Он громогласно расхохотался, и с того дня ни разу не упоминал о своем странном предложении оставить его и «дать волю благородству своей натуры». Тогда я не знал, что он поставил на мою душу и проиграл, и впредь вел меня намеченным путем, до самого ужасного конца.
Свадьба моя состоялась в назначенный день в июне со всей пышностью и экстравагантностью, соответствующими положению, занимаемому мной и моей невестой. Нет нужды приводить здесь пространное описание церемонии – в любом модном дамском журнале нашлась бы истерическая, напыщенная статья, где была описана свадьба графской дочери и владельца пяти миллионов. Зрелище было невероятным – стоимость одних только дамских шляпок затмила всю торжественность и святость божественного таинства. Грозные слова «Я требую этого от вас обоих, так как ответ вам придется держать в день Страшного суда» привлекли куда меньше внимания, чем восхитительные потоки жемчуга и бриллиантов, струившихся по расшитому серебром шлейфу невесты до самых плеч. На свадьбе присутствовало все светское общество без исключения – то есть все те, кто хоть и составляет наименьшую часть всего общества, но делает вид, что его не существует. Сам принц Уэльский почтил нас своим присутствием; свадебный обряд провели два сановных церковника, величественные в своих белых стихарях и внушающие почтение своей упитанностью и багровостью сальных лиц; моим шафером был Лучо. Он был в прекрасном настроении, почти что в исступлении, и по пути в церковь развлекал меня разнообразными анекдотами, преимущественно из жизни священнослужителей. Когда мы подъехали к зданию, спустившись с подножки экипажа, он со смехом сказал мне:
– Доводилось ли вам, Джеффри, слышать о том, что дьявол не может войти в церковь, так как боится венчающего ее креста и креста внутри?
– Да, слыхал какие-то похожие глупости, – ответил я, глядя в его красивое лицо и глаза, сверкающие озорством.
– Это действительно глупости, так как придумавший эту небылицу забыл об одном, – продолжил он, переходя на шепот, когда мы проходили под резным готическим портиком. – Здесь есть кресты, но есть и священники! А где есть священник, есть и дьявол!
То, с каким видом он сделал столь дерзкое замечание, почти заставило меня расхохотаться. Низкие ноты органа нежно звучали в тишине, напоенной ароматом цветов, и настроение мое быстро сменилось на торжественное. Опершись на ограду алтаря в ожидании невесты, я, должно быть в сотый раз, обнаружил, как удивительно горд и царственно держится мой спутник. Сложив руки на груди и вскинув голову, он рассматривал украшенный лилиями алтарь, и в его задумчивых глазах читалась странная смесь почтительности и презрения.
В тот день случилось нечто, стоявшее особняком среди всего блеска и великолепия церемонии. Это произошло, когда мы расписывались в книге актов. Сибил, прелестная, словно ангел в своем белом платье, поставила подпись на листе, и Лучо поклонился ей.
– Будучи шафером, я напоминаю о старинном обычае! – воскликнул он и поцеловал ее в щеку. Кровь бросилась ей в лицо, затем она сильно побледнела и, сдавленно вскрикнув, лишилась чувств на руках одной из подруг невесты. В сознание она пришла лишь через несколько минут, но развеяла мои тревоги и страхи друзей, уверяя нас, что всему виной жара и волнения дня. Взяв меня под руку, она, улыбаясь, прошла к алтарю меж рядами сиятельных друзей, смотревших на нее с завистью. Все они завидовали ее счастью не потому, что она вышла замуж за достойного или одаренного человека, а потому, что стала женой пяти миллионов! Я был придатком миллионов – и больше никем. Она надменно вскинула голову, хотя я чувствовал, что она дрожит. Торжественно гремел свадебный марш Вагнера. Позже я вспомнил, что под венец она шла, ступая по розам. Ее атласная туфелька топтала сердца тысячи невинных созданий, что были милее Господу, чем она – крохотные, безобидные души цветов, целью существования которых была благоуханная красота, были загублены ради тщеславия одной-единственной женщины, для которой не было ничего святого. Но я забегаю вперед – тогда я спал сном глупца, представляя, что умирающие цветы с радостью гибли под ее пятой.
