– Может быть, потому, что знает, как вы непохожи на обычных женщин; знает, что у вас нет ничего общего с теми, кто преследует свои низменные цели. Разумеется, он всегда галантен с представительницами нашего пола, но я думаю, нетрудно заметить, что это всего лишь маска, скрывающая чувства совсем иного рода.
– Так значит, вы это заметили, Сибил? – спросил я с легкой улыбкой.
– Только слепой бы не заметил этого, – ответила она. – Однако я не виню его – это делает его лишь еще более интересным и привлекательным.
– Вы с ним добрые друзья? – спросила Мэйвис, взглянув на меня.
– У меня нет друга лучше, чем он, – ответил я немедля. – Я обязан ему столь многим, что никогда не смогу вернуть долг. Даже знакомством с моей женой.
Я ответил ей не раздумывая, но едва у меня вырвались эти слова, разум мой пронзило болезненное воспоминание. Да! Именно ему – именно Лучо я был обязан своим горем, страхом, падением и постыдным союзом с такой женщиной, как Сибил – покуда смерть не разлучит нас! Я чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, как кружится голова, и присел на одно из затейливых кресел, украшавших кабинет Мэйвис. Они вышли в залитый солнцем сад через французское окно; собаки шествовали за ними по пятам. Я наблюдал за ними – моей женой, высокой, величественной, одетой по последней моде, и Мэйвис – маленькой, хрупкой, в тонком белом платье с развевающейся лентой. Одна была чувственной, другая – одухотворенной; одна была низменной и порочной, другая – чистой, исполненной благородства; одна была подобна восхитительному животному, другая – милой и прелестной, словно лесная фея. Сжав кулаки, я с горечью подумал о том, какую ошибку совершил. Безграничное самомнение, всегда бывшее неотъемлемой частью моей натуры, дало мне повод считать, что я мог бы взять в жены Мэйвис Клэр – и я ни на мгновение не задумался о том, что все мои богатства не смогли бы мне помочь, и с тем же успехом я мог бы попытаться достать звезду с неба. Завоевать сердце женщины, что могла читать меня, словно открытую книгу, и никогда бы не опустилась до стяжательства, сойдя со своего духовного трона – нет, никогда, будь я самим королем! Я смотрел на спокойные черты мраморной Афины Паллады, и пустые глазницы богини отвечали мне равнодушием и презрением. Я обвел взглядом комнату – стены украшали мудрые изречения поэтов и философов, напоминавших мне об истинах, известных мне, но не пошедших мне на пользу; наконец я заглянул в уголок, не замеченный мною прежде, где тускло горела маленькая лампа. Над лампой на фоне темно-лиловой бархатной занавески белело распятие из слоновой кости; под ней на серебряной подставке стояли песочные часы, где струился блестящий песок. На этом маленьком алтаре виднелись золотые буквы: «Сейчас самое время!» – слово «сейчас» было крупнее, чем прочие. Очевидно, «Сейчас» было девизом Мэйвис – не теряя времени, работать, молиться, любить, надеяться, благодарить Бога и радоваться жизни, не жалея о прошлом, не заглядывая в будущее, а просто делать то, что должно, веруя, подобно ребенку, и препоручив все божественному провидению. Не находя себе места, я поднялся с кресла – вид распятия странным образом раздражал меня, и я отправился в сад вслед за моей женой и Мэйвис. Они стояли у Атенеума и смотрели на сов – главный филин, по обыкновению, нахохлился, важничая и распустив перья. Заметив меня, Сибил обернулась – лицо ее сияло улыбкой.
– Мисс Клэр весьма категорична в своих убеждениях, Джеффри, – сказала она. – Князю Риманезу не удалось очаровать ее, как остальных людей – на самом деле, она только что призналась мне, что он ей не очень-то нравится.
Мэйвис зарумянилась, но смотрела на меня прямо и бесстрашно.
– Знаю, не следует говорить, что думаешь, – прошептала она несколько беспокойно. – И это один из моих ужаснейших недостатков. Пожалуйста, простите меня, мистер Темпест! Вы говорите, что принц – ваш лучший друг, и уверяю вас, что он очень впечатлил меня, когда я увидела его впервые… Но затем… Немного понаблюдав за ним, я убедилась в том, что он не тот, кем кажется.
– О себе он говорит то же самое, – ответил я, усмехаясь. – Он скрывает некую тайну, и пообещал однажды рассказать мне о ней. Жаль, что он не пришелся вам по душе, мисс Клэр, – ведь вы ему понравились.
– Может быть, когда я снова с ним встречусь, я переменю свое мнение, – тихо сказала Мэйвис. – А сейчас… давайте не будем больше об этом, я чувствую, что с моей стороны было весьма грубо так говорить о том, кого так ценит леди Сибил. Но по какой-то причине я была вынуждена сказать то, что думаю, почти против воли.
Вид у нее был смущенный и огорченный, и чтобы облегчить ее душу и сменить тему, я спросил ее, не работает ли она над каким-нибудь новым романом.
– О да, – ответила она. – Я никогда не стану сидеть сложа руки. Читатели так добры ко мне – едва прочитав одну книгу, они требуют еще, и у меня полно дел.
– А что же критики? – с изрядной долей любопытства спросил я.
