что такое любовь – не думайте, что вам удастся избежать ее влияния, мое дорогое, глупое, прекрасное дитя! Ваша страсть спит – она должна пробудиться!
– Ради вас? – спросила она, склонив голову мне на плечо и глядя на меня своими мечтательными, сияющими, чудесными глазами.
– Ради меня!
Она рассмеялась.
– О, прикажите мне полюбить, и я полюблю! – чуть слышно проговорила она.
– Вы полюбите, вы должны, обязательно! – пылко воскликнул я. – Я научу вас искусству любви!
– Нелегко овладеть этим искусством! – ответила она. – Боюсь, на это уйдет целая жизнь, даже с таким учителем, как вы.
И когда я поцеловал ее вновь и пожелал ей спокойной ночи, в ее взгляде все еще теплилась улыбка, придавая ему колдовское очарование.
– Вы сообщите новости князю Риманезу?
– Если вы хотите.
– Конечно, хочу! Скажите ему немедля. Я хочу, чтобы он узнал об этом.
Я спустился по лестнице, она смотрела на меня, склонившись над балюстрадой.
– Спокойной ночи, Джеффри! – тихо сказала она.
– Спокойной ночи, Сибил!
– Обязательно сообщите князю Риманезу!
Ее белая фигура исчезла, а я покинул дом в смятенных чувствах, раздираемый гордостью, исступленным восторгом и болью – будущий муж графской дочери, влюбленный в женщину, объявившую, что не способна ни любить, ни верить.
С тех пор минуло всего три года, и оглядываясь назад, я отчетливо помню странное выражение лица Лучо, когда я сообщил ему, что Сибил Элтон приняла мое предложение. Вдруг он улыбнулся, и глаза его зажглись невиданным прежде светом – они зловеще сверкали, будто отражая тщательно скрываемый гнев и презрение. Пока я говорил, он, к моей досаде, все играл со своей жуткой любимицей, с насекомым-мумией – и я был немало обеспокоен отвратительным упорством, с которым это создание, напоминая летучую мышь, цеплялось за его руку.
– Все женщины одинаковы, – сказал он, громко рассмеявшись, едва услышал от меня новости. – Мало кому из них хватит нравственных сил, чтобы противиться искушению выйти замуж за богача.
Его слова раздражали меня.
– Едва ли справедливо с вашей стороны считать деньги мерой всего сущего, – сказал я; затем, немного помолчав, продолжил, хотя знал, что говорю ложь: – Она… Сибил любит меня таким, какой я есть.
Его глаза сверкнули, словно молния.
– А! Так вот куда ветер дует. Что ж, мой дорогой Джеффри, от всего сердца поздравляю вас. Добиться расположения одной из самых гордых девушек Англии, полностью покорить ее сердце, будучи уверенным, что она выйдет замуж за вас, даже если у вас нет ни гроша за душой – это настоящая победа! И одна из тех, которыми можно гордиться. Снова и снова я поздравляю вас!
Подбросив ужасное создание, называемое им «сильфидой» в воздух, пока оно, гудя, медленно описывало круги по комнате, он горячо пожал мою руку, все еще улыбаясь. А я, инстинктивно чувствуя, что он, как и я, знает всю правду, что будь я бедным писателем, не имеющим ничего, кроме средств, заработанных своим умом, Сибил Элтон даже не взглянула бы на меня, не говоря уже о согласии на замужество – я промолчал, чтобы не выдать истинного положения дел.
– Видите ли, – продолжал он весело и беззаботно, – я не думал, что романтика минувших дней способна украсить собой нрав столь бесчувственной особы, как ваша прелестная невеста. Любить лишь ради самой любви – добродетель старомодная. Я полагал, что леди Сибил женщина современная, отдающая себе отчет в занимаемом ею положении, и необходимости всеми силами его отстаивать, и всем этим милым поэтическим пасторальным сантиментам пастушек и идеальных красавиц нет места в ее сердце. Видимо, я ошибался; в кои-то веки я ошибался насчет прекрасного пола!
С этими словами он протянул руку своей «сильфиде», что направлялась к нему, и та немедленно устроилась на отдых на привычном месте.
– Друг мой, уверяю вас, если вам удалось завоевать истинную любовь истинной женщины, вы получили богатство, несравнимое с вашими миллионами; богатство, на которое никто не способен смотреть свысока.
Его тон смягчился, взгляд стал мечтательным и не столь презрительным, и я удивился увиденному.
– Но Лучо, я считал, что вы ненавидите женщин!
– Так и есть! – быстро ответил он. – Но не забывайте, почему я их ненавижу! Потому, что у них есть все мыслимые возможности для того, чтобы творить добро, но большинство из них сознательно пользуется ими, чтобы творить зло. Мужчины в исключительной степени поддаются женскому влиянию, хоть мало кто из них готов признаться в этом – с помощью женщин они возносятся в рай или низвергаются в ад. Последнее, разумеется, случается куда как чаще и почти повсеместно.
Он нахмурился; благородные линии рта стали резкими, упрямыми. С минуту я смотрел на него, затем сказал как бы невзначай:
– Не могли бы вы убрать вашу ужасную «сильфиду»? Я не могу смотреть на вас вместе!
