– Но тем не менее, – безразлично ответил я, – Бог non est[11], а Альберт Эдвард est[12].
Он улыбнулся; в его черных зрачках мелькнуло презрение.
– Вы так считаете? – спросил он. – Что ж, это не оригинально – многие избранные души разделяют вашу точку зрения. Есть по меньшей мере одна уважительная причина у тех, кто должным образом не готовится к тому, чтобы предстать перед богом – посещая церковь, называемую «домом Господним», они находят в ней не бога, а всего лишь церковника. Это несколько разочаровывает.
У меня не было времени найтись с ответом, так как экипаж остановился и мы высадились у дворца. Благодаря вмешательству представителя Верховного суда, рекомендовавшего нас, мы получили места в ряду наиболее почетных гостей, и за недолгое время нашего ожидания я немало позабавился, изучая их лица и манеры. Кое-кто из них нервничал; остальные выглядели надменно; один или два радикала держались с таким видом, словно для его высочества было честью пригласить их; несколько джентльменов, очевидно, столь спешно собирались на утренний прием, что позабыли снять портновскую шелковую бумагу от пятен с пуговиц своих костюмов. Обнаружив это, пока еще не стало слишком поздно, они занимались тем, что снимали эту бумагу, бросая ее на пол, делая это по меньшей мере неаккуратно, и выглядели при этом нелепо и недостойно. Каждый из присутствующих обернулся при появлении Лучо; его неотразимая персона привлекла всеобщее внимание. Когда мы наконец вошли в тронный зал, заняв свои места в ряду гостей, я потрудился устроить все так, чтобы мой блистательный спутник опередил меня, так как мне очень хотелось увидеть, какой эффект окажет его появление на королевскую свиту. С места, где я стоял в ожидании, я отлично видел принца Уэльского; вид у него был вполне королевский, внушительный – на нем была парадная униформа, на его широкой груди сверкали многочисленные ордена, а необычайное сходство с Генрихом VIII, подмеченное многими, поразило меня сильнее, чем я ожидал. Лицо его, однако, было куда добродушнее, чем то, что смотрело с портретов своенравного, но неизменно популярного «крутого короля Хэла» – но сегодня на нем лежала тень печали, брови сурово сдвинулись, что придавало суровый вид его от природы подвижным чертам – я счел это проявлением усталости, смешанной с сожалением; так выглядел тот, кто все еще негодовал, но уже покорился. Он показался мне человеком нереализованных возможностей, чьи цели потерпели крах, чью волю сокрушили. Несколько членов королевской семьи, окружавших его на помосте, как и он сам, представляли немалый интерес для наблюдательных любителей физиогномики – большинство имели сугубо строгий военный вид, склоняя головы перед каждым проходящим гостем с механической четкостью машины, безо всякого удовольствия, интереса и расположения. Но наследник величайшей империи мира всем своим обликом выражал непритворную, учтивую приветливость ко всем, кто его окружал, будь то подхалимы, паразиты, льстецы, ханжеские себялюбцы, что никогда бы не рискнули собой ради служения ему без выгоды для себя, и всем своим присутствием он выражал дремлющую, но волевую силу. Даже сейчас я не способен выразить волнение, охватившее меня, когда подошел наш черед быть представленными – я увидел, как мой спутник шагнул вперед, и лорд-гофмейстер назвал его имя: «Князь Лучо Риманез», и тогда – тогда мне показалось, что все вокруг в этой сверкающей зале застыло без движения! Все взгляды были прикованы к величественной фигуре и благородному лику моего друга, когда он поклонился с такой непревзойденной галантностью и изяществом, что приветствия всех остальных гостей показались нелепыми. С минуту он совершенно неподвижно стоял перед королевским троном, лицом к лицу с принцем, будто хотел впечатлить его самим фактом своего присутствия, и свет, лившийся в окна зала, померк, словно облако скрыло солнце. На миг вокруг воцарился сумрак и стало холоднее – невероятный магнетизм Риманеза очаровал всех, и никто из присутствующих не сделал ни шага, не двинулся с места. Эта удивительная, впечатляющая пауза была недолгой – по телу принца Уэльского пробежала едва заметная дрожь, он пытливо изучал представшую перед ним грандиозную фигуру, и казалось, вот-вот был готов разбить ледяные оковы приличия и заговорить, но с видимым усилием сдержался, чинным приветственным жестом ответив на глубокий поклон Лучо, и мой друг, улыбаясь, удалился. Настала моя очередь – но я, конечно, не произвел впечатления, разве что услышал сдавленный шепот со стороны кого-то из королевской родни, едва прозвучало имя «Джеффри Темпест» – «Пять миллионов!», и ощутил новый прилив раздражения, теперь сопровождавшего меня почти постоянно. Вскоре мы покинули дворец, и в ожидании экипажа под навесом у входа я коснулся руки Риманеза.
– Вы стали подлинной сенсацией, Лучо!
– В самом деле? – он усмехнулся. – Вы мне льстите, Джеффри.
– Вовсе нет. Почему вы так долго стояли перед троном?
– Чтобы поднять себе настроение! – равнодушно ответил он. – И отчасти для того, чтобы его королевское высочество вспомнило меня при нашей следующей встрече.
