азад решил не входить, невольно последовал за ним под арку из молодых листьев и бутонов жасмина в коттедж «Лилия», который однажды, хоть тогда я и не подозревал об этом, станет единственным желанным для меня прибежищем покоя и умиротворения – но недостижимым.
Дом был куда больше, чем казался снаружи; холл был прямоугольным, с высоким потолком, стены обшиты изящными резными панелями из дуба, а гостиная, куда нас провели, была одной из самых колоритных и красивых, что мне когда-либо доводилось видеть. Повсюду были цветы, книги, редкие фарфоровые вещицы – элегантные, явно подобранные женщиной с безупречным вкусом; на приставных столиках и рояле стояли автопортреты многих европейских знаменитостей с их автографами. Лучо прошелся по комнате, негромко комментируя увиденное.
– Вот самодержец всея Руси, – сказал он, остановившись у искусного портрета царя. – Подписан рукой его величества. Интересно, чем же эта женщина-пустышка заслужила подобную честь? А вот – какой странный контраст! – растрепанный Падеревский, и рядом неувядающая Патти; вот ее величество, королева Италии, а вот и его королевское высочество, принц Уэльский – и все подписаны их автографами[13]. Ей-богу, мисс Клэр привлекла внимание стольких знаменитостей без помощи денег! Интересно, Джеффри, как ей это удалось? – И его глаза зловеще сверкнули. – Быть может, все-таки дело в ее гениальности? Взгляните на эти лилии! – тут он указал на огромный букет, стоявший у окна. – Разве они не прекраснее, чем мужчины и женщины? Безгласные – и все же столь красноречиво чистые! Неудивительно, что художники выбирают только их для украшения ангелов.
С этими словами распахнулась дверь, и в гостиную вошла девушка, виденная нами на лужайке; на ее руке покоился той-терьер. Была ли это Мэйвис Клэр? Или может быть, ее послали сообщить, что писательница не сможет принять нас? Я изумленно смотрел на нее, не говоря ни слова, одолеваемый сомнениями – Лучо шагнул вперед, и в его облике сквозили новые, непонятные мне кротость и интерес.
– Мы должны извиниться за вторжение, мисс Клэр, – сказал он ей. – Но случайно проходя мимо вашего дома, мы не сумели удержаться от попытки увидать вас. Меня зовут… Риманез. – На долю секунды он странным образом замялся, но затем продолжил: – А это мой друг, мистер Джеффри Темпест, писатель…
Девушка с кроткой улыбкой взглянула на меня и почтительно склонила голову.
– Осмелюсь предположить, что вам уже известно о том, что он стал владельцем имения Уиллоусмир-Корт. Вы станете соседями и, надеюсь, друзьями. В любом случае, если мы нарушили этикет, явившись к вам без предварительного приглашения, постарайтесь простить нас! Весьма трудно – а для меня совершенно невозможно – пройти мимо дома знаменитости, не отдав дань почтения обитающему в нем гению.
Мэйвис Клэр – то действительно была Мэйвис Клэр – кажется, не впечатлилась адресованным ей комплиментом.
– Добро пожаловать, – бесхитростно сказала она, грациозно приблизившись к нам и протянув каждому из нас руку. – Я уже давно привыкла к случайным визитам. Но я знаю, как известен мистер Темпест. Присаживайтесь!
Она указала нам на кресла в углу, у окна, украшенного лилиями, и позвонила в колокольчик. Явилась горничная.
– Чай, Джэнет.
Отдав это распоряжение, она уселась рядом с нами, все еще держа своего терьера, как маленький шелковый шар. Я попытался что-то сказать, но никак не мог найти подходящих слов – меня терзали угрызения совести и стыд. Она была столь кротким, грациозным созданием, столь хрупкой, утонченной, непринужденной в своей простоте, что, вспоминая о разгромной рецензии на ее книгу, я чувствовал себя последним скотом, кинувшим камень в ребенка. И вместе с тем – все же я ненавидел ее гениальность, силу и страсть этого загадочного дара, что, проявляясь где бы то ни было, приковывает к себе все внимание мира – недоступного мне дара, которым обладала она. Раздираемый противоречивыми чувствами, я отрешенно смотрел на старый тенистый сад, слыша, как Лучо говорит о каких-то пустячных событиях в обществе и литературе и время от времени – ее звонкий смех, звучавший, словно крошечные колокольчики. Вскоре я скорее почувствовал, а не увидел, как она неотрывно смотрит на меня, и я встретил взгляд ее глаз – бездонных голубых глаз, ясных и печальных.
– Вы в первый раз посетили Уиллоусмир-Корт? – спросила она.
– Да, – ответил я, стараясь звучать непринужденно. – Я купил его по совету моего друга, князя, хотя ни разу там не бывал.
– Об этом я слышала, – сказала она, все еще пристально изучая меня. – Довольны ли вы покупкой?
– Более чем – я просто счастлив. Оно превзошло самые смелые из моих ожиданий.
– Мистер Темпест собирается жениться на дочери бывшего владельца Уиллоусмира, – вставил Лучо. – Вы, без сомнения, читали об этом в газетах?
– Да, – ответила она, едва заметно улыбнувшись. – Читала, и считаю, что мистера Темпеста можно искренне поздравить. Леди Сибил невероятно мила – я помню ее прелестной девочкой, когда сама была ребенком. Я ни разу не говорила с ней, но часто видела ее. Должно быть, ее весьма прельщает перспектива вернуться в качестве невесты в свой старый дом, который она так любила.