После церемонии в доме Элтона был устроен роскошный прием, и пока гости наслаждались болтовней, едой и напитками, мы с моей новоиспеченной супругой собирались в свадебное путешествие, осыпаемые щедрыми комплиментами и пожеланиями всего наилучшего. Нашим друзьям, напоенным отборнейшим шампанским, даже удалось выглядеть искренними. Последним, у самого экипажа, с нами прощался Лучо, и расставание с ним наполняло меня невыразимой тоской. Мы были почти неразлучны с ним с того самого часа, как начали пробиваться ростки моего будущего счастья, и его изобретательности и дипломатичности я был обязан всем – моим успехом в обществе, и даже своей женой. Хотя в спутницы жизни мне удалось заполучить прекраснейшую из женщин, я не мог и помыслить о том, чтобы даже на время расстаться с моим талантливым, блистательным другом – к радости свадьбы примешивалась боль разлуки. Облокотившись на окно экипажа, он глядел на нас и улыбался нам.
– Мыслями я буду повсюду сопровождать вас, куда бы вы ни отправились! А когда вы вернетесь, я буду первым, кто встретит вас на пороге вашего дома. Загородная вечеринка назначена на сентябрь, если я верно помню?
– Да, и на ней вы будете самым желанным гостем среди всех приглашенных! – сердечно ответил я, пожав ему руку.
– Фи, как вам не стыдно! – рассмеялся он. – Как вероломно звучат ваши слова, Джеффри! Разве вы не собираетесь развлекать принца, популярнейшего из людей? Разве не будет он желаннее, чем все остальные? Нет, в вашем списке приоритетов я займу только третье или четвертое место – я не принц, и Уэльс – не моя вотчина, а трон, что я могу занять лишь с чьей-то помощью, которой я лишен, слишком далеко от английских земель!
Сибил молчала, но, побледнев, смотрела на его прекрасное лицо и статную фигуру с благоговейным трепетом и тоской.
– До свидания, леди Сибил! – тихо добавил он. – Пусть радость сопутствует вам! Тем, кто останется здесь, ваше отсутствие покажется долгим, но вам… Ах! Любовь окрыляет время, и то, что обывателю покажется месяцем скуки, для вас станет мгновением восторга! Любовь лучше богатства – мне уже известно, что вы это поняли! Но я думаю и надеюсь, что вам еще предстоит осознать это с истинной полнотой! Вспоминайте меня иногда! Au revoir!
Лошади тронулись; пригоршня риса, брошенная кем-то из слабоумных, что всегда бывают на светских свадьбах, застучала по крыше и дверце экипажа, и Лучо отошел назад, махая рукой на прощание. Высокий, статный, он до последнего виднелся на ступенях особняка лорда Элтона, окруженный толпой, разодетой по последней моде, где были подруги невесты в ярких платьях и нарядных шляпах – взволнованные, пылкие девицы, несомненно, всем сердцем надеявшиеся, что настанет день, когда каждой из них достанется муж, такой же богатый, как и я; мамаши-сводницы и злобные престарелые вдовы с нелепыми кружевами на необъятной груди, сверкающие бриллиантами; мужчины с белыми бутоньерками в петлицах безупречно подогнанных сюртуков; слуги в пестрых ливреях и обычная стая уличных зевак – все это скопище лиц, костюмов, цветов, сгрудившихся у портика из серого камня… И среди всех них выделялось прекрасное лицо Лучо в обрамлении темных волос; сверкали его сияющие глаза, и он приковывал к себе взгляды. Затем экипаж резко свернул за угол, все скрылись из вида, и мы с Сибил поняли, что остались лицом к лицу с самими собой, одни; теперь мы должны были смотреть в будущее вместе и научиться любить или ненавидеть… Вместе и навсегда.
