– Я очень сожалею обо всем этом, – сказал я, улыбаясь обворожительной и действительно добродушной девушке и застегивая отделанную камнями застежку ее манто у нее на шее. – Но вам не стоит так беспокоиться. Вы прелестная девушка, Диана, вы добры, щедры и порывисты, и тому подобное, но… англичане склонны недопонимать американцев. Я могу понять, что вы чувствуете, все же, знаете ли, леди Сибил весьма гордая…
– Гордая? – снова перебила она. – Боже! Должно быть, восхитительно знать, что твоего предка проткнули копьем на Босуортском поле, оставив на съедение птицам. Все потомки потом всю жизнь ходят, не сгибая спины. Не удивлюсь, если потомки тех птиц, что его расклевали, чувствуют себя так же!
Я рассмеялся, и она вместе со мной, снова став прежней Дианой.
– Если б я вам сказала, что мой предок был отцом-паломником, не думаю, что вы бы мне поверили! – У уголков ее губ появились ямочки.
– Я поверю любому слову, что сорвется с ваших губ! – галантно возразил я.
– Значит, поверьте! И смиритесь с этим, если можете! Я не могу. Он был из первых колонистов на «Мэйфлауэре», пал на колени и восславил Господа, едва ступив на землю, как истинный отец-паломник. Но ему не сравниться с тем, кого пронзили копьем на Босуортском поле.
Наш разговор прервал появившийся лакей.
– Карета ждет вас, мисс.
– Хорошо, спасибо. Доброй ночи, мистер Темпест, известите Сибил о том, что пришли; лорд Элтон ужинает в гостях, а Сибил весь вечер дома.
Подав ей руку, я проводил ее до экипажа, и мне было немного жаль смотреть, как она уезжает на званый вечер к торговцу лаком в одиночестве. Она была хорошей девушкой, умной и искренней, порой грубоватой и дерзкой, но в целом следовала лучшим побуждениям и сторонам своей натуры – и ее искренность, неподдельная, не модная, всегда оставалась и будет оставаться непонятной для ханжей из английского высшего общества.
Медленно, в раздумьях, я поднялся назад в гостиную, по пути сказав одному из слуг спросить у леди Сибил, не уделит ли она мне несколько минут. Долго ждать мне не пришлось; я всего дважды измерил комнату шагами, когда появилась она, столь необыкновенно волнующая и прекрасная, что я едва удержался от удивленного вскрика. Как и всегда по вечерам, одета она была в белое; волосы ее были расчесаны хуже обыкновенного, волнами ниспадая на лоб; она была необычайно бледна, а глаза казались больше и темнее прежнего, и улыбка была слабой, неверной, как у сомнамбулы. Она подала мне руку; та оказалась сухой и пылающей.
– Отца нет дома… – начала было она.
– Знаю. Но я пришел, чтобы повидаться с вами. Могу я ненадолго остаться?
Она что-то тихо сказала в знак согласия и, бессильно опустившись в кресло, начала крутить в руках розу из вазы, стоявшей рядом на столе.
– У вас усталый вид, леди Сибил, – тихо сказал я ей. – Вам нездоровится?
– Я в полном порядке, – послышался ответ. – Но вы правы в том, что я устала. Я чудовищно устала!
– Может быть, вы перетрудились? Вы так много ухаживаете за матерью…
Она горько усмехнулась.
– Ухаживаю за матерью! Не стоит приписывать мне такую заботливость. Я никогда за ней не ухаживаю. Не могу: я слишком малодушна. Ее лицо пугает меня; каждый раз, когда я пытаюсь к ней приблизиться, она силится заговорить, и эти тщетные попытки так ужасны, так отвратительны, что смотреть на нее просто жутко, до невозможности. Когда я вижу ее такой, я едва держусь на ногах, и два раза я уже падала в обморок. Подумать только! Этот живой труп с леденящим душу взглядом на самом деле – моя мать!
Она задрожала всем телом, и губы ее побледнели. Я был всерьез обеспокоен ее состоянием и не преминул сказать ей об этом.