Она рассмеялась.
– Мне до них нет ни малейшего дела, разве что когда они в спешке и безо всякого основания пишут обо мне гадости – тогда я, естественно, беру на себя смелость противостоять им, сама или при помощи поверенных. Я не держу зла на критиков, но не позволяю им навязать публике ложное мнение о моих целях и моих книгах. Обычно они очень бедны, и работа у них тяжелая; жить им очень нелегко. Кое-кому из них я негласно сослужила добрую службу. Не так давно мой издатель прислал мне рукопись, автором которой был один из моих злейших врагов-газетчиков, заявив, что мне решать, будет ли она напечатана или нет. Я прочла ее, и хоть она и не была блестяще написана, но оказалась вполне неплохой, так что я отозвалась о ней настолько лестно, насколько это было возможно, и поспособствовала ее скорейшей публикации, настояв на том, чтобы автор ничего не узнал о том, что мой голос оказался решающим. Насколько мне известно, она только что вышла в печать, и я уверена, что книгу ждет успех.
Она остановилась, чтобы сорвать несколько алых дамасских роз, и протянула их Сибил.
– Да, критикам платят очень мало, ужасно мало, – задумчиво продолжила она. – Не стоит ожидать, что они будут писать хвалебные статьи об успешных авторах, когда бедствуют сами – для них такая работа, словно острый нож. Я знаю жену одного из них; я оплатила услуги портного, который шил для нее платье, – она боялась показывать счет мужу. А неделю спустя в газете, где он работает, вышла его разгромная рецензия на мою книгу; кажется, за свои хлопоты он получил целую гинею. Конечно, он ничего не знал о том, что его жене докучает портной, и не узнает – я попросила ее молчать.
– Но почему вы так поступаете? – удивленно спросила Сибил. – Будь я на вашем месте, я бы посоветовала ей обратиться в суд графства с этим счетом!
– Вот как? – И Мэйвис печально улыбнулась. – А я бы не смогла. Вы же знаете, кому принадлежат следующие слова: «Благословляй тех, что проклинают тебя, и делай добро тем, кто тебя ненавидит»? Кроме того, бедняжка была до смерти напугана такими расходами. Жаль видеть, как беспомощно страдают те, кто живет не по средствам – они страдают куда сильнее нищих, часто имеющих больше фунта в день за свои уличные причитания и стенания. Критикам приходится куда хуже, чем уличным попрошайкам – мало кому удается заработать больше фунта в день, и конечно, они считают своими врагами тех писателей, что получают по тридцать-пятьдесят фунтов в неделю. Уверяю вас, мне очень жаль всех критиков – в литературном сообществе их все презирают и платят им меньше всех. И меня никогда не волнует, что они обо мне говорят, за исключением вышеупомянутых случаев, когда это откровенная ложь. Тогда, конечно, мне приходится защищать себя из чувства долга перед читателями. Но, как правило, все рецензии я отдаю Трикси, – она указала на крошечного йоркширского терьера, державшегося у подола ее платья, – и где-то через три минуты от них остаются только клочки бумаги!
Она весело рассмеялась, и Сибил улыбнулась ей, глядя на беззаботную прославленную писательницу с тем же восхищением и удивлением, что и в начале нашей беседы. Мы шли по направлению к калитке – нам пора было уходить.
– Могу я иногда навещать вас и беседовать с вами? – вдруг спросила моя жена милейшим, умоляющим тоном. – Для меня это будет честью!
– Можете приходить днем, когда пожелаете, – с готовностью ответила Мэйвис. – Утро мое посвящено божеству, что главнее, чем красота – труду!
– Вы никогда не работаете по ночам? – спросил я ее.
– Конечно, нет! Я не переворачиваю законы природы с ног на голову – ничего хорошего из этого не выйдет. Ночью нужно спать, и по ночам я предаюсь этому благословенному занятию.
– Но некоторые писатели могут работать только по ночам, – заметил я.
– Можете быть уверены, что в таком случае у них получаются размытые образы и неточные характеры, – сказала Мэйвис. – Я знаю, что кто-то черпает вдохновение в джине, опии и полночных забавах, но в эффективность этих методов я не верю. Утро и свежая голова – вот и все, что нужно, чтобы хорошо поработать. Если, конечно, хочешь написать книгу, что проживет дольше одного сезона.
Она проводила нас до калитки, остановившись под навесом. У ее ног уселся сенбернар; над ее головой цвели розы.
– Так или иначе, труд вам по душе, – сказала Сибил, пристально глядя на нее почти что с завистью. – У вас совершенно счастливый вид.
– Я совершенно счастлива, – ответила она с улыбкой. – Мне совершенно нечего желать, ну разве что умереть так же спокойно, как я жила.
– Пусть этот день наступит нескоро! – искренне воскликнул я.
Взгляд ее кротких, задумчивых глаз встретился с моим.
– Спасибо! – тихо ответила она. – Мне неважно, когда придет этот день, главное, чтобы я была к нему готова.
Она помахала нам рукой на прощание, и мы скрылись за поворотом. Какое-то время мы медленно шли в полном молчании. Наконец, его нарушила Сибил:
– Я понимаю, за что ненавидят Мэйвис Клэр. Боюсь, что и сама начинаю ее ненавидеть!