Сейчас я не смогу вспомнить всю череду промелькнувших фантасмагорических событий, безумных призрачных дней или недель, что проплывали мимо, и наконец привели меня, оцепеневшего, измученного, страдающего, на берег швейцарского озера – маленького, невероятно синего, глубокого, словно мысль, отраженная в искреннем взгляде ребенка. Я смотрел на чистую, сверкающую воду почти что невидящим взглядом – я не в силах был поднять глаза на высокие горы; их величественность, чистота и великолепие были невыносимы; дух мой был сломлен под тяжестью рухнувших надежд. Каким глупцом я был, когда верил, что в этом мире можно стать счастливым! Горе смотрело мне в лицо – горе, длиною в жизнь, и не было выхода, кроме смерти! Горе! Адские стенания трех жутких призраков в моем ночном кошмаре! Я негодующе спрашивал себя: что же я сделал, чем заслужил это несчастье, помочь которому было бессильно любое богатство? Почему судьба так несправедлива? Как и все, подобные мне, я не мог разглядеть скованной мной самим тонкой, но прочной цепи, связавшей меня с моими бедствиями – я винил во всем судьбу, а точнее Бога; о несправедливости же говорил лишь потому, что страдал я сам, не понимая, что таков был ответ вселенского закона, работавшего с математической точностью, сродни тому, как двигались планеты по своим орбитам, невзирая на жалкие попытки человечества противодействовать ему. С заснеженных пиков над моей головой до озера долетал легкий ветерок, тревожа гладь его вод, и я бесцельно брел вдоль его берега. Я смотрел на крошечные волны зыби, напоминавшие морщинки смеха, мрачно думая о том, хватит ли мне глубины этого озера, чтобы утопиться. Не было смысла жить, зная то, что я знал теперь! Зная, что та, которую я любил – все еще любил, хотя и ненавидел себя за это – была порочнее и бесстыдней последней уличной потаскухи, продающейся за ходячую монету; что за восхитительным телом и ангельским личиком таилась душа гарпии, стервятницы порока… Боже мой! Мысли мои бесконечно, безвыходно кружились, и совершенно пав духом, я испустил отчаянный крик и бросился на отлогий, поросший травою берег, закрыв руками лицо, терзаемый бесслезной мукой.
Одна и та же мысль неумолимо преследовала меня, заставляя вновь и вновь переосмысливать свое положение. Была ли она… была ли Сибил виновата в том, что отношения наши были ввергнуты в хаос? Я женился на ней по собственной воле и собственному выбору, и она предупреждала меня о том, что она – «нечистое создание, достойный плод распущенности нравов и пошлой литературы нашего времени». Что же – это оказалось правдой! Кровь моя кипела от стыда, когда я думал о том, насколько исчерпывающими и убедительными были доказательства! Поднявшись на ноги, я принялся расхаживать по берегу; я презирал себя, я был противен сам себе. Что мне было делать с женщиной, с которой теперь я оказался связанным на всю жизнь? Изменить ее? Она бы презрительно высмеяла мои попытки. Измениться самому? Она бы назвала меня изнеженным молокососом. И разве я не унижался перед ней добровольно? Разве не пал жертвой собственной животной страсти? Измученный, сходивший с ума от избытка чувств, я не находил себе места, и вдруг застыл, словно поблизости раздался пистолетный выстрел. В тишине послышался плеск весел, и киль маленькой лодки ударился о берег. Лодочник обратился ко мне на благозвучном французском, предлагая нанять его лодку на час. Я согласился, и через пару минут мы оказались на середине озера. Красное закатное солнце языками пламени плясало на снежных вершинах, а вода стала рубиновой, как вино. Думаю, лодочник понял, что я не в духе, так как все время молчал, я же, натянув шляпу на глаза, отки