– Это должно очень плохо сказываться на вашем здоровье, – сказал я, придвинув свое кресло поближе. – Может быть, вам сменить обстановку?
Она молча смотрела на меня. Взгляд ее был странным – в нем не было ни нежности, ни печали, только пылкость, страсть и властность.
– Я только что виделся с мисс Чесни, – продолжил я. – Она очень переживает.
– Ей не о чем переживать, – холодно сказала Сибил, – разве что о том, сколько осталось жить моей матери. Но она молода; она может позволить себе немного подождать венца Элтонов.
– Но… может быть, ваше предположение ошибочно? – тихо возразил я. – Какими бы ни были ее недостатки, я считаю, что девочка восторгается вами и любит вас.
Губы ее скривились в презрительной усмешке.
– Я не нуждаюсь ни в ее любви, ни в ее восторгах. У меня есть несколько подруг, и все они лицемерны; я не доверяю никому из них. Когда Диана Чесни станет моей мачехой, мы по-прежнему будем чужими друг для друга.
Я почувствовал, что касаюсь деликатных вопросов и не могу продолжать разговор, не рискуя оскорбить ее.
– А где ваш друг? – вдруг спросила Сибил, по всей видимости, чтобы сменить тему. – Почему теперь он так редко посещает нас?
– Риманез? О, он человек эксцентричный, и временами общество становится ему ненавистно. Он часто видится с вашим отцом в клубе, и полагаю, причиной его редких визитов служит то, что он ненавидит женщин.
– Всех женщин? – спросила она, слегка улыбнувшись.
– Без исключения!
– Значит, он ненавидит меня?
– Я этого не говорил, – возразил я поспешно. – Никто не в силах ненавидеть вас, леди Сибил, но, если дело касается князя Риманеза, я полагаю, что он не отринет свое отвращение к женскому полу – а это систематическое расстройство – даже ради вас.
– Значит, он никогда не женится? – задумчиво спросила она.
– О, никогда! – со смехом ответил я. – В этом вы можете быть уверены.
Все еще держа в руках розу, она погрузилась в молчание. Послышался легкий вздох; ее длинные ресницы вздрогнули, бросив тень на ее бледно-розовые щеки – изящество линий ее профиля напомнило мне созерцательных святых или ангелов Фра Анджелико. Я восхищенно наблюдал за ней, и совершенно внезапно она вскочила, раздавив розу, а затем запрокинула голову; ее глаза сверкали, а тело била дрожь.
– О, я этого не вынесу! – вскричала она неистово. – Не вынесу!
Я встрепенулся, воскликнув:
– Сибил!
– Почему вы молчите, почему не наполните до края меру моего падения?! – с жаром продолжала она. – Почему не скажете мне то, что сказали моему отцу, не скажете об истинной цели ваших визитов? Почему не скажете мне то, что сказали ему – что ваш надменный выбор пал на меня, что я та женщина, которую среди всех остальных в целом свете вы выбрали для женитьбы? Взгляните на меня!
Она трагически вскинула руки.
– Есть ли хоть один изъян в товаре, который вы желаете купить? Это лицо достойно стараний известных фотографов; его можно продать за шиллинг, как одну из английских красавиц. Это тело служило моделью для платьев многих модисток, купленных за полцены с учетом того, что я назову имя модельера в кругу своих знакомых. Эти глаза, эти губы, эти руки – вы можете купить все это! Почему же вы подвергаете меня постыдному выжиданию, затягивая со сделкой? Почему сомневаетесь, раздумывая, стою ли я ваших денег?
Казалось, ее охватил какой-то истерический припадок, и я, пораженный, встревоженный и опечаленный, кинулся к ней, схватив ее за руки.
