сокую фигуру, – белая, призрачная и светящаяся фигура, которая, пока я в ужасе смотрел на нее, подняла бледную руку и, полная презрения и угрозы, указала мне вперед. Охваченный ужасом перед этим видением или галлюцинацией, я споткнулся о тяжелые ниспадающие складки бархатной портьеры и понял, что прошел из будуара в соседнюю спальню. Я снова остановился, крикнув: «Сибил!» – но моему голосу едва хватило силы возвыситься до шепота. Каким бы легкомысленным и сбитым с толку я ни был, я вспомнил, что выключатель в этой комнате был сбоку от туалетного столика, и поспешно шагнул в том направлении, как вдруг в густом мраке я коснулся чего-то липкого и холодного, похожего на мертвую плоть, и задел одежду, источавшую слабый аромат и зашуршавшую от моего прикосновения, словно шелк. Это встревожило меня сильнее, чем привидение, которое, как мне показалось, я только что видел, – я с содроганием отпрянул к стене, – и при этом мои пальцы непроизвольно сомкнулись на полированной кнопке из слоновой кости, которая, подобно волшебному талисману современной цивилизации, излучает свет по желанию владельца. Со страхом я нажал на нее, – свет пробился сквозь розовые раковины, которые затеняли ее ослепительную чистоту, и показал мне, где я стоял… на расстоянии вытянутой руки от странного, неподвижного белого создания, что сидело, уставившись на себя в обрамленное серебром зеркало широко открытыми, неподвижными, остекленевшими глазами.
– Сибил! – вырвалось у меня. – Моя жена!.. – но слова застряли у меня в горле. Неужели это действительно была моя жена? – Эта застывшая статуя женщины, так пристально наблюдающая за своим собственным бесстрастным отражением! Я смотрел на нее с удивлением, с сомнением, словно она была какой-то незнакомкой. Потребовалось немного времени, чтобы я успел узнать ее черты и бронзово-золотые длинные волосы, свободно ниспадающие на ее тело пышными волнами… ее левая рука безвольно свисала с подлокотника кресла, где, словно на троне, она восседала, подобно резной богине из слоновой кости. Весь дрожа, я медленно и неохотно подошел ближе и взял ее за руку. Холодная, как лед, она лежала в моей руке, словно восковая копия самой себя; она сверкала драгоценными камнями, и я изучал каждое кольцо на нем со странным, туповатым упорством, как человек, ищущий ключ к опознанию. Эта крупная бирюза в бриллиантовой оправе была свадебным подарком герцогини, этот опал ей подарил отец – блестящий круг из сапфиров и бриллиантов, венчающий ее обручальное кольцо, был моим подарком, – этот рубин, кажется, был мне знаком, – надо же! какая масса сверкающих драгоценностей растрачена впустую ради столь хрупкой глины! Я вгляделся в ее лицо, – потом в отражение этого лица в зеркале, – и снова пришел в замешательство, – неужели, неужели это все-таки Сибил? Сибил была прекрасна, – но на этих мертвых полуоткрытых синих губах застыла дьявольская улыбка, и безумный ужас отражался в ее глазах! Внезапно в моем напряженном мозгу, казалось, что-то оборвалось, он поддался, – уронив холодные пальцы, что я сжимал в своей руке, я громко вскричал:
– Мэйвис! Мэйвис Клэр!
Через мгновение она была со мной, – бросив один лишь взгляд, она все поняла.
Упав на колени рядом с мертвой женщиной, она разразилась неистовыми рыданиями.
– О, бедная девочка! – воскликнула она. – О, бедная, несчастная, заблудшая девочка!
Я мрачно уставился на нее. Мне показалось весьма странным, что она оплакивает чужое горе. В моем мозгу вспыхнул пожар, в мыслях царила неразбериха, я смотрел на свою мертвую жену с застывшим взглядом и злобной улыбкой, сидевшую прямо, одетую в насмешливо сверкавший розовый шелковый пеньюар, украшенный старинными кружевами, по самой дорогой парижской моде, – затем на живое, искреннее создание с нежной душой, чей гений прославил ее на весь мир; она стояла на коленях, рыдая над окоченевшей рукой, на которой насмешливо блестело столько редких драгоценных камней, – и во мне поднялся импульс, более сильный, чем я сам, двигающий меня к словам неистовым и сумбурным.
