ак сами творят свою судьбу, свое будущее, что станет реальностью, в высшей степени ужасной, и тем реальнее, чем больше мы сомневаемся в его истинности.
Более четырех сотен гостей разместились на ужин в самом большом из шатров; подан он был со всей возможной роскошью, демонстрировавшей предельную расточительность. Я пил и ел, рядом была Сибил, и я едва ли помню, что говорил и делал в тот головокружительный, волнующий час. Открывались бутылки шампанского, звенели стаканы, тарелки, слышалась болтовня гостей, прерываемая их обезьяньими визгами и смехом, напоминавшим козлиное блеяние; порой гремели трубы и барабаны, и этот поток звуков вливался мне в уши, словно вода. Я часто отвлекался, до некоторой степени обескураженный всем этим шумом, и почти не разговаривал с Сибил – трудно шептать романтическую чушь на ушко своей возлюбленной, пока она поедает овсянок по-провансальски. Немного времени спустя на фоне всеобщего гвалта двенадцать раз прозвенел гулкий колокол, и Лучо поднялся из-за длинного стола с бокалом, полным пенящегося шампанского.
– Дамы и господа!
Вдруг стало очень тихо.
– Дамы и господа! – повторил он, обводя насмешливым, сверкающим взглядом всю откормленную толпу. – Пробила полночь, и даже лучшим из друзей пора расстаться! Но перед этим предлагаю вспомнить, что мы все собрались здесь, чтобы пожелать счастья нашему хозяину, мистеру Джеффри Темпесту, и его нареченной невесте, леди Сибил Элтон.
Ответом были бурные аплодисменты.
– Авторы скучных сентенций говорят, что удача никогда не приходит с полными руками, но в данном случае это ложное изречение посрамлено. Нашему другу досталось не только богатство, но и сокровище в виде любви, сочетающейся с красотой. Хорошо иметь неограниченные средства, но безграничная любовь куда лучше, и эти изысканные дары достались помолвленной паре, чествуемой сегодня. Я попрошу всех вас сердечно наградить их аплодисментами, а затем нам стоит пожелать друг другу доброй ночи, впрочем, не прощаясь. Поднимая бокал за жениха и невесту, я пью и за время, быть может, не столь далекое, когда я снова увижусь с кем-то из вас, а может, и со всеми вами, и смогу насладиться вашим очаровательным обществом куда больше, чем мне удалось сегодня!
Он кончил говорить под настоящий ураган оваций; все поднялись со своих мест, повернувшись к столу, где сидели мы с Сибил, и громко называя наши имена, осушили бокалы, бодро прокричав «Гип-гип-ура!». И все же, пока я раскланивался в ответ на разразившуюся бурю приветствий, а Сибил кивала прелестной головкой, сердце мое вдруг дрогнуло от страха. Не почудился ли мне дикий хохот, окружавший роскошный шатер и эхом отдававшийся вдали? Я вслушивался, не опуская бокала. «Гип-гип-ура!» – упоенно скандировали мои гости. Но мой слух резал визгливый, пронзительный смех, доносившийся снаружи. Пытаясь побороть наваждение, я поднялся и кратко поблагодарил всех, кто поздравлял меня и мою невесту, за что был удостоен новой порции аплодисментов. Все мы увидели, как Лучо вскочил на стол, одной ногой стоя в своем кресле, подняв новый бокал, наполненный до краев. Что за лицо было у него в ту минуту! что за улыбка!
– Прощальный тост, друзья мои! – вскричал он. – За счастье нашей следующей встречи!
Хлопая в ладоши и хохоча, гости охотно и шумно откликнулись, и пока все пили, шатер вдруг озарился багровым светом, словно все вокруг охватило пламя. Каждое лицо стало кроваво-красным, каждая драгоценность сверкала живым пламенем! Но все это длилось лишь мгновение, и затем исчезло. Гости бросились врассыпную, все спешили занять места в экипажах, что длинной цепью выстроились в ожидании. Два особых поезда, идущих в Лондон, отходили со станции в час ночи и половину второго. Я торопливо попрощался с Сибил и ее отцом, пожелав им спокойной ночи. С ними в одном экипаже должна была ехать и Диана Чесни, рассыпавшаяся в благодарностях за день, полный чудес, о которых она в своей манере выразилась «все было как надо». Дорогу заполонили отъезжающие экипажи. Пока они удалялись, над Уиллоусмиром вдруг раскинулась сияющая радуга, в середине которой проявились бледно-синие буквы с позолотой, сложившись в изречение, которое прежде я считал приличествующей похоронам:
«Так проходит мирская слава. Прощайте!»
Но как бы там ни было, оно вполне соответствовало скоротечному празднеству, также как и более долговечному великолепию мраморной усыпальницы, и я не стал размышлять над этим. Все было организовано столь тщательно, а слуги были так вышколены, что отъезд гостей занял совсем немного времени, и вскоре имение опустело, погрузившись во тьму. Не осталось и следа от великолепной иллюминации, и я вошел в дом, уставший, чувствуя смутную растерянность и необъяснимый страх. Я обнаружил Лучо в курительной в дальнем конце обшитого дубовыми панелями холла – маленькой комнате с уютными портьерами и глубоким эркером, выходившим на лужайку. Он стоял ко мне спиной, но, едва заслышав мои шаги, обернулся, и я испуганно отпрянул, увидев его измученное, бледное, искаженное лицо:
– Лучо, вам нездоровится?! – воскликнул я. – Сегодня вы перетрудились.
