. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что ж, я позвала ее. Я трижды тихо произнесла ее имя: «Мэйвис!» в солнечном и неподвижном воздухе, и только ее маленький смуглый тезка, дрозд, качаясь на еловой ветке, ответил мне своим тихим осенним пением. Мэйвис! Она не придет сегодня – Бог не сделает ее своей посланницей. Она не сможет догадаться – она не знает о трагедии моего сердца, более великой и пронзительной, чем все трагедии художественной литературы. Если бы она знала меня такой, какая я есть, интересно, что бы она подумала обо мне!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Позвольте мне вернуться в то время, когда ко мне пришла любовь, – любовь пылкая, страстная и вечная! Ах, какая дикая радость захлестнула меня! какой безумный экстаз воспламенил мою кровь! – какие бредовые сны овладели моим разумом! Я увидела Лучо, и мне показалось, что великолепные глаза какого-то великого ангела озарили мою душу сиянием! С ним был его друг, амальгама его красоты – высокомерный, самодовольный глупец, миллионер Джеффри Темпест, – тот, кто купил меня и в силу своей покупки имеет право зваться моим законным мужем…»
Здесь я прервал чтение и поднял глаза. Глаза покойной женщины, казалось, теперь смотрели на меня так же пристально, как и на ее отражение в зеркале напротив, – голова еще немного склонилась на грудь, а лицо ее весьма напоминало лицо покойной графини Элтон, когда последний приступ паралича окончательно обезобразил ее.
– Подумать только, и это я любил! – сказал я вслух, указывая на жуткое отражение покойной. – Каким же, в самом деле, я был идиотом! – таким же невероятным дураком, как и все мужчины, что меняют свою жизнь всего лишь ради обладания женским телом! Ведь если бы существовала жизнь после смерти, если бы у такого существа была душа, хотя бы отдаленно напоминающая эту отравленную глину, сами демоны могли бы в ужасе отвернуться от столь отвратительного собрата!
Свечи мерцали, и казалось, что на лице покойницы играет улыбка. В соседней комнате пробили часы, но я не следил за временем, я лишь методично разложил страницы рукописи, которые держал в руках, и продолжил читать с удвоенным вниманием.
«С того момента, как я увидела Лучо Риманеза, – продолжала Сибил свою «предсмертную речь», – я отдалась любви и желанию любви. Я слышала о нем раньше от своего отца, который (как я узнала, к своему стыду) был обязан ему денежной помощью. В тот самый вечер, когда мы встретились, мой отец совершенно ясно сказал мне, что сейчас у меня есть шанс «устроиться» в жизни. «Выходи замуж за Риманеза или Темпеста, кого тебе легче будет заполучить, – сказал он. – Князь сказочно богат, но… он личность загадочная, и никто не знает, откуда он на самом деле родом, – кроме того, ему не нравятся женщины, а вот у Темпеста пять миллионов, и он кажется покладистым дурачком, я бы сказал, что тебе лучше выбрать Темпеста». Так или иначе, я ничего не ответила и не стала давать никаких обещаний. Однако вскоре я узнала, что Лучо не собирался жениться, и пришла к выводу, что он предпочитает быть любовником многих женщин, а не мужем одной. От этого я не стала любить его меньше – я только решила, что, по крайней мере, буду одной из тех, кто был достаточно счастлив, чтобы разделить его страсть. Я вышла замуж за мужчину по имени Темпест, чувствуя, что, как и многие женщины, которых я знала, я должна, выйдя замуж в безопасности, иметь большую свободу действий, я знала, что большинство современных мужчин предпочитают любовные отношения с замужней женщиной любому другому виду связи, – и я думала, что Лучо с готовностью согласился бы на заранее разработанный мной план. Но я ошиблась, – и из этой ошибки проистекает все мое недоумение, боль и растерянность. Я не могу понять, почему мой возлюбленный, любимый превыше всяких слов и мыслей, должен презирать меня и отталкивать с таким горьким отвращением! В наши дни для замужней женщины так часто иметь собственного любовника отдельно от своего мужа – таков обычай! Авторы книг советуют это, я видела, что обычай этот не только оправдывается, но и отстаивается снова и снова в длинных научных статьях, открыто публикуемых в ведущих журналах.