– Встаньте, Мэйвис! – закричал я. – Не становитесь на колени! Уходите прочь из этой комнаты – с глаз моих долой! Вы не знаете, кем она была – эта женщина, на которой я женился, – я считал ее ангелом, но она была исчадием ада, – да, Мэйвис, исчадием ада! Взгляните, как она смотрит на собственное отражение в зеркале, – вы не посмеете назвать ее красивой – не сейчас! Видите ли, она улыбается – точно так же, как улыбалась прошлой ночью, когда… о, вы ничего не знаете о прошлой ночи! Уходите же, говорю вам! – и я почти в ярости топнул ногой. – Этот воздух нечист, он отравит вас! Ароматов Парижа и миазмов смерти, смешанных воедино, достаточно, чтобы породить эпидемию! Идите же скорее, – сообщите всем в доме, что их хозяйка мертва, – опустите шторы, – проявите все внешние признаки приличествующего моде горя, – и я захохотал, как безумец. – Скажите слугам, что они могут рассчитывать на роскошную панихиду, ибо все, что могут сделать деньги, будет сделано в знак уважения к царственной Смерти! Пусть все в этом доме едят и пьют столько, сколько смогут или захотят, – и спят, или спленичают, как подобает слугам, о катафалках, могилах и внезапных несчастьях, но пусть меня оставят в покое, – наедине с ней – нам есть что сказать друг другу!
Бледная и дрожащая, Мэйвис поднялась и стояла, глядя на меня со страхом и жалостью.
– Наедине? – запинаясь, спросила она. – Вы не в том состоянии, чтобы остаться с ней наедине.
– Да, я не гожусь для этого, но так надо, – поспешно и резко возразил я. – Мы с этой женщиной любили друг друга, как подобает животным, и поженились или, скорее, совокупились подобным образом, хотя архиепископ благословил нас и призвал Небеса засвидетельствовать ее святость! И все же мы расстались плохими друзьями, – и хотя она мертва, я решил провести с ней ночь, ее молчание многому меня научит. Завтра могила и могильщики могут забрать ее, но этой ночью она моя.
Милые глаза девушки наполнились слезами.
– О, вы не в себе, вы не понимаете, что говорите! – пробормотала она. – Вы даже не пытаетесь выяснить, как она умерла!
– Об этом нетрудно догадаться, – быстро ответил я и взял маленький темный флакон, помеченный надписью «Яд», уже замеченный мною на туалетном столике. – Он открыт и пуст. Что было в нем, я не знаю, – но, конечно, должно быть проведено расследование, людям должно быть позволено заработать деньги на опрометчивом поступке ее светлости. Взгляните сюда… – тут я указал ей на несколько разрозненных листов почтовой бумаги, исписанных и частично скрытых тонким кружевным носовым платком, который, очевидно, был наспех брошен поперек них; рядом были ручка и чернильница. – Несомненно, мне уготовано замечательное чтение! – последнее послание от покойной возлюбленной свято, Мэйвис Клэр; несомненно, вы, автор нежных романов, можете это понять! – и, осознав это, вы сделаете то, о чем я вас прошу, – оставите меня!
Она посмотрела на меня с глубоким состраданием и медленно повернулась, чтобы уйти.
– Да поможет вам Бог! – всхлипывая, сказала она. – Да утешит вас Бог!
При этих словах какой-то демон во мне вырвался на свободу, и, подскочив к ней, я схватил ее за руки.
