится несладко – но с этим ничего не поделать!
– Так почему же они выбирают Мэйвис Клэр? – мрачно спросил я.
– Действительно, почему? – эхом откликнулся он, улыбаясь. – МакУинг ответил бы вам, что они идиоты, а читатели – что причина в ее гениальности.
– Гениальности! – презрительно процедил я. – Они совершенно неспособны ее распознать!
– Вы так считаете? – Он все еще улыбался. – Вы действительно так считаете? В таком случае не странно ли, что все по-настоящему великое в искусстве и литературе достигает заслуженной славы не только в этой стране, но и в любой другой, где есть мыслящие и образованные люди? Вам следует вспомнить, что обо всех знаменитых мужчинах и женщинах весьма пренебрежительно отзывались в печати, даже о недавно почившем придворном поэте Теннисоне, которого презрительно ругали – в прессе положительно отзываются лишь о посредственности. Кажется, будто глупая публика действительно участвует в выборе этих «великих», так как критики ни за какие деньги не станут на их сторону, пока не будут вынуждены считаться с ними под действием неодолимого общественного мнения. Но учитывая варварское бескультурье и абсолютную тупость публики, Джеффри, я не пойму, к чему вам вообще об этом думать?
Я сидел в молчании – его слова раздражали меня.
– Боюсь, друг мой, – он поднялся, взял белый цветок из вазы на столе и продел его в петлицу, – что мисс Клэр доставит вам немало неприятностей! Писатель-соперник – это плохо, но соперница… Такое едва ли можно стерпеть. Однако вы можете найти утешение в том, что из нее никогда не сделают сенсацию, а вот вы, благодаря нежно взлелеянному мной капризному и высокоморальному МакУингу, станете для прессы уникальным, очаровательным откровением по меньшей мере на месяц, быть может, два – примерно столько в наши дни живут новые литературные звезды первой величины. И все, как одна, падающие! Как пел позабытый бедняга Беранже:
…Звезды, что падают, падают, падают…
И исчезают!
– Кроме Мэйвис Клэр, – сказал я.
– Верно! Кроме Мэйвис Клэр! – И он рассмеялся, чем опять разозлил меня, так как я чувствовал, что смеялся он надо мной. – Она лишь точка в бескрайнем небе – или такой видится – безропотно и безотказно вращается на отведенной ей орбите – но ей никогда не затмить собой блистательного огня вашей падающей звезды, что разгорится по воле МакУинга! Фи, Джеффри! Довольно вам печалиться! Вы завидуете женщине! Стыдитесь – разве она не низшее существо? Разве одного призрака женской славы хватило, чтобы владелец пяти миллионов поверг свой гордый дух в прах? Преодолейте свой странный приступ хандры, Джеффри, и поужинайте со мной!
Он вновь рассмеялся, покидая комнату, и вновь я озлился, услышав его смех. Едва он ушел, я поддался низменному, подлому порыву, что возник в моей душе несколько минут назад, уселся за письменный стол и написал редактору одного довольно влиятельного журнала, на которого когда-то работал. Он был в курсе перемены моего положения и моей нынешней влиятельности, и я чувствовал, что он посодействует мне в чем угодно. Письмо мое, помеченное «лично и конфиденциально», содержало просьбу анонимно опубликовать в следующем выпуске его журнала мою разгромную рецензию на «Противоречия», роман Мэйвис Клэр.
Я почти не в силах описать лихорадочное, воспаленное, мятущееся состояние своего ума, в котором пребывал в те дни. Мои богатства были незыблемы, но настроение мое стало переменчивым, словно ветер; я и пары часов не мог провести в покое. Я познал все сорта распутства, что были ведомы тогдашним мужчинам, с беспечностью простаков предававшихся пороку лишь потому, что непристойность была в моде и одобрялась обществом. Я отчаянно играл, исключительно из-за того, что азартные игры считались многими из первейших в «высшей десятке» проявлением мужественности и непоколебимости.