Почему же тогда меня следует обвинять или считать мои желания преступными? Пока не разразится публичный скандал, какой от этого вред? Я не вижу в этом вреда, – и вряд ли существует Бог, которого это должно волновать, – ученые говорят, что Бога нет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сейчас я так испугалась! Мне показалось, я услышала голос Лучо, зовущий меня. Я прошлась по комнатам, заглядывая повсюду, и открыла свою дверь, чтобы прислушаться, но там никого нет. Я одна. Я велела слуге не беспокоить меня, пока я не позвоню… Я никогда не позвоню! Теперь, когда я думаю об этом, странно, что я никогда не знала, кто такой Лучо на самом деле. Он говорит, что князь – и я вполне могу в это поверить, – хотя на самом деле нынешние князья настолько плебейские и заурядные по внешности и манерам, что он кажется слишком величественным, чтобы принадлежать к столь убогому братству. Где его княжество? К каком народу он принадлежит? Это вопросы, на которые он никогда не отвечает иначе, как двусмысленно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Здесь я делаю паузу и смотрю на себя в зеркало. Как я прекрасна! Я с восхищением отмечаю глубокий и влажный блеск моих глаз и их темную шелковистую кайму, – я вижу нежный цвет моих щек и губ, – милый округлый подбородок с прелестной ямочкой, – чистые линии моей тонкой и белоснежной шеи, – сверкающую роскошь моих длинных волос. Все это было дано мне для привлечения и заманивания мужчин, но моя любовь, которую я люблю всем своим живым, дышащим, изысканным существом, не видит во мне красоты и отвергает меня с таким презрением, что пронзает саму мою душу. Я преклоняла перед ним колени, – я умоляла его, – я поклонялась ему, – напрасно! Отсюда следует, что я должна умереть. Только одно прозвучало с надеждой, хотя слова его были яростными, а его взгляд жестоким: «Терпение! – прошептал он. – Мы скоро встретимся!» Что он имел в виду? – О какой возможной встрече может идти речь сейчас, когда смерть должна закрыть врата жизни, и даже любовь пришла бы слишком поздно!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я открыла свою шкатулку с драгоценностями и достала из нее смертельно опасную вещь, спрятанную там, – яд, доверенный мне одним из врачей, недавно посещавших мою мать. «Храните это под замком, – сказал он, – и применяйте его только наружно. В этой фляжке достаточно яда, чтобы убить десять человек, если проглотить его по ошибке». Я с удивлением смотрю на него. Он бесцветный, и его недостаточно, чтобы наполнить чайную ложку… И все же он обрушит на меня вечную тьму и навсегда скроет чудеса вселенной! Такая малость способна сделать так много! Я обвязала вокруг талии свадебный подарок Лучо – прекрасную змею из драгоценных камней, которая льнет ко мне, как будто заряжена его объятиями, – о, если бы я только могла обманывать себя, поддавшись столь приятной фантазии! … Я дрожу, но не от холода или страха, – это просто нервное возбуждение, инстинктивное отвращение плоти и крови от близкой перспективы смерти… Как ярко солнце светит в мое окно! – его бездушный золотой взгляд наблюдал за смертью стольких замученных существ, и ни одно облачко не затуманило его сияние, ни единого намека на жалость! Если бы Бог существовал, полагаю, он был бы подобен солнцу – великолепному, неизменному, неприступному, прекрасному, но безжалостному!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Думаю, из всех различных типов человеческих существ я больше всего ненавижу тех, что зовутся поэтами. Раньше я любила их и верила в них; но теперь я знаю, что они всего лишь плетут лживые сети, возводят замки в облаках, где не может дышать трепещущая жизнь, и ни одно усталое сердце не находит покоя. Любовь – их главный мотив, – они либо идеализируют, либо принижают ее, – а о любви, которой мы, женщины, жаждем больше всего, они не имеют понятия.
Они могут петь только о грубой страсти или этических невозможностях – о взаимном великом сочувствии, о беззаветной терпеливой нежности, что делает любовь милой сердцу, им нечего сказать. Между их натянутым эстетизмом и необузданной чувственностью разрывалась моя душа, словно распятая на дыбе и колесованная… Я думаю, что многие несчастные женщины, потерпевшие крушение среди любовных разочарований, должны проклинать их так же, как проклинаю я!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Думаю, теперь я готова. Больше мне нечего сказать. Я не ищу себе оправданий. Я такая, какой меня создали, – гордая и непокорная женщина, своевольная и чувственная, не видящая зла в свободной любви и преступления в супружеской неверности, – и если я порочна, то могу честно заявить, что мои пороки поощрялись и взращивались во мне большинством литературных учителей моего времени. Я вышла замуж, как большинство женщин моего круга, просто из-за денег, – я любила, как большинство женщин моего круга, просто из-за физического влечения, – я умру, как умрет большинство женщин моего круга, либо от естественной причины, либо убив себя, в абсолютном безбожии, радуясь тому, что нет ни Бога, ни загробной жизни.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мгновение назад я держала яд в руке, готовая принять его, как вдруг почувствовала, что кто-то крадучись приближается ко мне сзади, и, быстро взглянув в зеркало, увидела… мою мать! Ее лицо, такое же отвратительное, каким оно было во время ее последнего приступа, отражалось в стекле, и она заглядывала мне через плечо! Я вскочила и столкнулась с ней лицом к лицу, – она исчезла! И теперь я дрожу от холода и чувствую холодный пот на лбу. Машинально я намочила носовой платок духами из одного из серебряных флакончиков на туалетном столике и провела им по вискам, чтобы помочь себе оправиться от этого болезненного ощущения обморока. Чтобы о