– О, моя бедная египетская принцесса! – воскликнул он, усмехаясь. – Почему вы так жестоки с ней, Джеффри? Если бы вы жили в ее времена, то, может быть, стали бы одним из ее любовников! Без сомнений, она была очаровательной… и я по-прежнему нахожу ее очаровательной! Однако чтобы угодить вам…
И он поместил насекомое в его хрустальное вместилище, которое отнес на другой конец комнаты. Затем, медленно возвращаясь ко мне, он сказал:
– Кто знает, как сильфида страдала, будучи женщиной, Джеффри! Быть может, она вышла замуж за богача, ненавистного ей! В любом случае, я считаю, что в своем нынешнем виде она куда счастливее.
– Не нахожу ничего занятного в столь омерзительных фантазиях, – отрезал я. – Просто я точно знаю, что она или оно вызывает у меня крайнее отвращение.
– Что ж, некоторые из переселенных душ действительно вызывают отвращение, – хладнокровно объявил он. – Когда их лишают привычной двуногой оболочки из плоти, неумолимые законы природы творят с ними невероятное!
– Что за вздор вы несете, Лучо?! – нетерпеливо перебил его я. – Откуда вам знать об этом?
Внезапно лицо его омрачилось, став бледным и непроницаемым.
– Неужто вы забыли, – сказал он, чеканя каждое слово, – что ваш друг, Джон Кэррингтон, в своем рекомендательном письме, что я принес вам, говорил вам, что познания мои во всем, что касается наук, неограниченны? Вам не приходилось испытывать меня в научных вопросах, и все же вы спрашиваете: откуда мне знать? Отвечу, что я знаю… о том, о чем вы совершенно не имеете представления. Не кичитесь своими интеллектуальными способностями, друг мой, в противном случае я докажу их ничтожность! В противном случае я продемонстрирую, вопреки всевозможным отрадным сомнениям, что частицы, атомы того, что вы зовете смертью, лишь зародыши новой той жизни, что вам придется прожить, хотите вы этого или нет!
Несколько пристыженный его словами, но более всего – тем, как они были сказаны, я пробормотал:
– Простите меня! разумеется, слова мои были опрометчивы… Но мои теории…
– Прекрасно мне известны! – И он захохотал, тотчас вернув себе прежний облик. – «У каждого своя теория» – таков насущный девиз! Каждое маленькое двуногое говорит вам, что у него «своя идея» Бога, а также «своя идея» Дьявола. Это весьма забавно! Но вернемся к теме любви. Я чувствую, что не поздравил вас так, как вы того заслуживаете – ведь судьба, несомненно, благоволит вам. Из всей массы женщин, кишащей тщеславием и ветреностью, вам удалось заполучить уникальный экземпляр красоты, истинности и чистоты – женщину, вопреки своекорыстию и суетной выгоде, согласную стать вашей женой, с вашими пятью миллионами, исключительно из любви к вам! Какое прекрасное стихотворение можно было бы написать о столь невинной деве! Вы один из счастливейших мужчин на земле; фактически вам больше нечего желать.
Я не стал возражать, хотя мысленно понимал, что обстоятельства моей помолвки оставляют желать лучшего. Я, глумившийся над верой в Бога, желал, чтобы моя будущая жена обладала ей. Я, насмехавшийся над сентиментальностью, хотел, чтобы она хоть как-то проявлялась в женщине, чьей красоты желал. Однако я целенаправленно подавлял все предостережения собственной совести, принимая все, что нес мне каждый новый день моей праздной и бесполезной жизни, не заботясь о будущих последствиях.
Скоро в газетах появились новости о том, что «вскоре назначена свадьба Сибил, единственной дочери лорда Элтона, и Джеффри Темпеста, знаменитого миллионера». Заметьте, не «знаменитого писателя!», хотя я все еще оставался громкой сенсацией. Морджсон, мой издатель, ничем не мог утешить меня, надеющегося завоевать и удержать славу. Было объявлено о десятом издании моей книги, но на самом деле нам удалось продать не больше двух тысяч экземпляров, включая однотомное издание, спешно выпущенное на рынок. А продажи романа, который я безжалостно и ядовито оболгал – «Противоречий» Мэйвис Клэр – перевалили за тридцать тысяч! Я не без злобы заявил об этом Морджсону, которого положительным образом расстроили мои жалобы.
– Боже правый, мистер Темпест, вы не единственный писатель, из которого в прессе сделали сенсацию и чьи книги, несмотря на это, не продаются! – воскликнул он. – Читательские капризы непредсказуемы, и ни один, даже самый осторожный издатель не может все проконтролировать и просчитать. Мисс Клэр – болезненная тема для многих авторов помимо вас, она всегда имеет успех, и с этим ничего не поделать. Сочувствую вам всем сердцем, но винить меня не в чем. В любом случае все критики на вашей стороне – они почти единогласно превозносили вас. К слову, «Противоречия» Мэйвис Клэр, хоть я и считаю эту книгу великолепной и впечатляющей, буквально разносили в пух и прах при каждом упоминании – и все же читают ее, а не вас. Моей вины здесь нет. Видите ли, люди теперь получают основное общее образование, и боюсь, что они начинают питать недоверие к критике, предпочитая формировать собственное мнение; если это и в самом деле так, конечно, это ужасно, ведь самый тщательно спланированный заговор окажется бессильным. Все, что можно было сделать для вас, мистер Темпест, было сделано – уверен, что не меньше вашего сожалею о том, что результат не совпал с вашими ожиданиями и желан