Скорбь Сатаны — страница 54 из 86

– Волноваться? – переспросил я ее.

– Да. Тревожно находить кого-то, верящего в Бога, когда ты сам не можешь в него поверить; когда тебе предлагают прекрасную веру, которую ты не можешь постичь, и знать, что есть живое существо, женщина, похожая на тебя во всем, кроме ума, которая крепко держится за свое счастье, недостижимое для тебя… Которого тебе не достичь никогда, даже если день и ночь ты простираешь руки в мольбе и взываешь к постылым небесам.

В этот момент она была похожа на королеву из трагедии – ее фиалковые глаза пылали, губы были приоткрыты, грудь вздымалась. Я подошел к ней со странной нервной нерешительностью и коснулся ее руки. Она безразлично коснулась моей. Я взял ее под руку, и минуту или две мы молча прогуливались по посыпанной гравием дорожке. Зажглись огни чудовищного отеля, потакавшего нам и нашим желаниям, мерцая от подвала до крыши, а прямо над арендованным нами шале заискрилась триада звезд в форме трилистника.

– Бедный Джеффри! – сказала она наконец, бросив на меня быстрый взгляд снизу вверх. – Мне жаль вас! При всех моих капризах характера я не глупа, и, во всяком случае, я научилась анализировать себя так же хорошо, как и других. Я читаю вас так же легко, как книгу, – я вижу, в каком необычайном смятении находится ваш разум! Вы любите меня – и вы ненавидите меня! И эти противоречивые чувства разрушают вас и ваши идеалы.

Тише, молчите; я знаю, я знаю! Но кем бы вы хотели, чтобы я была? Ангелом? Я не могу вообразить подобное создание дольше, чем на мимолетное мгновение. Святой? Все они были замучены. Добродетельной женщиной? Я никогда ни одной не встречала. Невинной? Невежественной? Я говорила вам еще до того, как мы поженились, что я не была ни той, ни другой; мне больше нечего знать о том, что касается отношений между мужчинами и женщинами, – я узнала, что врожденную любовь к пороку питают и те, и другие. Выбирать между ними не приходится – мужчины не хуже женщин, женщины не хуже мужчин. Я открыла для себя все – кроме Бога! И я прихожу к выводу, что ни один Бог никогда не сумел бы создать нечто столь безумное и низкое, как человеческая жизнь.

Она все говорила, а мне хотелось пасть к ее ногам и умолять ее замолчать. Ибо она, сама того не подозревая, озвучила некоторые из мыслей, которым я сам часто предавался, и все же из ее уст они звучали жестоко, неестественно и бессердечно до такой степени, что заставляли меня робеть перед ней в мучительном страхе. Мы добрались до небольшой сосновой рощицы, и здесь, в тишине и тени, я обнял ее, безутешно вглядываясь в ее красивое лицо.

– Сибил! – прошептал я. – Сибил, что с нами не так? Как получилось, что мы, кажется, не способны найти самого прекрасного, что есть в любви? Почему даже в наших поцелуях и объятиях какая-то неосязаемая тьма встает между нами, так что мы злим или утомляем друг друга, когда должны бы радоваться и быть довольны? В чем дело? Можете ли вы сказать мне? Ведь вы знаете, что тьма всегда рядом!

В ее глазах появилось любопытство – отстраненный, напряженный взгляд голодной тоски, мешавшийся, как мне показалось, с состраданием ко мне.

– Да, знаю! – ответила она неторопливо. – И мы оба виновны в этом. Джеффри, я верю, что по натуре вы благороднее, чем я; в вас есть что-то неуловимое, неподвластное мне и моим убеждениям против вашей воли и желания. Быть может, если бы вы вовремя уступили этому чувству, вы бы никогда на мне не женились. Вы говорите о прекрасной стороне любви – для меня же в ней нет ничего прекрасного, лишь вульгарность и ужас. Вы и я, к примеру, – благородные мужчина и женщина, состоящие в браке, неспособные испытать чувство высшее, чем деревенский батрак со своей девкой!

Она захохотала и задрожала в моих объятиях.

– Как лживы эти поэты, Джеффри! Их всех следовало бы приговорить к пожизненному тюремному заключению за лжесвидетельство! Они помогают формировать представления легковерного женского сердца – в ранней юности она читает их сладостные увещевания, представляя, что любовь полностью соответствует их учению, будучи божественной и простираясь за пределы земного! А затем бабочку поэзии давит грубый палец жизненной прозы, горечь и гнусность утраты иллюзий!

Я все еще держал ее в объятиях – так потерпевший кораблекрушение цепляется за рангоут, чтобы не погибнуть посреди океана.

– Но Сибил… жена моя… я люблю вас! – выговорил я, и слова застревали у меня в горле от избытка страсти.

– Вы любите меня… Да, я знаю. Но что это за любовь? Она противна вам! Это не любовь поэта – это любовь мужчины, а значит, любовь животная. Так есть, так будет, и так должно быть. Более того, животная страсть вскоре исчерпает себя, и когда вы насытитесь, она умрет – и ничего не останется. Ничего, абсолютно ничего, Джеффри, – только пустые, галантерейные сношения; не сомневаюсь, что мы станем поддерживать их в угоду общественному мнению.

Она высвободилась из моих объятий и направилась к дому.