Вошла горничная с чаем, и мисс Клэр, отпустив свою крошечную собачку, подошла к столику, чтобы разлить его по чашкам. Я наблюдал за тем, как грациозно она прошла по комнате с благоговением и скрытым восхищением – она будто сошла с полотна Греза, в своем белом платье с бледной розой на старинных фламандских кружевах у шеи. Когда она обернулась, солнечный луч коснулся ее светлых волос, и словно золотой нимб сверкнул над ее челом. Ее нельзя было назвать красавицей, но она, несомненно, была обворожительна – изящна в своей привлекательности, безмолвно заявлявшей о себе, как аромат жимолости, скрытой в живой изгороди, радующей путника своим сладким ароматом невидимых глазу цветов.
– Ваш роман написан очень талантливо, мистер Темпест, – вдруг сказала она, улыбнувшись мне. – Я прочла его сразу, как он вышел в печать. Но я считаю, что ваша статья написана еще искусней.
Я с неудовольствием ощутил, как лицо мое заливается краской.
– О какой статье вы говорите, мисс Клэр? – сконфуженно пробормотал я. – Я не пишу статей для журналов.
– Не пишете? – и она весело рассмеялась. – Но эту, пользуясь случаем, написали! Ту, где вы весьма элегантно раскритиковали меня – мне она очень понравилась. Я узнала, что вы являетесь автором этой филиппики – нет, не от редактора, этот бедняга куда как скрытен; от совершенно другого человека, имя которого разглашать не следует. Крайне трудно сделать так, чтобы я не узнала о том, что хочу узнать, особенно в том, что касается дел литературных. О, какой у вас печальный вид! – Она передала мне чашку чая, и в ее голубых глазах плясали веселые искорки. – Вы же не думаете, что меня задела ваша критика? Боже мой, конечно, нет! Ничто подобное не способно оскорбить меня – я слишком занята и не обращаю внимания на рецензии и критиков. Но ваша статья была исключительно забавной!
– Забавной? – с глупым видом переспросил я, безуспешно пытаясь улыбнуться.
– Да, забавной! – повторила она. – В ней было столько злобы, что мне стало смешно. Бедные мои «Противоречия»! Мне, право, очень жаль, что они так прогневали вас – гнев отнимает столько сил!
Она снова рассмеялась и заняла прежнее место рядом со мной; взгляд ее был искренним, отчасти веселым, и я обнаружил, что не могу спокойно смотреть ей в глаза. Сказать, что я чувствовал себя идиотом, значило бы преуменьшить силу моего смятения. Эта девушка с беззаботным, юным лицом, сладкозвучным голосом и веселым нравом, оказалась совершенно не такой, какой я ее представлял, и я силился сказать хоть что-нибудь осмысленное и вразумительное в ответ. Я заметил, как насмешливо смотрит на меня Лучо, и мысли мои спутались еще больше. Однако нас отвлек Трикси, вдруг подбежавший к Лучо, и вскинув нос, стал отчаянно завывать с невероятной для столь крошечного животного силой. Его хозяйка была немало удивлена.
– Трикси, что случилось? – воскликнула она, взяв его на руки, и он спрятал мордочку, дрожа и стеная; затем она пристально взглянула на Лучо. – Никогда раньше такого за ним не замечала. Быть может, князь Риманез, вы не любите собак?
– Боюсь, это они не любят меня! – почтительно ответил он.
– Тогда прошу меня извинить, – тихо сказала она, удалившись из гостиной, и немедля вернулась без своего питомца. После я заметил, что взгляд ее голубых глаз часто задерживался на статном облике Лучо, выражая недоумение и растерянность, словно в его красоте ей виделось нечто, внушавшее ей неприязнь и недоверие. Тем временем ко мне вернулась некая часть моего самообладания, и я заговорил с ней, стараясь, чтобы слова мои звучали любезно, но тон мой звучал скорее покровительственно.
– Мисс Клэр, я очень рад, что упомянутая вами статья не оскорбила вас. Признаюсь, она вышла весьма резкой, но вы же понимаете, что мнения бывают разные…
– Конечно! – тихо проговорила она, чуть заметно улыбаясь. – В противном случае мир был бы таким скучным! Уверяю вас, что ни в малейшей мере не задета – стиль статьи был весьма живым, и она ничуть не повлияла ни на меня, ни на мою книгу. Помните, что Шелли писал о критиках? Нет? В предисловии к «Возмущению Ислама» есть следующие строки: «… Я пытался писать так, как, по моему мнению, писали Гомер, Шекспир и Мильтон – совершенно пренебрегая мнением безымянных хулителей. Я уверен, что клеветнические измышления и искажение сведений, будучи способными вызвать мое сострадание, не должны нарушать мой покой. Мне понятно выразительное молчание благоразумных врагов, не отваживающихся говорить от своего имени. Я приложу усилия к тому, чтобы извлечь из оскорблений, низких мнений и злословия упреки, способные исправить несовершенства, замеченные этими хулителями в моем обращении к читателю. Если бы прозорливость некоторых критиков была соразмерна их зложелательности, какую пользу возможно было бы получить из их ядовитых сочинений! А пока я боюсь, что мне придется с достаточным ехидством потешиться над их жалкими уловками и ущербными бранными речами. Если читатель рассудит, что мое сочинение никуда не годится, я непременно склонюсь перед судом, даровавшим Мильтону его бессмертный венец, и если я останусь жив, стану искать силы, чтобы оправиться от этого поражения, которое может придать мне мужества для новых смелых мыслей, что могут оказаться