Я ослабил хватку, она усилием воли овладела собой и посмотрела на меня холодными бесчувственными глазами.
– Зачем ты женился на мне? – спросила она. – Ради меня или ради себя самого?
Я молчал, задыхаясь от гнева и боли, не в силах говорить. Все, что я мог сделать, это протянуть руку Лучо, который пожал ее сердечно и сочувственно. И… мне показалось, что он улыбнулся!
– Было ли это потому, что ты хотел сделать меня счастливой из чистой любви ко мне? – продолжала Сибил. – Или потому, что ты хотел придать достоинства своему собственному положению, женившись на дочери графа? Твои мотивы не были бескорыстными – ты выбрал меня просто потому, что я была красавицей, на которую глазели и о которой говорили лондонские мужчины, – и потому, что женитьба на мне давала тебе определенный престиж, точно так же, как ты завоевал расположение принца, став владельцем скакуна, победителя дерби. Я честно рассказала тебе, кем я была до нашего брака, – это никак не повлияло на твое тщеславие и эгоизм. Я никогда не любила тебя, я не могла любить тебя, и я говорила тебе об этом. Ты говоришь, что слышал все, что произошло между мной и Лучо, – следовательно, ты знаешь, почему я вышла за тебя замуж. Я смело говорю это тебе в лицо – это было сделано для того, чтобы я могла стать любовницей твоего близкого друга. То, что ты притворяешься, что шокирован этим, абсурдно; это обычное положение вещей во Франции и становится столь же распространенным явлением в Англии. О морали всегда говорили, что мужчинам она ни к чему, – она становится столь же ненужной и для женщин!
Я уставился на нее, пораженный бойкостью ее речи и холодным убедительным тоном, сменившим недавнюю исступленную страстность.
– Тебе стоит почитать романы «нового времени», – продолжала она, и насмешливая улыбка озарила ее бледное лицо, – да и вообще всю «новую» литературу в целом, чтобы убедиться, что твои представления о семейной добродетели совершенно устарели. И мужчины, и женщины, согласно некоторым признанным писателям нашего времени, имеют равную свободу любить, когда захотят и где смогут. Полигамная чистота – вот новое кредо! Такая любовь, на самом деле, как нас учат, и есть единственный «священный» союз. Если ты хочешь помешать этому движению и вернуться к старомодным типам скромной девушки и непорочной матроны, ты должен приговорить всех «новых» писателей, склонных к наживе, к пожизненной каторге и ввести государственную цензуру современной прессы. При нынешнем положении дел твоя позиция оскорбленного мужа не только нелепа, но и старомодна. Уверяю тебя, я не испытываю ни малейших угрызений совести, говоря, что люблю Лучо – любая женщина могла бы гордиться тем, что любит его, он, однако, не хочет или не может любить меня, – меж нами разразился скандал, и ты довершил драматический эффект, став его свидетелем, – слова здесь излишни, с этим уже ничего не поделать. Я не думаю, что ты можешь развестись со мной, но если можешь, то разводись – я не стану оправдываться.
Она повернулась, как будто собираясь уйти, я все еще тупо смотрел на нее, не находя слов, чтобы вынести ее бесстыдство, когда голос Лучо, исполненный серьезной и успокаивающей учтивости, прервал меня:
– Положение крайне болезненное и удручающее, – сказал он, и странная полуциничная, полупрезрительная улыбка все еще играла на его губах, – но я должен решительно протестовать против идеи развода, не только ради леди, но и ради себя самого. Я совершенно невиновен в том, случилось!
– Невиновны! – воскликнул я, снова стиснув его руку. – Вы само благородство, Лучо! Самый верный друг, какой когда-либо был у человека. Я благодарю вас за ваше мужество, за прямоту и честность ваших слов. Я слышал все, что вы сказали! Ничто, ничто не могло возобладать над этой заблудшей женщиной, заставив осознать ее возмутительное поведение, ее неверность…
– Простите меня! – деликатно перебил он. – Леди Сибил едва ли можно назвать неверной, Джеффри. Она страдает от… назовем это небольшим нервным расстройством! В мыслях она может быть виновна в неверности, но общество не знает этого, – а на деле она чиста, – чиста, как свежевыпавший снег, и так будет относиться к ней общество, само по себе безупречное!
Его глаза заблестели, я встретил его холодный насмешливый взгляд.
– Вы думаете о том же, о чем думаю я, Лучо, – хрипло сказал я. – Вы тоже чувствуете, что порочные мысли жены так же омерзительны, как и ее порочный поступок. Нет никакого оправдания, ничего, что смягчило бы боль от такой жестокой и отвратительной неблагодарности.
– Разве, – и голос мой невольно повысился, когда я снова с яростью обратился к Сибил, – разве я не освободил тебя и твою семью от тяжелого бремени бедности и долгов? Я тебя чем-нибудь обидел? Разве ты не осыпана драгоценностями? Разве ты не живешь в большей роскоши и вольности, чем сама королева? И разве ты не в долгу передо мной, по крайней мере, в какой-то степени?
– Я тебе ничего не должна! – с вызовом ответила она. – Я дала тебе то, за что ты заплатил – мою красоту и мое положение в обществе. Это была честная сделка!
– Как дорого, как горько она мне обошлась! – вскричал я в ответ.
