– О, вы думали о Мэйвис Клэр, не так ли? – заметил он, бросив на меня быстрый взгляд. – Но она была бы непростой добычей для любого мужчины. Она не стремится выйти замуж, и о ней не забывают, поскольку весь мир заботится о ней.
– Это своего рода безличная любовь, – ответил я. – Это не дает ей защиты, в которой нуждается такая женщина и которую она должна получить.
– Вы хотите стать ее любовником? – спросил он с легкой улыбкой. – Боюсь, у вас нет ни единого шанса.
– Я! Ее любовником! Боже милостивый! – воскликнул я, и кровь горячо прилила к моему лицу при одной лишь мысли об этом. – Что за нечестивая идея!
– Вы правы, это непристойно, – согласился он, все еще улыбаясь. – Это все равно, как если бы я предложил вам украсть чашу для причастия из церкви, с той лишь разницей, что с чашей вам, возможно, удастся сбежать, потому что это собственность одной только церкви, но вам никогда не удастся завоевать Мэйвис Клэр, поскольку она принадлежит Богу. Вам известно, что на этот счет говорил Мильтон:
Так Небесам святая чистота
Мила, что душу искреннюю встретив,
Сонм ангелов в ливреях служит ей,
Прочь все греховное гоня и муки,
И в ясном сне, в торжественном виденьи
Поведает ей тайны, для глухих
Неслышимые, и от тех бесед
На тело ее свет святой падет,
Храм разума, что чист и незапятнан,
Плоть духом напитает постепенно,
Покуда не дарует ей бессмертье!
Он процитировал эти строки тихо и с невероятной серьезностью.
– Это то, что вы видите в Мэйвис Клэр, – продолжил он, – тот «свет святой на теле», что «плоть духом напитает постепенно» и делает ее красивой без того, что похотливые мужчины зовут красотой.
Я нетерпеливо пошевелился и взглянул в окно, возле которого мы сидели, на желтую гладь текущей внизу Темзы.
– Красота, согласно обычным человеческим стандартам, – продолжал Лучо, – означает просто хорошую плоть, и ничего больше. Мясо, красиво уложенное и круглящееся на всегда уродливом скелете под ним – плоть, изысканно окрашенная и мягкая на ощупь, без шрамов или пятен. Ее избыток в нужных местах. Это самый скоропортящийся товар: болезнь портит его, суровый климат портит его, возраст морщит его, смерть разрушает его, но это все, что большинство мужчин ищут в своих сделках с прекрасным полом. Самый отъявленный шестидесятилетний повеса, что когда-либо бодро прогуливался по Пикадилли, притворяясь тридцатилетним, ожидает, словно Шейлок, своего «фунта» или нескольких фунтов юной плоти. Это желание не является ни утонченным, ни интеллектуальным, но оно есть, и исключительно по этой причине «дамочки» мюзик-холла становятся негодной частью и будущими матерями аристократии.
– Дамочкам из мюзик-холла не вымарать то, что уже испорчено! – сказал я в ответ.
– Верно! – Взгляд его был добрым и сочувствующим. – Давайте спишем все это зло на «новую» беллетристику!
Покончив с завтраком, мы встали и, покинув «Савой», отправились к Артуру. Здесь мы заняли тихий уголок и начали говорить о наших планах на будущее. Мне потребовалось очень мало времени, чтобы принять решение, – все уголки мира были для меня одинаковы, и мне было действительно безразлично, куда отправиться. Тем не менее всегда есть что-то соблазнительное и завораживающее в идее в первую очередь отправиться в Египет, и я охотно согласился сопровождать Лучо туда и остаться там на зиму.
– Мы будем избегать общества, – сказал он. – Благовоспитанные, хорошо образованные пижоны, что швыряют бутылки из-под шампанского в Сфинкса и считают ослиные бега «сногсшибательным развлечением», не заслуживают чести быть в нашей компании. В Каире полно таких франтов, поэтому мы там не останемся. На Старом Ниле много достопримечательностей, а ленивая роскошь дахабии успокоит ваши перенапряженные нервы. Я предлагаю нам покинуть Англию в течение недели.
Я согласился, и пока он подходил к столу и писал несколько писем, готовясь к нашему путешествию, я просмотрел сегодняшние газеты. Читать в них было нечего, поскольку, хотя все мировые новости просачиваются в Великобританию по послушно пульсирующим электрическим проводам, каждый редактор каждой грошовой газетенки, завидуя любому другому редактору любой другой грошовой газетенки, допускает в свои колонки только то, что соответствует его убеждениям или его вкусу, и интересы общественности в целом едва ли принимаются во внимание. Бедная, одураченная, терпеливая публика! Неудивительно, что она начинает думать, что полпенни, потраченные на газету, которая покупается только для того, чтобы быть выброшенной, достаточно, и более чем достаточно. Я все еще поглядывал вверх и вниз на массивные колонны американизированной «Пэлл Мэлл Газетт», и Лучо все еще писал, когда вошел мальчик-посыльный с телеграммой.
– Мистер Темпест?
– Да. – И я схватил желтый конверт, разорвал его и прочел несколько слов, содержащихся в нем, почти ничего не понимая. Прочел же я следующее:
«Возвращайтесь немедленно. Случилось нечто тревожное. Боюсь что-либо предпринимать без вас. Мэйвис Клэр».
Странный холодок пробежал по поему телу, – телеграмма выпала из моих рук на стол. Лучо взял ее и взглянул на нее. Затем, пристально посмотрев на меня, он сказал:
– Конечно, вы должны ехать. Вы можете успеть на поезд в четыре сорок, если возьмете кэб.