– Не смейте говорить о Боге! – вскричал я неистово. – Не здесь, не в присутствии этого. Почему вы призываете на меня проклятия? Помощь Божья означает наказание, а утешения Его ужасны! Ибо сильный должен признать себя слабым, прежде чем Он поможет ему, – и сердце должно быть разбито, прежде чем Он утешит его. Но о чем это я! – Я не верю ни в какого Бога! Я верю в неведомую силу, что окружает меня и преследует до самого гроба, но не более того! Она думала так же, как и я, – и не без оснований, – и что же Бог сделал для нее? Она была сотворена злой с самого начала, – рождена ловушкой Сатаны…
Тут у меня почему-то перехватило дыхание – я остановился, не в силах вымолвить ни слова больше. Мэйвис испуганно уставилась на меня, и я снова взглянул на нее.
– Что с вами? – встревоженно прошептала она.
Я изо всех сил пытался заговорить; наконец, с трудом ответил ей:
– Ничего!
И жестом, полным мольбы, я отослал ее прочь. Выражение моего лица, должно быть, испугало ее, потому как она поспешно ретировалась, и я смотрел, как она исчезает, словно призрак из сна, – затем, когда она вышла из будуара, я задернул за ней бархатную портьеру и запер дверь. Покончив с этим, я медленно вернулся к своей мертвой жене.
– Теперь, Сибил, – сказал я вслух, – мы одни, ты и я – наедине с нашими собственными отражениями; ты мертва, а я жив. В твоем нынешнем состоянии ты меня не пугаешь – твоя красота исчезла. Твоя улыбка, твои глаза, твои прикосновения не могут пробудить во мне той страсти, что ты жаждала, но от которой устала. Что ты хочешь сказать мне? – Я слышал, что мертвые иногда могут говорить, – и ты должна возместить мне ущерб за все то зло, что ты мне причинила, за ложь, на которой ты основала наш брак с чувством вины, лелея его в своем сердце. Прочту ли я здесь твое прошение о прощении?
И я собрал исписанные листы бумаги, скорее ощущая их, чем видя, потому что мои глаза были прикованы к бледному телу в розовом шелковом неглиже и драгоценностях, так настойчиво разглядывавшему себя в сияющем зеркале. Я придвинул стул поближе к нему и сел, наблюдая за отражением моего собственного изможденного лица в зеркале рядом с лицом покончившей с собой женщины. Повернувшись, я принялся внимательнее разглядывать свою неподвижную супругу – и заметил, что она очень легко одета, – под шелковым пеньюаром было только ниспадающее белое одеяние из мягкого тонкого богато расшитого материала, сквозь которое отчетливо просматривались застывшие очертания ее тела. Склонившись к ней, я коснулся ее груди – я знал, что ее сердце не бьется; и все же я наполовину воображал, что должен ощутить его биение. Когда я убрал руку, что-то чешуйчатое и блестящее привлекло мое внимание, и, присмотревшись, я увидел свадебный подарок Лучо, обвивающий ее талию, – гибкую изумрудную змею с бриллиантовым гребнем и рубиновыми глазами. Она пленяла меня – обвившись вокруг мертвого тела, она казалось живой и разумной, – если бы она подняла свою сверкающую голову и зашипела на меня, я бы вряд ли удивился. Я на мгновение откинулся на спинку стула, почти такой же неподвижный, как труп рядом со мной, – подобно мертвой, я снова уставился в зеркало, где отражались мы оба, мы, «единое целое», как говорят романтики о женатых людях, хотя, по правде говоря, часто случается, что в мире нет двух существ, более далеких друг от друга, чем муж и жена. Я услышал, как кто-то крадется и шепчется в коридоре снаружи, и догадался, что кто-то из слуг наблюдает за мной и ждет, – но меня это не волновало. Я был поглощен ужасной ночной беседой, которую запланировал для себя, и настолько проникся духом происходящего, что включил все электрические лампы в комнате, не считая двух высоких ламп с абажурами по обе стороны туалетного столика. Когда все окружающее таким образом осветилось настолько ярко, насколько это было возможно, оттеняя мертвенную бледность жуткого мертвого тела, я снова сел и приготовился прочитать последнее послание умершей.