– Может быть, и так. Но на таких условиях заключил ее ты, а не я. Ты волен покончить с этим, когда тебе заблагорассудится, – закон…
– В этом случае закон не даст вам свободы, – вмешался Лучо с какой-то насмешливой вежливостью. – Развод через суд на основании несовместимости характеров, конечно, был бы возможен… но разве вы не пожалеете об этом? Удача не благоволит леди в ее вкусах, вот и все! – она выбрала меня в качестве дамского угодника, и я отказался от этого предложения, следовательно, нам ничего не остается, кроме как забыть этот неприятный инцидент и попытаться в будущем жить во взаимопонимании.
– Неужели ты думаешь, – сказала моя жена, подходя с гордо вскинутой головой и презрительно указывая на меня, – неужели ты думаешь, что я буду жить с ним после того, что он видел и слышал сегодня ночью? За кого ты меня принимаешь?!
– За весьма очаровательную даму, склонную к поспешным порывам и неразумным суждениям, – ответил Лучо с саркастической галантностью. – Леди Сибил, вы нелогичны, как и большинство представительниц вашего пола. Вы не добьетесь ничего хорошего, затягивая эту сцену, весьма неприятную и мучительную для нас, несчастных мужчин. Вы же знаете, как мы ненавидим скандалы! Прошу вас, молю вас удалиться! Исполните свой долг перед мужем; молитесь небесам, чтобы он забыл ваш полночный бред и списал его на проявление странной болезни, а не на злой умысел.
Вместо ответа она направилась к нему, протягивая руки в дикой мольбе.
– Лучо! – воскликнула она. – Лучо, любимый! Спокойной ночи! До свидания!
Я встал между ним и ее приближающейся фигурой.
– Прямо у меня перед носом! – воскликнул я. – О, гнусная женщина! Неужели тебе не стыдно?
– Ничуть! – отвечала она с безумной улыбкой. – Я преклоняюсь в своей любви к столь царственному и достойному мужчине! Посмотри на него! А потом посмотри на себя в ближайшее зеркало, в котором отражается убогая, ничтожная пародия на мужчину! Как, даже будучи таким себялюбцем, ты мог считать возможным, чтобы женщина полюбила тебя, когда он был рядом! Отойди от света! Ты заслоняешь мне бога!
Когда она произносила эти безумные слова, вид у нее был настолько странный и неземной, что в полнейшем оцепенении я машинально сделал так, как она просила и отошел в сторону. Она пристально посмотрела на меня.
– С тобой я тоже могу попрощаться, – заметила она, – потому что я никогда больше не стану жить с тобой.
– Как и я с тобой! – яростно воскликнул я.
– «И я с тобой, и я с тобой!» – повторила она, будто ребенок, повторяющий урок. – Конечно, нет! Если я не буду жить с тобой, ты не сможешь жить со мной! Она нестройно рассмеялась; затем снова обратила взгляд, полный мольбы, на Лучо.
– До свидания! – сказала она.
Он посмотрел на нее странно и пристально, но не произнес ни слова в ответ. Его глаза холодно блеснули в лунном свете, как острая сталь, и он улыбнулся. Она смотрела на него с таким страстным вниманием, что, казалось, магнетизмом своего взгляда стремилась втянуть в себя саму его душу, но он стоял неподвижно, словно статуя, полная утонченного презрения и интеллектуального самоподавления. Моя едва сдерживаемая ярость снова вырвалась наружу при виде ее немого томления, и я разразился презрительным смехом.
– Клянусь небесами, настоящая новая Венера и смятенный Адонис! – вскричал я отчаянно. – Здесь не хватает поэта, чтобы увековечить столь трогательную сцену! Иди же… иди! – И я гневным жестом отослал ее прочь. – Прочь, если не хочешь, чтобы я тебя убил! Уходи с гордым сознанием того, что ты сотворила все то зло и разорение, что наиболее дороги сердцу женщины, – ты испортила мне жизнь и опорочила мое имя, – ты больше ничего не можешь сделать, – ты восторжествовала, женщина! Уходи! Молю Бога, чтобы я никогда больше не увидел твоего лица! Молю Бога, чтобы я был избавлен от несчастья быть твоим мужем!
Она не обратила никакого внимания на мои слова, но не сводила глаз с Лучо. Медленно отступая, она, казалось, скорее чувствовала, чем видела свой путь к винтовой лестнице, и там, повернувшись, начала подниматься. На полпути она остановилась – оглянулась и снова полностью повернулась к нам лицом, – с диким, порочным восторгом на лице она посылала воздушные поцелуи Лучо, улыбаясь, как призрак из снов, – затем она пошла вперед и вверх, шаг за шагом, пока не исчезла последняя белая складка ее платья, и мы двое – мой друг и я – остались одни.
Мы молча стояли лицом друг к другу, я встретил взгляд его мрачных глаз, и мне показалось, что я прочел в них бесконечное сострадание! Затем, пока я все еще смотрел на него, что-то, казалось, сдавило мне горло и остановило дыхание, – его смуглое и красивое лицо, как мне показалось, внезапно осветилось мрачным пламенем, огненный венец, казалось, дрожал над его бровями, лунный свет отливал кроваво-красным, а в моих ушах стоял шум, смешанный с громом и музыкой, как будто на безмолвном органе в конце галереи заиграли невидимые руки; борясь с этим обманчивым наваждением, я невольно протянул к нему руки…