– Да, может быть! – Голос его был хриплым, дрожащим; дрожал и он сам, всем телом. Затем, собравшись, словно через силу, он улыбнулся. – Не тревожьтесь, мой друг! Не стоит. Это всего лишь приступ старой, скрытой болезни, весьма редко встречающейся и совершенно неизлечимой.
– Что же это за болезнь? – обеспокоенно спросил я, напуганный его смертельной бледностью. Он пристально смотрел на меня, взгляд его помрачнел, и тяжелая рука опустилась на мое плечо.
– Чрезвычайно странная болезнь! – ответил он так же хрипло. – Раскаяние! Разве вы о нем не слышали, Джеффри? Медицина и хирургия здесь бессильны, это бессмертный червь, это негасимое пламя. Не будем говорить о нем; никто не излечит меня, это невозможно! Я безнадежен.
– Но если вы чувствуете раскаяние – а я представить не могу, почему, ведь вам не о чем жалеть – разве можно относить его к телесным недугам? – спросил я удивленно.
– А вы считаете, что лишь телесные недуги стоят того, чтобы о них беспокоиться? – Он все еще натянуто, обессиленно улыбался. – Тело есть главный источник наших забот – мы лелеем его, высоко его ценим, кормим его, ублажаем и бережем от любой боли, что сильнее комариного укуса. Так мы льстим себе, считая, что все в порядке, ведь все должно быть в порядке! Но это лишь глиняная куколка, что должна треснуть и разрушиться, когда внутри вырастет мотылек души – мотылек, безрассудно повинующийся инстинкту, летящий в неизвестность, ослепленный избытком света! Взгляните! – Голос его вдруг смягчился. – Взгляните на полную сновидений тенистую красоту вашего сада! Все цветы спят; деревья рады сбросить ношу безвкусных искусственных ламп, свисающих с ветвей; молодая луна склонила голову на краешек облака, словно на подушку, и погрузилась в сон на западе; всего лишь минуту назад еще пел запоздалый соловей. Можно услышать, как пахнут розы на трельяже! Все это дело рук природы, и как прекрасна и сладка она сейчас, без этих ярких огней и шума оркестра, пугавшего маленьких птиц в их пуховых гнездах! Но общество не ценит прохладу заката и счастливое уединение – фальшивый блеск ему милее истинного света. Но хуже всего, что истинные ценности оно пытается подменить ложными – а это приносит лишь несчастья.
– Вы, как всегда, преуменьшаете собственные заслуги; вы неустанно трудились ради того, чтобы этот великолепный день удался, – возразил я ему со смехом. – Если угодно, можете называть это «фальшивым блеском», но праздник был грандиозным, непревзойденным, и ни один другой не сравнится с ним!
– Теперь о вас станут говорить даже больше, чем после выхода вашего сенсационного романа! – сказал Лучо, пристально глядя на меня.
– В этом у меня нет ни малейшего сомнения! Еда и развлечения для высшего света предпочтительнее любой литературы, даже величайшей. Кстати, а где же все артисты? Все музыканты и танцовщицы?
– Уехали!
– Уехали? – изумленно переспросил я его. – Уже? Ну и ну! Они хотя бы поужинали?
– Свою плату они получили полностью, – несколько нетерпеливо отозвался Лучо. – Джеффри, разве я не говорил вам, что если я за что-то берусь, то делаю это хорошо, или не делаю вовсе?
Он улыбался мне, но взгляд его был мрачен и насмешлив.
– Хорошо! – беспечно согласился я, не желая его обидеть. – Будь по-вашему! Но клянусь, что все это кажется мне каким-то дьявольским волшебством!
– Что именно? – невозмутимо спросил он.
– Все! Танцовщицы, бесчисленные слуги и пажи – их, должно быть, было две или три сотни! Невероятные живые картины, иллюминация, ужин – говорю же вам, все! И невероятнее всего, что все эти люди исчезли так быстро!
– Что ж, если вы называете деньги дьявольским волшебством, то вы правы.
– Но даже деньги не в силах обеспечить абсолютное совершенство во всем! – начал было я.
– Деньги могут все! – перебил он меня, и в его звучном голосе послышалась страстность. – Я уже давно говорил вам об этом. Это ловушка для самого дьявола. Дьяволу, конечно, нет дела до мирских денег, но обычно ему приятно общество тех, кто ими обладает – вероятно, он знает, на что они будут их тратить. Конечно, я выражаюсь образно, но ни одна метафора не может преувеличить власть денег. Не верьте ни мужчине, ни женщине, пока не попытаетесь их купить за кругленькую сумму наличных! Благодаря деньгам, мой благородный Джеффри, у вас есть все – сами вы для этого ничего не делали.
– Вы не слишком-то любезны, – сказал я с некоторой досадой.
– Нет? Но почему? Потому, что говорю правду? Я заметил, что люди говорят об отсутствии любезности, когда слышат правду. А я говорю вам правду, и любезность здесь ни при чем. Вы не сделали ничего для того, чтобы стать тем, кто вы есть, и сейчас от вас не требуется ничего… – он рассмеялся, – ничего, кроме того, чтобы отправиться в постель и видеть в своих снах прелестную Сибил!
– Должен признаться, я устал, – и у меня вырвался невольный вздох. – А вы?