Непринужденность манер, чувство собственного достоинства и элегантное поведение больше не встречаются среди нынешних любящих скачки герцогинь и азартных графинь голубейших английских кровей, так что никто не ждет от них проявления этих качеств. Чем громче они говорят и чем больше в их речи словечек, подобранных на конюшне у грумов, тем чаще о них говорят, что они «в модной струе» и «идут в ногу со временем». Конечно, я говорю о нынешних отпрысках известных аристократических семейств. Немного осталось истинных леди, чьей максимой остается noblesse oblige[16], их слишком мало, и молодое поколение зовет их «старыми ведьмами» или «занудами». Многие из «благородной» толпы, заполонившей мой дом, явились сюда лишь из неприкрытого, пошлого любопытства, чтобы взглянуть, как «владелец пяти миллионов» способен развлечь их; остальные стремились хоть что-нибудь узнать о шансах Фосфора на победу в дерби, относительно чего я благоразумно хранил молчание. В основном же все бесцельно слонялись вокруг, беззастенчиво разглядывая друг друга или завидуя другим, почти не обращая внимания на красоту окружающей природы. Безмозглость современного общества явнее всего обнаруживается на светском приеме в саду, где суетные, пьяные вдрызг и обабившиеся двуногие слоняются туда-сюда, иногда останавливаясь для пятиминутной беседы; большинство же неуверенно перемещается между павильоном с закусками и эстрадой для оркестра. В моем имении они лишились последнего прибежища, так как музыкантов не было видно, хотя из разных уголков сада слышалась музыка – прекрасная, неистовая, на которую мало кто обращал внимание. Однако все как один единодушно восхищались великолепной едой, подававшейся в двадцати роскошных шатрах. Все обжирались так, будто до этого всю жизнь голодали, и с такой же жадностью и упоением поглощали изысканные марочные вина. Познать предел человеческого чревоугодия можно, лишь познакомившись с несколькими пэрами, епископами и членами кабинета министров и понаблюдав за тем, как эти сановные особы едят ad libitum[17]. Вскоре гостей стало столько, что я был избавлен от утомительной обязанности их принимать, и я отправился пообедать вместе с Сибил, намереваясь посвятить ей остаток дня. Она была в прекраснейшем, пленительном расположении духа – смеялась она звонко и радостно, словно дитя, и даже была обходительной с приглашенной мной Дианой Чесни, явно наслаждавшейся происходящим с живостью, столь присущей прелестным американкам, считающим флирт чем-то вроде игры в теннис. Теперь все вокруг блистало великолепием: светлые платья дам отлично контрастировали с пурпурно-золотыми ливреями бесчисленных, снующих повсюду угодливых слуг. И повсюду – то в колышущейся праздной толпе, то меж шатрами и столами, то в группах гостей – виднелись статная фигура и прекрасный лик Лучо, бросавшиеся в глаза везде, где бы он ни был; его звучный голос волновал слух каждый раз, стоило ему заговорить. Его влиянию невозможно было противиться, он всецело властвовал над собравшимися – распалял безучастных, вдохновлял остроумных, ободрял робких и сплачивал воедино все противоборствующие элементы соперничающих характеров, положения и мнений, бессознательно подчинявшихся его воле с той же легкостью, с какой умелый оратор подчиняет себе толпы. Тогда я не понимал, но понимаю теперь, что, образно говоря, нога его попирала горло той самой светской толпы, словно то был один человек; что подхалимы, лжецы и лицемеры, пределом мечтаний которых являются богатство и роскошная жизнь, склонялись перед сокрытой в нем властью, словно тростник на ветру, и он был волен поступать с ними так, как сочтет нужным, и поступает так же и по сей день! Боже! Если бы ухмыляющиеся, пьянствующие, сладострастные глупцы знали, какие ужасы окружают их на этом пиршестве! сколь омерзительны были те, кто угождал их неуемному аппетиту! какие мертвенные ужасы таились под пышным великолепием высокомерия и гордыни! Но милостивая рука вуалью укрыла их взоры, и лишь мне удалось приподнять ее!
Обед закончился, и поющие на все лады голоса сменил деревенский гомон; насытившаяся толпа, откормленная до отвала, потянулась к лужайке на задворках особняка; при виде майского дерева звучали радостные крики, и я присоединился ко всеобщим аплодисментам, не ожидая увидеть чего-то и вполовину столь прелестного и живописного. Дерево двойным кольцом окружали маленькие дети с такими прекрасными лицами и так изящно одетые, что их можно было принять за волшебных эльфов из зачарованного леса. Мальчики носили зеленые жилетки, словно у лесничих, на их кудрявых головах были розовые шапочки; девочки с волосами до плеч были в белом, их головы украшали венки из цветов боярышника. Как только гости приблизились, прелестные маленькие создания начали танцевать, взявшись за цветочные ленты и сплетая их в бесконечное множество прекрасных, фантастических узоров. Зрелище это заворожило меня, как и всех вокруг – все движения малюток были неописуемо легкими и проворными, их крохотные сверкающие ножки едва касались земли, их лица были так милы, глаза так сияли, что нельзя было не восхититься, глядя на них. Каждая последующая фигура становилась все более изощренной и впечатляющей, аплодисменты зрителей все более громкими, пока не наступил финал. Все крошки-лесничие забрались на дерево и принялись усыпать девочек в белом букетами из первоцветов, роз, лютиков, маргариток и клевера, а те, смеясь, бросали их гостям. Воздух был полон цветов, ароматов, песен и смеха; стоявшая рядом со мной Сибил восторженно хлопала в ладоши.
