К середине сентября в Уиллоусмир-Корт прибыл мой сановный гость королевских кровей и провел у меня неделю. Разумеется, ясно, что когда принц Уэльский оказывает кому-то честь своим визитом, право выбора тех, кого он будет там принимать, принадлежит исключительно ему. Так он и поступил; и я оказался в странном положении, будучи обязанным развлекать тех, кого совершенно не знал; тех, кто по сомнительному обычаю «высшей десятки» смотрел на меня лишь как на обладателя миллионов, угождающего их аппетитам. Свое внимание они уделяли Сибил, что благодаря своему происхождению и знакомствам считалась одной из них, а я, хозяин поместья, невольно оказался в тени. Однако моей гордыне льстило то, что я развлекал особу королевской крови, и самоуважения во мне было меньше, чем в отъявленном негодяе – я был рад, что по сто раз в день меня унижали, тревожили и беспокоили «великие» мира сего, свободно расхаживавшие по моим владениям и пользовавшиеся всей роскошью моего гостеприимства. Многие считают, что развлекать аристократов почетно; я же, напротив, полагаю, что это не только унизительно для независимого мужчины, но и невероятно скучно. Эти высокородные субъекты с большими связями большей частью невежественны и лишены живости ума – они неспособны поддерживать беседу, из разговора с ними ничего не почерпнуть. Это скучная публика с раздутым самомнением, ожидающая, что везде, где бы они ни появились, их ждет приятное и беззаботное времяпрепровождение. Из всех гостей, посетивших Уиллоусмир, приятно было угождать одному лишь принцу Уэльскому – страдая от бесчисленных оскорблений, причиняемых другими гостями, я был рад уделить ему внимание, пусть даже ненадолго, так как манеры его всегда отличались деликатностью и любезностью, что является наилучшим свойством истинного джентльмена, будь он принцем или крестьянином. Из дружелюбия однажды он направился с визитом к Мэйвис Клэр и вернулся в весьма добром расположении духа, какое-то время говоря только об авторе «Противоречий» и о ее успехах на литературном поприще. Я попросил Мэйвис присоединиться к нам еще до того, как приехал принц, будучи уверенным в том, что она не откажется быть в числе представленных ему гостей – но она не приняла моего предложения, искренне попросив меня не настаивать на этом.
– Принц мне нравится, – сказала она. – Он нравится всем, кто его знает, но мне не всегда по нраву те, кто его окружает, уж простите мне мою искренность! Принц Уэльский – светский магнит, притягивающий всех, кто не умом, так богатством способен протолкнуться в его свиту. Я же не любительница толкаться и желаю находиться в обществе случайных людей. Можете считать это проявлением моей неправедной гордыни, или строптивости, как скажут наши американские собратья. Но уверяю вас, мистер Темпест, что больше всего, даже больше, чем свои успехи в литературе, я ценю свою независимость и не хочу, чтобы у кого-то даже по ошибке возникла мысль о том, что я только и жду, чтобы смешаться с толпой лицемеров и приспособленцев, только и ждущих возможности воспользоваться добродушием принца.
И поступив согласно собственным намерениям, она оставалась в уединении в своем цветущем зеленом гнездышке всю неделю, пока в моем доме шло веселье, вследствие чего, как я уже упоминал, принц в сопровождении своего конюха просто взял и отправился к ней в гости, где, насколько я могу судить, с удовольствием наблюдал за кормежкой «рецензентов» и их распрями.
Как бы мы ни желали видеть принца Риманеза, он не явился. Мы получили от него телеграмму с извинениями из Парижа; к ней прилагалось написанное в свойственной ему манере письмо, гласившее:
«Мой дорогой Темпест!