– Идемте! – поманила меня она кивком прелестной головки, грациозная, словно кошка. – Знаете ли вы, что в Лондоне проживает одна известная леди, выставляющая на продажу свои прелести при помощи монограмм, вплетенных в кружева оконных занавесок, несомненно считая, что так они будут лучше продаваться. Я не настолько плоха! Знаю, вы немало заплатили за меня, но помните, что я все еще ношу лишь те драгоценности, что вы дарили мне, и не хочу даров, кроме тех, которыми вы щедро меня осыпали, и покорно желаю возместить вам эти расходы.

– Сибил, вы губите меня! – вскричал я, терзаемый невероятной мукой. – Неужели вы думаете, что я настолько порочен…

Я осекся, едва не заплакав от отчаяния.

– Вы не можете не быть порочным, – сказала она, пристально глядя мне в глаза, – так как вы – мужчина. Я порочна, поскольку я женщина. Если бы хоть кто-то из нас верил в Бога, быть может, мы бы сумели найти способ жить и любить иначе – кто знает? Но ни в вас, ни во мне нет ни капли веры в того, чье существование стремятся опровергнуть все современные ученые. Нам постоянно твердят, что мы всего лишь животные, и ничего более – так не будем же стыдиться зова плоти! Анимализм и атеизм одобрен наукой и восхваляется прессой, а церковь не в состоянии силой насаждать проповедуемую веру. Идемте, Джеффри, не стойте столбом у этих сосен, как пораженный Парцифаль! Отбросьте терзающую вас совесть так, как выбросили книгу, что я читала, и подумайте о том, что большинство мужчин вроде вас гордятся и радуются, став жертвой развратной женщины, так что поздравьте себя с тем, что такая досталась вам в жены. Кроме того, она широко мыслит, и всегда позволит вам поступать так, как вы считаете нужным, если вы будете обходиться с ней таким же образом. Так уж устроена современная семейная жизнь, во всяком случае, наша, иначе узы брака стали бы совершенно невыносимыми. Идемте!

– Разве можно жить вместе на таких условиях, Сибил?! – проговорил я хрипло, идя рядом с ней по направлению к вилле.

– Конечно, можно! – заверила она меня, зловеще улыбаясь. – Мы можем жить так, как живут другие; нет нужды корчить из себя романтических идиотов и служить примером для других семейных пар – иначе нас будут презирать за наши мучения. Лучше уж быть популярным, чем добродетельным; добродетель себя не оправдывает. Смотрите, а вот и наш забавный официант-немец, сейчас он скажет, что ужин на столе. Придите в себя, Джеффри, ну что за жалкий вид! Не стоит давать слугам повода для сплетен – ведь мы с вами не ссорились!

Я молчал. Мы вошли в дом, поужинали; Сибил воодушевленно болтала, и порой я односложно ей отвечал. После ужина мы, как обычно, направились в освещенный сад у отеля по соседству, чтобы послушать, как играет оркестр. Сибил пользовалась невероятным успехом у постояльцев отеля, и я в мрачном молчании, со все возраставшим удивлением и страхом наблюдал за тем, как она переходит от одной группы своих знакомых к другой и говорит с ними. Она была прекрасной, словно ядовитый цветок, чьи яркие краски и прелесть безупречных форм несут смерть тому, кто сорвет его. Той ночью, сжимая ее в объятиях, чувствуя, как бьется ее сердце в ночи, я ощутил, как во мне волной вздымается неизбывный ужас – я осознал, что мне хочется удавить ее, будто она была вампиром и пила мою кровь, лишая меня сил!

XXVII

Мы закончили наше свадебное путешествие раньше намеченного срока и вернулись в Англию, в Уиллоусмир-Корт, примерно в середине августа. Я тешил себя слабой надеждой, дававшей мне некоторое утешение, что, встретившись с Мэйвис Клэр, моя жена под влиянием милой, веселой девушки, что спокойно жила в своем уютном гнездышке по соседству с нами, смягчится и перестанет безжалостно и с презрением препарировать все благородные идеалы. В Уорвикшире стояла жара – распустились прекрасные розы, и тень пышных дубов и вязов даровала благодатную тень и отдых усталому телу, а мирная прелесть лесов и лугов – покой утомленному разуму. Все же нет во всем свете страны, прекраснее, чем Англия – земли, столь богатой зелеными лесами и благоухающими цветами, и ни в одной другой нет такого множества милых уединенных, романтических уголков. В Италии, столь превозносимой надрывными фиглярами, глупо полагающими, что любая страна лучше, чем их родная, поля засушливы, изжарены беспощадным солнцем; там нет тенистых тропинок, которыми изобилуют наши графства. Итальянцы, словно одержимые, безжалостно вырубают свои леса, и это не только вредит климату, но и заставляет усомниться в прелести этой некогда воспеваемой всеми страны. Тенистого приюта, подобного коттеджу «Лилия» в этом знойном августе, не сыскалось бы во всей Италии. Мэйвис сама следила за своими садами – под ее надзором два садовника неустанно поливали цветы и деревья, и не было ничего милее живописного старомодного домика, увитого розами и жасмином, словно праздничными гирляндами – вокруг сверкала изумрудная зелень лугов, певчие птицы прятались в тени деревьев, и по вечерам била ключом сладкозвучная песнь соловьев. Я хорошо помню тот теплый, безмятежный и спокойный день, когда я повел Сибил на встречу с писательницей, которой она так долго восхищалась. Было так жарко, что в нашем имении не было слышно ни единой птицы, но стоило нам приблизиться к коттеджу «Лилия», мы услышали, как где-