– А вы? – пробормотал я. У меня пересохло в горле, и я едва мог говорить.
– Я останусь в «Гранд-отеле» и буду ждать новостей. Не медлите ни минуты, – мисс Клэр не взяла бы на себя смелость отправить эту телеграмму без серьезной причины.
– Как вы считаете… как вы думаете, что случилось?
Он остановил меня легким повелительным жестом.
– Я ничего не думаю… я ничего не предполагаю. Я лишь настоятельно призываю вас отправляться немедленно. Идемте!
И почти прежде, чем я осознал это, он повел меня за собой в холл клуба, где помог мне надеть пальто, дал шляпу и послал за кэбом, чтобы отвезти меня на железнодорожную станцию. Мы едва попрощались – ошеломленный внезапностью неожиданного вызова обратно в дом, покинутый мной утром, как мне казалось, навсегда, я едва сознавал, что делаю и куда направляюсь, пока не оказался один в поезде, возвращающемся в Уорвикшир так быстро, как только мог нести меня пар, во мраке сгущающихся сумерек вокруг, и в сердце моем царил такой страх и ужас, что я не осмеливался ни думать о них, ни давать им определение. Что «тревожного» могло случиться? Как вышло, что Мэйвис Клэр отправила мне телеграмму? Эти и другие бесконечные вопросы мучили мой разум, и я боялся думать об ответе на любой из них. Когда я прибыл на знакомую станцию, там меня никто не ждал, поэтому я нанял экипаж, и меня отвезли к моему собственному дому как раз в тот момент, когда короткий вечер сменился ночью. Беспокойно, как блуждающая в муках душа, вздыхал тихий осенний ветер среди деревьев – ни одна звезда не сияла в черной бездне неба. Лишь только экипаж остановился, с крыльца мне навстречу вышла стройная фигура в белом – то была Мэйвис, ее ангельское личико было серьезным и бледным от волнения.
– Наконец-то, это вы! – сказала она дрожащим голосом. – Слава богу, вы приехали!
Я крепко стиснул ее руки.
– Что случилось? – заговорил было я. Затем, оглядевшись, я увидел, что холл полон охваченных паникой слуг; некоторые из них вышли вперед, смущенно бормоча что-то о том, что они напуганы и не знают, что делать. Я жестом отослал их назад и снова повернулся к Мэйвис Клэр.
– Скорее скажите мне, что не так?
– Мы опасаемся, что с леди Сибил что-то случилось, – сразу же ответила она. – Ее комнаты заперты, и мы не можем до нее достучаться. Ее горничная встревожилась и побежала ко мне домой, чтобы спросить, что можно предпринять. – Я сразу же пришла, и стучалась, и звала ее, но не получила никакого ответа. Вы знаете, что окна слишком высоки, чтобы дотянуться до них с земли, – в помещении нет лестницы, достаточно длинной для этого, и никто не может взобраться на ту сторону здания. Я умоляла кого-нибудь из слуг выломать дверь силой, но они не захотели, все они были напуганы, а мне не хотелось действовать под свою ответственность, поэтому я телеграфировала вам…
Я отскочил от нее прежде, чем она закончила говорить, и сразу же поспешил наверх, за дверь приемной, что вела в роскошные комнаты моей жены, где остановился, задыхаясь.
– Сибил! – крикнул я ей.
Не было слышно ни звука. Мэйвис последовала за мной и стояла рядом, слегка дрожа. Двое или трое слуг тоже поднялись по лестнице и, вцепившись в перила, нервно прислушивались.
– Сибил! – прокричал я еще раз. По-прежнему абсолютная тишина. Я повернулся к ожидающим и встревоженным слугам с напускным спокойствием. – Леди Сибил, вероятно, вообще нет в ее комнатах, – сказал я им. – Возможно, она вышла незамеченной. У этой двери в приемную пружинный замок – он может легко и быстро захлопнуться из-за малейшей случайности. Принесите крепкий молоток, или лом, или что-нибудь, что поможет его вскрыть, – если бы у вас хватило ума, вы бы послушались мисс Клэр и сделали это пару часов назад.
И я ждал с вынужденным спокойствием, пока мои инструкции выполнялись настолько быстро, насколько это было возможно. Появились двое слуг с необходимыми инструментами, и очень скоро дом огласился грохотом – в массивную дубовую дверь некоторое время безуспешно наносили удар за ударом – пружинный замок не поддавался, прочные петли тоже не поддавались. Однако вскоре, после десяти минут напряженной работы, одна из изящно вырезанных панелей была разбита, затем другая, и, перепрыгивая через обломки, я бросился через приемную в будуар, затем остановился, прислушиваясь, и снова позвал: «Сибил!» Никто не последовал за мной – какой-то неопределимый инстинкт, какой-то безымянный страх удерживал и слуг, и Мэйвис Клэр. Я был один… и в полной темноте. Ощупью, с бешено колотящимся сердцем, я искал на стене кнопку из слоновой кости, которая при нажатии зажгла бы в комнатах электрический свет, но почему-то не мог ее найти. Моя рука соприкасалась с различными знакомыми вещами, которые я узнал на ощупь, – редкими предметами фарфора, бронзой, вазами, картинами, дорогими безделушками, которыми, как я знал, были набиты этих комнаты с расточительной роскошью и пренебрежением к затратам, подобающими распутной восточной императрице старых времен. Осторожно нащупывая путь, я вздрогнул от ужаса, увидев, как мне показалось, внезапно возникшую на фоне темноты вы