– Но он, кажется, вас узнал. Вы уже встречались раньше?
Его глаза сверкнули.
– Часто! Но до сих пор я ни разу не появлялся в Сент-Джеймсском дворце. Парадный костюм и светские манеры меняют облик большинства людей, и я сомневаюсь – да, весьма сомневаюсь, даже несмотря на то, что у принца отличная память на лица – что сегодня он действительно меня узнал!
Должно быть, после приема прошло семь или десять дней, когда между мной и Сибил Элтон разыгралась странная сцена, о которой я хочу рассказать; сцена эта произвела на меня болезненное впечатление и должна была бы послужить мне предупреждением о надвигающейся беде, если бы не мое самомнение, не позволявшее принимать на свой счет дурные предзнаменования. Как-то вечером я прибыл в дом лорда Элтона, и по привычке поднявшись по лестнице в гостиную, без предупреждения и церемоний, я застал там Диану Чесни, одну и в слезах.
– В чем дело, что случилось? – воскликнул я бодро, так как отношения между мной и юной американкой были дружескими и непринужденными. – Вы плачете в уединении, кто бы мог подумать! Неужто наш железнодорожный папочка обанкротился?
Она рассмеялась несколько истерически.
– Еще нет, не сомневайтесь! – ответила она, подняв на меня глаза, полные слез, и я увидел, что в них все еще сверкали искры озорства. – Насколько мне известно, его капиталы в порядке. Я всего лишь… в некотором роде повздорила с Сибил.
– С Сибил?
– Да, – она придирчиво осмотрела носок своей расшитой туфельки, поставив ее на скамеечку для ног. – Видите ли, сегодня Кэтсапы устроили званый вечер, пригласили меня, пригласили Сибил; мисс Шарлотта измучена заботами о графине, и конечно, я убедилась в том, что Сибил туда поедет. Она об этом ни словом не обмолвилась, пока не спустилась к обеду, и только тогда спросила меня, к скольки подать карету. Я спросила: «Вы тоже едете?», и она посмотрела на меня так вызывающе, как она умеет, вам ли не знать! – пробирает от корней волос до самых пят, и ответила: «Вы и вправду думали, что это возможно?!» Я разозлилась и сказала, что конечно, возможно, почему нет? Она снова смерила меня тем же взглядом, сказав: «К Кэтсапам? С вами?!» Знаете ли, мистер Темпест, это отъявленная грубость, и куда большая, чем я способна стерпеть, так что я дала волю словам. «Послушайте, – сказала я, – хоть вы и дочь графа, не стоит задирать нос перед миссис Кэтсап. Она не настолько уж плоха – я не о ее деньгах говорю, а о том, что человек она неплохой, и сердце у нее доброе, и кажется, подобрее, чем ваше. Миссис Кэтсап никогда бы не обошлась со мной так невежливо». Тут у меня перехватило дыхание – я бы завопила во весь голос, но подумала, что у дверей может подслушивать слуга. А Сибил только улыбнулась, улыбка у нее патентованная, что твой холодильник, и спросила: «Вы хотели бы жить у миссис Кэтсап?» Я, конечно, сказала, что нет – меня ничто не заставит жить у миссис Кэтсап, а она сказала: «Мисс Чесни, вы платите моему отцу за защиту и сохранность его имени и положения в высшем обществе Англии, но дружба с его дочерью не являлась частью сделки. Я как могла пыталась дать вам понять, что не стану выходить с вами в свет – не потому, что вы мне не нравитесь, это вовсе не так, а потому, что люди станут говорить, будто я ваша наемная компаньонка. Вы вынуждаете меня говорить прямо, и я прошу прощения, если это оскорбляет вас. Что же до миссис Кэтсап, я виделась с ней всего лишь однажды, и мне она показалась дурно воспитанной простушкой. Кроме того, мне нет дела до лавочников». И с этими словами она выплыла из комнаты, и я услышала, как она приказывает подать для меня карету в десять. Уже почти пора, а у меня глаза совершенно красные! Мне тяжко слышать такое – я знаю, что старик Кэтсап сколотил себе состояние на лаке, но его лак ничуть не хуже, чем другие. И… и… вот и все, мистер Темпест; можете передать Сибил мои слова, если хотите, ведь я знаю, что вы в нее влюблены.
Я уставился на нее, потрясенный ее запальчивой отповедью.
– Право слово, мисс Чесни… – начал было я церемонно…
– Да, да, мисс Чесни, мисс Чесни… все в полном порядке! – нетерпеливо перебила меня она, выхватив из моих рук молча протянутое ей роскошное манто, которое она так же молча надела. – Я всего лишь девушка, и не моя вина в том, что мой отец пошляк, желающий выдать меня замуж за английского дворянина до того, как умрет – так он видит мое будущее, а мне до этого нет дела. Я считаю, что английские дворяне слишком хлипкие. Но сердце у меня не хуже, чем у других, и я могла бы полюбить Сибил, если бы она мне позволила, но она этого не сделает. Она живет, словно айсберг, и ей на всех наплевать. И на вас тоже, знаете ли! Хотела бы я, чтобы она была более человечной!