Вы весьма любезно включили меня, своего старого друга, в список приглашенных на встречу с его королевским высочеством, и мне лишь остается надеяться, что вы не сочтете за грубость мой отказ. Мне до смерти надоели королевские особы – за всю свою жизнь я столько их повстречал, что их общество мне наскучило. Положение их неизменно со времен славного Соломона и до нашей благословенной эпохи королевы Виктории. Хочется каких-то перемен; во всяком случае, так хочу я. Единственным из монархов, пленявшим мой ум, был Ричард Львиное Сердце – было в нем нечто незаурядное и поразительное, и с ним было бы интересно побеседовать. И Карл Великий, как выразился бы современный вульгарный юнец, был «весьма недурен». Что же до остальных – un fico[18]! Много говорится о ее величестве Елизавете – настоящей ведьме, стерве и к тому же кровожадной – главным достижением ее правления был Шекспир, ведь по воле его мысли плясали, как марионетки, и короли и королевы. Хотя бы этим я похож на него. Вам придется похлопотать, чтобы развлечь ваших гостей – я полагаю, что они перепробовали все на свете, и остались недовольны, и сожалею, что не могу предложить вам ничего нового. Ее светлость герцогиня Рэпидрайдер обожает, когда четверо крепких, благородных и благоразумных джентльменов перед сном подбрасывают ее вверх на столовой скатерти – положение не позволяет ей появляться на сцене мюзик-холла, а эта невинная безвредная детская забава дает ей возможность продемонстрировать свои ножки – она резонно считает их слишком изящными, чтобы прятать их под платьями. Вижу в вашем списке леди Баунсер, любительницу жульничать в карточных играх – на вашем месте я бы посодействовал ей, так как оплатить счета своего портного она сможет, лишь выиграв некую сумму в Уиллоусмире; она запомнит это, и дружба с ней принесет вам пользу в обществе. Достопочтенная мисс Фицгэндер, славящаяся своей добродетельностью, в силу определенных причин жаждет выйти замуж за лорда Нудлса, и если вам удастся обстряпать это дельце, пока ее мать не вернется из официальной поездки в Шотландию, вы окажете ей добрую услугу и позволите избежать светского скандала. Чтобы скоротать досуг мужчин, я предлагаю стрельбу, азартные игры и неограниченный доступ к сигарам. Принца вам особо развлекать не придется – он достаточно умен, чтобы самому находить себе занятие по вкусу среди сумасбродов и лицемеров в своем окружении, не присоединяясь к их жалким увеселениям. Он крайне наблюдателен, и должно быть, получает бесконечное удовольствие, изучая людей и их повадки, что делает его достойным претендентом даже на английский трон. Я говорю «даже», так как пока не перевернулись великие песочные часы времени, этот трон – величайший из земных. Принц все видит, все понимает и втихую презрительно смеется над выходками герцогини Рэпидрайдер, причудами леди Баунсер и притворной скромностью нервной добродетельной мисс Фицгэндер. Больше всего он оценит отсутствие всяческого раболепия, искренность манер, ненавязчивую гостеприимность, простоту речи и полную непринужденность. Запомните это, и быть может, мой совет вам пригодится. Из всех особ королевской крови, что в данный момент находятся на этой жалкой планете, больше всего я уважаю принца Уэльского, и именно по этой причине я не намереваюсь докучать ему своим обществом. Я прибуду в Уиллоусмир, когда ваш «королевский» прием закончится. Выражаю свое почтение вашей прекрасной супруге, леди Сибил, и поверьте, что я ваш, пока вы этого желаете.
Лучо Риманез».
Письмо рассмешило меня, и я показал его жене, но она не смеялась. Она прочла его так внимательно, что это слегка удивило меня, и когда отложила его, в ее глазах я заметил странный отблеск боли.
– Как он всех нас презирает! – проговорила она. – Какое пренебрежение кроется за каждым его словом! Разве вы этого не видите?
– Он всегда был циником, – безразлично ответил я. – Ничего другого я от него не жду.
– Ему известны привычки некоторых женщин, что прибыли сюда, – задумчиво продолжала она. – Он как будто читает их мысли и намерения на расстоянии.
Она нахмурилась, и некоторое время пребывала в мрачных раздумьях. Я не стал продолжать разговор, будучи слишком занятым приготовлениями к прибытию принца, чтобы заботиться о чем-то еще.
И как я уже упоминал, явился принц, один из любезнейших людей, с достоинством выдержавший все предусмотренные планом развлечения для его особы, и отбыл, учтиво поблагодарив за оказанное гостеприимство, оставив нас, как часто бывало и с другими, очарованными его благодушием, которое ничто не поколебало. Когда он покинул имение, и вся компания разъехалась, мы с женой снова остались вдвоем, и дом погрузился в тишину и запустение, словно предчувствуя надвигающуюся беду. Сибил тоже ощущала это, и хотя ни один из нас не делился друг с другом своими переживаниями, я видел, что она так же подавлена, как и я. Она чаще стала навещать прилежную светловолосую хозяйку коттеджа «Лилия», и мне казалось, что нрав ее смягчался – ее голос звучал тише, ее взгляд был задумчивым и нежным. Как-то вечером она сказала мне:
– Джеффри, я думала о том, что, может быть, в жизни все-таки есть нечто хорошее – если бы я только могла понять, что, и жить так. Но вы последний из тех, кто может мне в этом помочь.
Я сидел в кресле у открытого окна и курил, и взглянул на нее удивленно и с долей негодования.
– О чем вы, Сибил? Вы, конечно, знаете, что я всегда желаю видеть вас с лучшей стороны – многие из ваших идей мне отвратительны…
– Прекратите! – отрезала она, сверкнув глазами. – Говорите, мои идеи внушают вам отвращение? И что же вы, мой муж, сделали, чтобы это изменить? Разве вас не одолевают те же животные страсти? Разве вы не предаетесь им так же охотно? Какой пример вы подаете мне день ото дня? Вы здесь хозяин, вы властвуете здесь высокомерно, как позволяет вам ваше богатство – объедаетесь, напиваетесь и спите, и развлекаете своих знакомых, поражая их роскошью, в которой купаетесь; вы читаете, курите, стреляете и катаетесь на лошади, вот и все – вы самый обыкновенный человек, в вас нет ничего выдающегося. И вас заботит, что со мной не так? Вы терпеливо, с великой любовью пытаетесь привить мне иные ценности, благороднее тех, что я сознательно или бессознательно впитала? Вы пытаетесь привести меня, грешную, обуреваемую страстями, заблудшую женщину к моей мечте – светлой мечте о вере и надежде, что способна подарить мне покой?