– Сибил, Сибил, тише! Тише! – воскликнул я. – Вас тяготит усталость и тревога – вы не понимаете, о чем говорите. Дорогая моя, за кого вы меня принимаете? Что за глупые мысли о покупке и продаже? Вы знаете, что я люблю вас – я не скрываю этого, вы могли прочесть это на моем лице; и если я не осмеливался сказать об этом, то лишь из боязни быть отвергнутым. Вы слишком хороши для меня, Сибил; слишком хороши для любого из мужчин, и я недостоин быть покорителем вашей красоты и невинности. Любовь моя, любовь моя… осторожнее, не упадите…
С этими словами она прильнула ко мне, как дикая птица, впервые оказавшаяся в клетке.
– Что я могу сказать вам, кроме того, что я преклоняюсь перед вами всем своим существом – я люблю вас так сильно, что боюсь даже думать об этом, боюсь на миг предаться этой страсти, Сибил… Я слишком люблю вас… безумно, не зная покоя…
Я задрожал, умолк – ее нежные руки обнимали меня так крепко, что я частично утратил самообладание. Я поцеловал ее волнистые волосы; она подняла голову, взглянув на меня, и в глазах ее блеснула не любовь, но скорее страх – и ее красота, оказавшись в моей власти, смела барьеры запретов, что я воздвиг для себя сам. Я поцеловал ее – я целовал ее в губы долго и страстно, и мое воспаленное воображение слило нас воедино – но, высвободившись из моих объятий, она оттолкнула меня. Стоя напротив, она дрожала так сильно, что я взял ее за руку и усадил, боясь, что она упадет. Она улыбнулась – но улыбка была бледной.
– И что же вы почувствовали? – спросила она.
– Когда, Сибил?
– Только что. Когда поцеловали меня.
– Всю отраду рая и адское пламя в один миг! – воскликнул я.
Взгляд ее был задумчив; она нахмурилась.
– Как странно… Хотите знать, что чувствовала я?
Я кивнул, улыбнувшись ей, и поцеловал ее маленькую, нежную ручку.
– Ничего! – сказала она, безнадежно поведя рукой. – Уверяю вас, совершенно ничего! Я не способна чувствовать. Я одна из этих современных женщин – могу лишь думать и анализировать.
– Думайте и анализируйте, сколько вам угодно, моя королева, – шутливо ответил я, – если мысли ваши будут о счастье со мной. Это все, чего я желаю.
– А можете ли вы быть счастливы со мной? Постойте… не спешите с ответом, пока я не скажу вам, какова я на самом деле. Ваше мнение обо мне совершенно ошибочно.
Несколько минут она молчала, а я с волнением наблюдал за ней.
– Таково было мое предназначение, – наконец проговорила она, – к этому я и пришла – стать собственностью богатого мужчины. Многие смотрели на меня, намереваясь купить, но не могли уплатить ту цену, что назначил отец. Прошу, не стоит так печалиться! Я говорю вам правду, это обычное явление – все незамужние женщины из высшего общества Англии выставлены на продажу, подобно черкешенкам на варварском рынке рабов. Вижу, вы хотите возразить, хотите заверить меня в своей преданности – в этом нет нужды, я вполне уверена в том, что вы меня любите так, как только способен любить мужчина, и я довольна. Но вы не знаете, какова я на самом деле – вас привлекает моя внешность, мое тело, и вы восхищаетесь моей юностью и невинностью, которые приписываете мне. Но я не молода – ни сердцем, ни чувствами. Когда-то я была юной, в Уиллоусмире, где меня окружали цветы, птицы и честные, бесхитростные создания лесов и полей, но хватило одного сезона в столице, чтобы сгубить ее, одного сезона ужинов и балов и чтения модных романов. И вот вы написали книгу, а значит, должны кое-что понимать в обязанностях автора, понимать, какая серьезная и даже ужасная ответственность лежит на писателях, какая разрушительная и тлетворная сила кроется в созданных ими книгах, отравляющих разум тех, кто когда-то был чист и здоров. Основная идея вашего романа благородна; из-за этого он по большей части нравится мне, но он не так убедителен, каким мог бы стать. Написан он хорошо, но, когда я его прочла, у меня сложилось впеча