– О, как прелестно, прелестно! – вскричала она. – Это придумал князь?
Я ответил утвердительно, на что она добавила:
– Где же ему удалось разыскать таких милых деток?
С этими словами Лучо выступил вперед и повелительно взмахнул рукой. Малютки-лесничие и девочки с необычайной прытью рассыпались прочь, потянув за собой цветочные гирлянды, и все выглядело так, словно они безнадежно запутались; после под веселый аккомпанемент флейт они разом бросились бежать, напоминая огромный шар из цветов, и скрылись меж деревьями.
– Ах, позовите же их назад! – умоляла Сибил, призывно сжав руку Лучо. – Мне бы так хотелось поговорить с самыми красивыми из них!
Он взглянул на нее, загадочно улыбаясь.
– Вы окажете им слишком большую честь, леди Сибил, – ответил он. – Они не привыкли к снисхождению со стороны знатных дам, и это не придется им по нраву. Они – наемные профессионалы, и как большинство из подобных им, заслышав похвалу, проявляют высокомерие.
В этот миг на лугу показалась задыхающаяся после бега Диана Чесни.
– Я нигде их не вижу! – выпалила она. – Какие милые малютки! Я бежала за ними со всех ног; я хотела поцеловать одного из этих чудесных мальчиков, но они исчезли! Исчезли без следа! Как сквозь землю провалились!
Лучо снова улыбнулся.
– Они выполняют приказы, – сухо заметил он, – и знают свое место.
Солнце скрылось за черной тучей, и послышался громовой раскат. Все взглянули на небо, но за исключением этого грозового облака оно оставалось совершенно ясным.
– Просто летний гром, – сказал кто-то из гостей. – Дождя не будет.
И толпа, наблюдавшая за танцами возле майского дерева, начала разбиваться на группы, бурно обсуждая, какого рода увеселения последуют дальше. Пользуясь случаем, я увлек Сибил в сторону.
– Пойдемте к реке, – шепнул я ей, – я хочу побыть с вами наедине несколько минут.
Она согласилась, и мы покинули толпу наших знакомых, войдя в рощу, выходившую на берег протекавшего по моим землям Эйвона. Здесь мы остались совсем одни, и обняв мою суженую, я нежно поцеловал ее.
– Скажите, – спросил я ее с улыбкой, – узнали ли вы, что такое любовь?
В ее темных глазах было столько страсти, что я неволей вздрогнул.
– О да… узнала! – послышался неожиданный ответ.
– Узнали! – И я остановился, вглядываясь в ее прекрасное лицо. – И как же вам удалось?
Краска залила ее лицо; затем она побледнела и прижалась ко мне, нервно, почти лихорадочно.
– Все было так странно… так внезапно! Это было так легко, слишком легко! Джеффри… Она умолкла, пристально глядя мне прямо в глаза. – Я расскажу вам о том, как мне удалось это узнать… но не сейчас. В другой раз. – Она внезапно замолчала и рассмеялась, довольно принужденно. – Я расскажу вам об этом… когда мы поженимся.
Она с беспокойством оглянулась, затем, отбросив обычную сдержанность и гордость, бросилась мне на грудь и принялась целовать меня так страстно, что чувства мои пришли в полное смятение.
– Сибил! Сибил! – шептал я, прижимая ее к груди. – Дорогая моя! Вы полюбили меня! Наконец-то вы меня полюбили!
– Тише… тише! – пролепетала она. – Забудьте об этом поцелуе… я так бесстыдна… нам не стоило… я не хотела… Я… я думала о чем-то другом. Джеффри!
Ее ручка стиснула мою с поразительной силой.
– Я бы хотела никогда не знать любви! Ведь прежде я была так счастлива!
Лицо ее омрачилось.
– Теперь, – торопливо продолжила она, чуть дыша, – я хочу любви! Я изнемогаю от голода, я жажду ее! Я хочу тонуть в ней, хочу потеряться в ней, хочу умереть от любви! Больше я ничего не хочу!
Я еще крепче стиснул ее в объятиях.
– Разве я не говорил вам, что вы изменитесь, Сибил? – шептал я ей. – Ваша холодность, ваша бесчувственность была неестественной; это не могло длиться долго – моя дорогая, я знал это всегда!
– Вы знали это всегда! – с тенью пренебрежения отозвалась она. – Но вы даже не знаете, что со мной случилось! Да я вам и не скажу. Не сейчас. Ах, Джеффри!
Она высвободилась из моих объятий и, нагнувшись, сорвала несколько колокольчиков в траве.
– Видите, как целомудренно и чисто растут эти цветы в тени у Эйвона? Они напоминают мне ту, какой я была здесь когда-то давно. Я была так счастлива, и должно быть, так же невинна, как и эти цветы; я и помыслить не могла о зле, и единственная любовь, о которой я мечтала, была любовь сказочного принца и сказочной принцессы – столь же безобидная, сколь и любовь между цветами. Да! Тогда я была такой, какой должна быть сейчас! Но я совершенно иная!